– Место, красивее которого я в жизни не видела, – призналась Кристина.
– Вы так думаете?
– Конечно, я так думаю. Вы должны гордиться им, вы должны быть счастливы здесь.
– Уверен, что должен, – криво усмехнулся Майкл Фарли, – особенно когда все вокруг так дружелюбны! Дружелюбны! Они терпеть меня не могут, им противно само мое существование, потому что я жив, а настоящий хозяин мертв.
– Это полная нелепость, – резко возразила Кристина. – Я ни на минуту не поверю, что у кого-то из здешних обитателей появлялась такая мысль. У вас мания преследования. Это форма самодовольства, честное слово.
– Самодовольства! – возмущенно воскликнул он.
– Да, самодовольства, – подтвердила Кристина. – Вы считаете, что все только и думают что о вас, а я сомневаюсь, что кому-то до вас есть дело. В Маноре всегда было радостно. Мы любили его, нам нравилось ходить в лес. У вас нет права менять сложившуюся традицию только из-за ваших глупых подозрений. Единственная ваша проблема – это то, что у вас плохо с головой.
Майкл Фарли уставился на нее. Его лицо стало пунцовым, глаза гневно блестели, как и в тот день, когда он привел домой Дональда. На мгновение Кристине показалось, что он вот-вот ударит ее. Неожиданно его гнев улетучился, и в его взгляде промелькнуло веселье.
– Господи! – произнес он. – Как же мне хочется верить в то, что вы правы!
– Конечно, я права, – твердо заявила Кристина. – Вы не понимаете этих людей. Чем они досадили вам? Тем, что не радуются при встрече с вами, не разражаются восторженными воплями, стоит вам появиться? Но они никого так не встречают. С нашей деревней нельзя спешить, вы должны подступать к Грин-Энду медленно. Наверняка вы понимаете, что, если Манор простоял здесь четыре века, несколько лет ничего в нем не изменят. Теперь вы часть его, это ваша история. Вам придется принять вещи такими, какие они есть, и не пытаться переделать их по своему разумению.
Майкл Фарли отбросил волосы со лба.
– Вы действительно вот так меня воспринимаете или я грежу? – спросил он.
Кристина вдруг засмущалась.
– Даже не знаю, почему я об этом заговорила, – сказала она. – Причем с совершенно чужим человеком. Надеюсь, вы простите меня. Мне пора домой.
На этот раз он не пытался остановить ее. Кристина стала спускаться вниз, осторожно ступая, чтобы не споткнуться. Она была в самом низу, когда услышала его голос:
– Эй!.. А вы завтра сюда придете?
Она остановилась и посмотрела на него.
– Зачем?
– Потому что я хочу вас увидеть. Вы дали мне пищу для размышлений. – После паузы он повторил: – Так вы завтра сюда придете?
– Я подумаю над этим, – крикнула Кристина. – Вообще-то я боюсь заходить на чужую территорию.
Он улыбнулся в ответ на ее последние слова, и она продолжила свой путь. Неожиданно она сообразила, что впервые увидела на его лице выражение, которое никак нельзя было назвать хмурым.
«Удивительный человек! – подумала она. – У него своего рода комплекс. Интересно, что стало его причиной? Искалеченные люди иногда бывают своеобразны».
Часы на церкви пробили пять. Кристина ускорила шаг: она опаздывает на чай. Проходя мимо церкви, она услышала звук и вздрогнула. Это был звук органа. Если бы исполнялось что-то обычное, она бы даже внимания не обратила, но эта музыка была странной. Одна нота, другая, а затем быстрая череда звуков, как будто кто-то подбирает мелодию на слух. Кристина на мгновение остановилась, гадая, что это взбрело в голову миссис Хьюлетт, которая играет на органе уже тридцать лет, и поспешила к дому.
Несмотря на жару, расстояние от калитки до двери она пробежала. На лужайке, где по традиции под старым кедром сервировали чай, были только Элизабет и Питер.
– Надеюсь, вы не обижаетесь, что мы начали, – сказала Элизабет, когда Кристина быстрым шагом подошла к столу.
– Нет, конечно, – ответила она, – но мне ужасно хочется пить. Вы оставили мне хоть капельку чаю? Где Дональд? – спросила она, оглядываясь по сторонам.
– Не представляю, – пожала плечами Элизабет. – Я думала, он с вами.
– Нет, я его не видела.
В это мгновение Питер воскликнул:
– Вон он!
Кристина обернулась и заметила Дональда, который шел от калитки. Она не знала, откуда у нее возникла уверенность, но в тот момент она поняла, кто играл в церкви на органе. Она была твердо убеждена, что это был Дональд, как будто бы видела его там собственными глазами. «А вдруг у него есть способности к музыке?» – подумала она и вдруг сообразила, что изменилось в гостиной «Четырех ив». Оттуда исчез рояль.
Кристина отлично помнила, что он стоял в дальнем углу. На него была наброшена ажурная шаль, а на шали стояли многочисленные фотографии в серебряных рамках. Как же она ненавидела этот рояль, когда по утрам, до завтрака, ее заставляли заниматься музыкой. Такой порядок – что уроки должны быть сделаны до завтрака – завел отец. Они с Артуром занимались музыкой по очереди с без четверти семь до половины восьмого. Ей никогда не забыть слабый запах затхлости, витавший в комнате, и промозглый холод, который пронзал ее насквозь, когда она красными, покрытыми цыпками руками поднимала крышку и начинала играть.
Рояль она ненавидела, а музыку любила. Вряд ли из нее получилась бы выдающаяся пианистка, но ей нравилось, что можно себе аккомпанировать, а позже, уже во взрослом возрасте, полученные навыки пригодились ей, когда нужно было играть с листа.
Артур же музыку терпеть не мог. У него не было слуха, поэтому игра на рояле превращалась для него в самую настоящую муку. Отец – по сути, он был довольно хорошим музыкантом – давал им задания. Кристина помнила, как он стоял у рояля с линейкой в руке и то и дело бил Артура по пальцам, когда тот ошибался. «Раз, два, три, раз, два, три. Возвращайся в начало и играй этот кусок снова». Кристина помнила, с каким ужасом слушала повторяющиеся и повторяющиеся музыкальные фразы, помнила лицо Артура, бледное и напряженное, с выражением отчаяния, – казалось, он знает, что никогда не сыграет правильно. Неудивительно, что рояль исчез. Вероятно, Артур убрал его, чтобы навсегда забыть свои страдания во время уроков музыки.
Дональд подошел к чайному столу и, взяв сэндвич, сел.
– Где ты был? – спросил Питер. – Мы думали, ты с тетей Кристиной, но она тебя не видела.
– Я гулял, – коротко ответил Дональд.
И Кристина поняла, что ни под каким видом не должна упоминать его игру на органе или спрашивать его об этом.
Позже она поинтересовалась у Элизабет, обладает ли кто-нибудь из них музыкальными способностями.
– Боже мой, нет! – уверенно ответила девочка. – Папа ненавидел музыку. Мне даже кажется, что для него было страшной мукой петь в церкви псалмы. В общем, ни один из нас не знает ни одной ноты.
Кристина промолчала, но задумалась. Инцидент с органом вызывал у нее немало вопросов. Вечером, когда она направлялась в свою спальню, что-то заставило ее остановиться у двери Дональда. Он ушел из гостиной, где она осталась вдвоем с Элизабет, полчаса назад – неожиданно встал в своей резкой манере и объявил:
– Я иду спать.
– Я тоже скоро пойду, – сказала Элизабет. – Я ужасно хочу спать после вчерашней ночи.
– Советую тебе принять ванну и сразу пойти в кровать, – предложила Кристина. – А мне еще надо закончить с этими счетами.
– Спокойной ночи, – уже у двери сказал Дональд. Он никогда не обращался к Кристине по имени.
– Спокойной ночи, – ответила ему Кристина.
Несмотря на благие намерения, после ухода Дональда и Элизабет она не поспешила в кровать. Закончив со счетами, она прошлась по комнате, поправляя картины и выдвигая ящики, чтобы выяснить, что в них. Ее грела мысль, что этот дом, который она всегда считала родным, теперь на ее попечении. Она выдвинула ящики высокого серванта в углу и обнаружила, что они забиты фотографиями, книгами, колодами карт, открытками и прочими мелочами, которые копились здесь годами. Было забавно смотреть на снимки, на которых она была сфотографирована в детском комбинезончике и с длинными светлыми волосами, ниспадавшими на плечи. Эти фотографии делала ее старая няня. Затем Кристина занялась обследованием комода с выпуклым фасадом под окном. В нем лежало рукоделье, начатое кем-то, но не законченное, заготовки для деревянных поделок, куски шелка, рисунки для перевода на ткань, канва для гобелена. Кристина двинулась дальше по комнате, прикасаясь то к одному предмету, то к другому, взяла книжку, немного покрутила ее в руках и положила обратно, затем поправила цветы в вазе, подвинула стул, а потом поставила его на прежнее место.
Ее охватила радость.
«Пока все это мое; я могу делать с этим что угодно; можно что-то передвинуть, и никто не будет возражать». После стольких лет, проведенных в меблированных комнатах, обставленных по вкусу чужих людей, ей было приятно ощущать себя хозяйкой и знать, что никто ни в чем ее не обвинит, не будет ворчать и выражать недовольство.
Ее охватила радость.
«Пока все это мое; я могу делать с этим что угодно; можно что-то передвинуть, и никто не будет возражать». После стольких лет, проведенных в меблированных комнатах, обставленных по вкусу чужих людей, ей было приятно ощущать себя хозяйкой и знать, что никто ни в чем ее не обвинит, не будет ворчать и выражать недовольство.
Было одиннадцать, когда она поднялась наверх, предварительно выключив свет и проверив, все ли окна закрыты и все ли щеколды задвинуты, хотя было маловероятно, что кто-нибудь предпримет попытку забраться в «Четыре ивы».
Кристина шла в свою комнату и вдруг остановилась у двери Дональда. Ей стало интересно, спит ли он. Если не спит, решила она, можно отговориться тем, будто ей послышалось, что он кашляет. Кристина не могла объяснить, почему вдруг ей так захотелось поговорить с ним. Она осторожно постучалась, потом повернула ручку. Окно было открыто, шторы раздвинуты, и комнату заливал лунный свет. Ей понадобилась секунда, чтобы оглядеться и понять, что кровать Дональда пуста. И она испытала самый настоящий шок.
Глава 7
Кристина стояла и смотрела на кровать Дональда. В нее даже не ложились. Куда он делся, спрашивала она, наверняка опять отправился браконьерствовать или задумал что-нибудь нехорошее.
В этой комнате жил Артур, когда был ребенком, и каждый предмет обстановки, каждая картина была знакома Кристине. Она села на низкую приоконную скамью и выглянула в сад, освещенный луной. Много лет назад они с Артуром сидели здесь и шепотом – чтобы не услышал отец – строили планы на будущее, обсуждали свои детские радости.
Как же сильно Дональд отличается от своего отца! И в то же время между ними есть определенное сходство. Артур всегда был сдержан, ее же, напротив, всегда переполняли эмоции, она готова была поверить всем, кто оказывался на ее пути, делиться радостью жизни, которая временами, казалось, просто овладевала ею. Неудивительно, что, сравнивая ее с Артуром, тихим и серьезным, погруженным в размышления, склонным к рассуждениям, но отказывающимся делать выводы, люди то и дело повторяли: «Никогда бы не подумал, что вы брат и сестра».
Однако для Артура было бы трудно долго оставаться таким отчужденным и враждебным, как Дональд. Почему Дональд замкнут? Есть ли для этого причина? Кристина задавала себе вопросы и мечтала о том, что однажды подберет ключик к его характеру.
Хотя Кристина понимала, что плохо разбирается в детской психологии, она успокаивала себя тем, что и сам Артур говорил, что ему трудно понять собственного сына. Она вспомнила его письмо и пришла к выводу, что в отношениях с Дональдом она далеко не единственная, кто потерпел неудачу. Неожиданно в ней поднялась волна протеста против той политики пораженчества, которой она придерживалась многие годы.
– Я доберусь до сути, – поклялась Кристина. – Я пойму Дональда, чего бы мне это ни стоило.
Где он может быть? Со скамьи под окном ей было видно ружье, стоявшее в углу. Значит, он не браконьерствует – хотя бы это радует. Затем Кристина предположила, что он отправился на свидание с какой-нибудь девочкой, но тут же отмела эту мысль как маловероятную. Дональд слишком мал для этого и не из тех мальчишек, которые бегают за девочками.
Кристина ждала. Ей вспомнился Майкл Фарли и его странное поведение. Он, как и Дональд, страдает от какого-то комплекса, от необходимости сдерживать какие-то свои чувства, и это вынуждает его вести себя грубо, неестественно. Он несдержан, агрессивен, однако Кристина больше не боялась его. Было грустно смотреть, как он тратит свои силы на ненависть к обычаям и традициям, которые неизбежно одержат над ним верх.
Она вспомнила про его искалеченную ногу, и ей стало искренне жаль его. Она слышала, что многие мужчины с физическими недостатками сильно переживают из-за того, что они не такие, как все, что они не способны защищать свою страну так, как это могут здоровые люди. Но в то же время есть и другие: Кристина подумала о президенте Рузвельте, о лорде Байроне, обо всех исторических фигурах, которые страдали каким-то недугом и, преодолевая собственную немощь, развивали и укрепляли свои характеры и личностные качества. Со временем они становились лидерами и героями, а не превращались в жалкие подобия человеческого существа.
«Надо заставить Майкла Фарли понять, что такая роль может быть уготована и ему, – подумала Кристина и посмеялась над собственной самоуверенностью. С чего это она решила, что именно ей удастся изменить ситуацию к лучшему? Она вспомнила, как весь прошлый год плыла по жизни, не видя никаких стимулов, ни к чему не стремясь. – Это потому, что я перестала надеяться, – решила она. – Главное, чтобы была надежда, остальное неважно».
Возвращение в «Четыре ивы» дало ей надежду на будущее, на то, что удастся стать одной семьей с детьми, чьим опекуном ее сделала судьба, на то, что она начнет новую жизнь и найдет свое счастье.
– Мне предстоит очень много дел, – сказала себе Кристина и поняла, что именно это и имеет значение. В последние годы она только и делала, что зарабатывала деньги, чтобы поесть и не умереть с голоду. Тогда, в силу обстоятельств, ей приходилось жить только для себя. Сейчас же она сможет жить для других. – Ах, как я счастлива! – воскликнула она, ощущая, как сердце наполняется радостью. – Я счастлива.
Она подумала о маленьком Питере, спящем наверху, и ее окатила волна любви и нежности, которая согрела ей душу.
– Я счастлива, – еле слышно повторила Кристина.
В этот момент она услышала шаги в коридоре. В следующее мгновение дверь открылась, и в комнату вошел Дональд, неся что-то в руке. Он опустил свою ношу на пол и прошел к окну. Кристина догадалась, что он собирается опустить жалюзи, прежде чем включить свет.
Дональд увидел ее, когда был совсем рядом, и вздрогнул.
– Тетя Кристина! – вырвалось у него.
– Привет, Дональд. Я зашла пожелать тебе спокойной ночи, но тебя на месте не было, и я решила подождать. Надеюсь, ты не против.
Было очевидно, что мальчик растерялся и не знает, что сказать. Кристина разглядела, что он одет в старые, рваные серые штаны из фланели и грязные белые теннисные туфли. Ворот его рубашки был расстегнут, а рукава закатаны до локтя. Он стоял и ошеломленно смотрел на нее. Она догадалась, что он колеблется и прикидывает, как себя вести, – грубо выразить свое недовольство ее появлением в его комнате или спокойно принять его как данность. Наконец он заговорил; его тон был сердитым и вызывающим:
– Почему вы не спрашиваете, где я был?
– Я надеялась, что ты сам расскажешь мне, – мягко ответила Кристина.
Дональд издал звук, очень похожий на смешок.
– А почему вы этого от меня не требуете? – продолжал он. – Только вам не понравится мой ответ.
– Неужели все так плохо?
Кристина старалась говорить беззаботно, так, словно разговор был обычным, а не важным.
Дональд пристально посмотрел на нее. Она видела, что он вглядывается в ее лицо, стремясь найти, как она понимала, некое подтверждение своим мыслям. Неожиданно он пересек комнату, взял то, что принес с собой, вернулся к окну и поставил на скамью. Это была круглая корзина, вроде тех, которыми пользуются садовники. Кристина заглянула внутрь и воскликнула:
– Персики! Ах, Дональд!
Корзина была полна до краев. Даже в серебристом свете луны Кристина смогла разглядеть бархатистую кожицу спелых плодов.
Она долго смотрела на персики, потом подняла голову.
– Чьи они? – спросила она.
Дональд привалился плечом к стене у окна и сунул руки в карманы брюк.
– Майкла Фарли, – не без некоторой бравады в голосе ответил он.
– Ты украл их!
– Присвоил, если вам так больше нравится, – заявил Дональд. – Его садовник, старый Джейкобс, прямо трясется над ними; будет чертовски много шума, когда он обнаружит, что они исчезли.
– Ох, Дональд, как ты мог! – всплеснула руками Кристина.
– А почему нет? Фарли не выносит меня и остальных жителей деревни. У него здесь нет ни одного друга, уверяю вас. Он даже поговаривал о том, чтобы обнести свои владения колючей проволокой. Так что служба расквартирования военных по частным домам о нем очень невысокого мнения, а вы не хуже меня знаете, что это значит. Я хотел навредить ему, и, должен признаться, я здорово в этом преуспел.
– А если бы тебя поймали?
– Я должен был воспользоваться шансом. – Теперь уже Дональд хвастался. – Это было настоящим приключением, причем захватывающим. – Глаза мальчика сияли.
Кристина прижала руки к груди. Этот жест ее немного успокоил и унял нервную дрожь во всем теле.
– Дональд, я хочу тебя кое о чем попросить. Отдай их мне.
– Что вы собираетесь с ними делать?
– Завтра же верну их.
– Вы не сделаете этого, иначе он отправит меня в тюрьму.
– Сомневаюсь. Я ему не позволю. Но ты не должен так поступать с ним. Послушай, Дональд, я должна тебе кое-что рассказать. Сегодня у меня состоялся разговор с Майклом Фарли.