Я убрал конверт в карман макинтоша.
— Как насчет того, чтобы поглядеть город? — спросил я, и профессор Маклеод ответил, что всегда хорошо осматривать город с тем, кто в нем родился.
— Эта работа — филологический курьез и лингвистическое наслаждение, — сказал Маклеод, пока мы шли по Набережной Виктории. — Шагинаи говорят на языке, у которого есть много общего и с арамейской, и с угро-финской группой. Это — язык, на котором мог бы говорить Христос, реши он составить послание первобытным эстонцам. К тому же в нем очень мало заимствованных слов. У меня есть теория, что они, наверное, не раз и не два были вынуждены внезапно спасаться бегством. Моя оплата при вас?
Я кивнул. Достал из кармана пиджака свой старый, телячьей кожи бумажник, а оттуда узкую ярко раскрашенную картонку билета.
— Вот и он.
Мы подходили к мосту Блэкфрайарз.
— Он настоящий?
— Конечно. Государственная лотерея Нью-Йорка. Билет вы купили ни с того ни с сего в аэропорту перед вылетом в Англию. Результаты огласят в субботу вечером. Неделя должна выдаться неплохой. Уже сейчас больше двадцати миллионов долларов.
Он убрал лотерейный билет в собственный бумажник — черный и блестящий и вздувшийся от пластика, а бумажник убрал во внутренний карман пиджака. Его руки то и дело возвращались к карману, оглаживали его — так владелец, сам того не сознавая, удостоверялся, что сокровище на месте. Он был бы великолепной добычей для любого карманника, который пожелал бы узнать, где этот лох держит ценные вещи.
— За это надо выпить, — возвестил Маклеод.
Я согласился, что да, надо, но указал, что такой день, как этот — с сияющим солнцем и свежим бризом с моря, — слишком жалко терять в пабе. Так что мы отправились в винный. Я купил бутылку «Столичной», пакет с апельсиновым соком и пластиковый стаканчик ему и пару банок «гиннеса» себе.
— Дело в мужчинах, понимаете, — сказал профессор, когда мы уже сидели на деревянной скамейке лицом к Саут-Бэнку на той стороне Темзы. — Очевидно, их не так много. Один-два на поколение. Сокровище шагинаи. Женщины — хранительницы и опекунши мужчин. Они вскармливают их, лелеют, берегут от зла. Говорят, Александр Македонский купил себе любовника у шагинаи. И Тиберий тоже, и по меньшей мере два папы римских. По слухам, один такой был у Катерины Великой, но думаю, это враки.
Я сказал ему, что думал, будто шагинаи — это из области сказок.
— Я хочу сказать, только подумайте. Целая раса людей, единственное достояние которой — красота их мужчин. Так что раз в столетие они продают одного из своих мужчин за сумму, которая позволит племени протянуть еще сотню лет. — Я отхлебнул «гиннеса». — Как по-вашему, женщины в том доме — это все племя?
— Сомневаюсь.
Он долил в пластиковый стакан на палец водки, плеснул еще сока и поднял в мою сторону стакан.
— Мистер Элис, — сказал он, — он, наверное, очень богат.
— Что да, то да.
— Я не голубой, — Маклеод был пьянее, чем думал, на лбу у него проступили капли пота, — но я трахнул бы мальчишку прямо на месте. Он самое красивое — не знаю, как даже назвать, — что я, когда-либо видел.
— Думаю, он в порядке.
— Вы не трахнули бы его?
— Не в моем вкусе, — отозвался я.
По дороге за нами проехало черное такси; оранжевый огонек, означающий «Свободно», был отключен, хотя сзади никого и не было.
— А что же тогда в вашем вкусе? — поинтересовался профессор Маклеод.
— Маленькие девочки, — ответил я.
Он сглотнул.
— Насколько маленькие?
— Лет девять. Десять. Быть может, одиннадцать или двенадцать. Как только у них отрастает грудь и волосы на лобке, у меня уже не встает. Меня уже не заводит.
Он поглядел на меня так, как если бы я сказал ему, что мне нравится трахать дохлых собак, и какое-то время молчал, только пил свою «Столичную».
— Знаете, — сказал он наконец, — там, откуда я приехал, подобного рода вещи противозаконны.
— Ну, здесь тоже к этому не слишком благосклонны.
— Думаю, мне следует возвращаться в отель, — сказал он.
Из-за угла вывернула черная машина, на этот раз оранжевый огонек светился. Подозвав ее жестом, я помог профессору Маклеоду сесть назад. Это — одно из наших Особых Такси. Из тех, в которые садишься и больше уже не выходишь.
— В «Савой», пожалуйста. — сказал я таксисту.
— Слуш'юсь, начальник, — отозвался он и увез профессора Маклеода.
* * *Мистер Элис хорошо заботился о мальчике шагинаи. Когда бы я ни приходил на совещания или доклады, мальчик всегда сидел у ног мистера Элиса, а мистер Элис крутил в пальцах, и гладил, и играл его черными кудрями. Они обожали друг друга, любому было видно. Это смотрелось глупо и сентиментально, и, должен признать, даже для бессердечного ублюдка вроде меня, трогательно.
Иногда ночами мне снились женщины шагинаи, эти отдающие мертвечиной, похожие на летучих мышей карги, бьющие крылами и устраивающиеся по насестам в огромном и гниющем старом доме, который был одновременно и Историей Человечества, и «Приютом святого Андрея». Взмахивая крылами, некоторые взмывали вверх, унося в когтях мужчин. А мужчины сияли, как солнца, и лица их были слишком прекрасны для людских взоров.
Я ненавидел эти сны. Такой сон — и весь следующий день насмарку, точно как в, черт побери, аптеке.
Самый красивый человек на земле, Сокровище шагинаи, протянул восемь месяцев. А потом подхватил грипп.
Температура у него поднялась до сорока четырех, легкие наполнились водой, он тонул посреди суши. Мистер Элис собрал с полдюжины лучших врачей со всего света, но парнишка просто мигнул и погас, как старая лампочка, так все и кончилось.
Думаю, они просто не слишком уж крепкие. Растили их, в конце концов, для другого, не для выносливости.
Мистер Элис взаправду принял это близко к сердцу. Он был безутешен: рыдал, как дитя, все похороны напролет, слезы катились у него по лицу, будто у матери, которая только что потеряла единственного сына. Небо мочилось дождем, так что, если не стоять с ним рядом, даже и не узнаешь. Мне это кладбище стоило пары взапрямь хороших ботинок, так что настроение у меня было прескверное.
Я сидел в квартире на Барбикэн: практиковался в метании ножа, сварил спагетти с соусом по-болонски, посмотрел футбол по телику.
Той ночью у меня была Элисон. Приятного было мало.
На следующий день я взял десяток хороших парней и отправился с ними в дом в Эрлз-Корт поглядеть, не осталось ли там кого еще из шагинаи. Должны же еще где-то быть молодые мужчины племени. Простая логика, и ничего больше.
Но штукатурка на гниющих стенах была заклеена крадеными рок-плакатами, и во всем доме пахло опиумом, а не пряностями.
Крольчатник-лабиринт был забит австралийцами и новозеландцами. Сквоттеры, надо думать. Мы застали их в кухне за отсасыванием наркотического дыма из горлышка разбитой бутылки «лимонада Р. Уайта».
Мы обшарили дом с подвала до чердака в поисках хоть какого-нибудь следа женщин шагинаи, хотя бы чего-нибудь, что они оставили по себе, какой-нибудь зацепки, чего угодно, чем порадовать мистера Элиса.
Мы не нашли ничего, совершенно ничего.
Все, что я унес с собой из дома в Эрлз-Корт, — воспоминание о груди девчонки, обкурившейся до забвения, спящей голой в комнате наверху. И никаких штор на окнах.
Стоя в дверном проеме, я глядел на нее чуть дольше, чем следовало, и эта картинка отпечаталась у меня в мозгу: полная с черным соском грудь, тревожный овал в едко-желтом свете уличных фонарей.
Деннис Маккирнан Тьма
Такси въехало в открытые чугунные ворота и покатило по подъездной дороге, обе стороны которой чернели в морозящем мраке плакучими ивами. Харлоу на заднем сиденье наклонился вперед, чтобы лучше видеть.
У-у-ух ты!
Лунные лучи косо падали на снег, там и сям высвечивали причудливо постриженные деревья и кусты, отражались от льда декоративного пруда, ложились на снег, укрывавший восьмиугольную крышу беседки над прудом. Впереди показался дом — старинный, белый, двухэтажный, изящных пропорций.
«По меньшей мере двадцать — двадцать пять комнат. Может быть, по одной на каждый год моей жизни!»
Когда такси остановилось перед крыльцом, Харлоу увидел, что в дверях, загораживая глаза от яркого света фар, стоит кто-то. В обтянутой перчаткой руке поблескивали ключи.
Харлоу вышел из машины.
— Мистер Максон?
Высокий седовласый мужчина шагнул вперед по единственной широкой ступеньке перед дверью, снял перчатку и протянул руку, показав в улыбке крупные зубы. Он сказал:
— Мистер Уинтон, я полагаю?
Они обменялись рукопожатием. Ладонь и пальцы Максона были очень холодными.
— Мистер Уинтон, я полагаю?
Они обменялись рукопожатием. Ладонь и пальцы Максона были очень холодными.
Таксист извлек из багажника дешевый чемодан и поставил на широкую ступеньку.
— С вас шестнадцать долларов.
— Припишите к моему счету, Родди, — сказал Максон.
Таксист приложил палец к козырьку фуражки и забрался в свою машину.
Когда такси отъехало, Максон побрякал ключами и негромко произнес:
— Так приступим, — и повернулся к двери.
Подхватив свой чемодан из искусственной кожи, Харлоу последовал за ним и переступил порог в тот момент, когда Максон щелкнул выключателем. Этот звук повторился всюду в доме, и свет залил вестибюль и комнаты за ним, как внизу, так и наверху.
— Ах ты… — Харлоу поставил чемодан, сощурился от слепящей яркости и посмотрел на нотариуса, чье лицо в этом сиянии выглядело бледным, землистым, почти как у трупа.
— Ваш двоюродный дед, Харлоу, был крайне своеобразным человеком, и вы — последний в его роду.
— Да, но такое освещение… Счет за электричество должен быть колоссальным.
— Он может себе это позволить… то есть, мог.
Максон закрыл дверь и снял пальто.
— Как сможете и вы, если захотите. Будь дом моим, я бы отказался от этой иллюминации и вернул бы дому его изящество и уютность, что вы также можете себе позволить. Собственно говоря, в пределах разумного вы вообще можете себе ни в чем не отказывать. Завещание вашего деда ограничивает вас лишь в одном: согласно его условиям, родственник, который ему наследует, должен жить тут или лишиться всего: капитала, дома, ну, словом, всего.
— Никаких возражений, — сказал Харлоу со смехом. — Но, Господи, неужели должны гореть все лампы? Нельзя ли погасить часть?
— Боюсь, что нет, — ответил Максон, покачав головой. — Они либо все горят, либо все гаснут.
Харлоу поднял бровь.
— И этот выключатель один на них всех?
— Нет, но каждый выключатель в доме зажигает или гасит их все. Насколько я понимаю, они все подсоединены к одному пульту, и лампочки загораются и гаснут одновременно. То же можно делать и с помощью дистанционного управления — то есть зажигать и гасить свет во всем доме разом.
— Пульт дистанционного управления, как у телевизора?
Максон кивнул.
— Дайте-ка мне вашу парку, и осмотрим дом.
Харлоу стянул куртку, отдал ее Максону, и нотариус открыл дверцу в озаренный светом стенной шкаф.
Глаза у Харлоу полезли на лоб.
— Как? И стенные шкафы тоже?
— Даже и они, — ответил Максон, вешая пальто и куртку. Он было протянул руку к чемодану, но Харлоу сказал:
— Нет-нет, разрешите я сам. — И поставил чемодан в шкаф. Максон улыбнулся энергичному молодому человеку.
— Ну-с, приступим к осмотру.
Все комнаты, все помещения в доме освещались панелями, вделанными в потолки и стены. Обставлены комнаты были очень скудно, а немногочисленные предметы меблировки были из литого стекла или прозрачной пластмассы, или сходных материалов. А там, где стояла обычная мебель, панели располагались так, чтобы свет падал и под нее. Панели сияли даже под огромной старомодной кроватью.
— Чудовищам тут негде притаиться, — заметил Харлоу. — даже чуланы от них гарантированы.
Когда они обошли комнаты первого этажа, Харлоу спросил:
— И во всем доме так?
Максон кивнул и повел его на кухню, где панели светили и внутри шкафчиков, хотя полки и дверцы были из прозрачного стекла, как и посуда на этих полках. Прозрачными были и разные кухонные принадлежности, хранившиеся в ящиках. Освещенных изнутри. Освещены снаружи и внутри были также плита, холодильник и прочее оборудование.
— Ого-го-го! — сказал Харлоу.
— Именно, — ответил Максон и открыл дверь в ярко освещенный гараж. Внутри помещался большой работающий на бензине генератор «Хонда». Его выхлопная труба из прозрачной пластмассы вела к вентиляционному отверстию в стене. Он не работал, однако мог быть включен в любую минуту. Еще в гараже стоял «БМВ» — от него к стене вел электрический кабель, и внутри машина была ярко освещена.
— Даже автомобиль?
Снова Максон кивнул.
— В багажнике стоят на подзарядке аккумуляторы, обеспечивающие внутреннее освещение.
Перчаточник, багажник, пространство под сиденьями, внутри, приборной доски, под капотом — все озарялось многочисленными лампочками.
Харлоу нахмурился:
— Со всем этим светом внутри машины разве мог он ездить с наступлением темноты?
— Нет, — ответил Максон. — С наступлением темноты он никуда не ездил. Но хотел быть готов на всякий случай.
— На случай чего?
Максон пожал плечами:
— На случай необходимости, я полагаю.
— Он всегда был таким? Я ведь ничего о нем не знаю. Я вообще не знал даже, что у меня был двоюродный дед, пока вы не нашли меня.
— Большая удача, — сказал Максон. — Не то все это досталось бы штату Массачусетс. Не отыщи я вас.
— Ну, я очень этому рад. Но все-таки: он всегда был таким?
— Нет. В молодости, примерно в ваши годы, он путешествовал по всему миру. Африка, Индия, Тибет, Восток, по пустыням и дебрям — ну, где хотите. Он побывал повсюду. А потом вдруг покончил с путешествиями. Заперся в этом доме. Нанял монтеров, чтобы осветить в нем каждый уголок. Путеводный свет во тьме, фигурально выражаясь. Соседи прозвали этот дом «маяком».
Когда они вернулись в кухню, Харлоу вздохнул.
— Да уж, что так, то так. Нигде ни единой тени. Он боялся темноты?
— Возможно, — сказал Максон, направляясь по коридору в вестибюль. — Как я упомянул, он никогда не выходил из дома с наступлением сумерек.
— Интересно, что он делал бы, если бы электроэнергию отключили? — сказал Харлоу, оглядываясь по сторонам.
Максон открыл стенной шкаф и ответил, надевая пальто:
— Да ничего. В этом случае включились бы аккумуляторы, потом заработал бы генератор в гараже.
— А! — Харлоу проводил Максона до двери, а когда нотариус вышел в снежную мглу ноябрьского вечера, спросил его: — Да, кстати, отчего он умер?
— Сердце не выдержало. Экономка нашла его в комнате развлечений. Он, кажется, смотрел какую-то телевизионную программу.
Харлоу ткнул большим пальцем через плечо.
— При таком бешеном свете?
Максон сделал неопределенный жест.
— Хм, — задумчиво произнес Харлоу. — Тем не менее жаль, что я не был с ним знаком. Возможно, он мне понравился бы.
— Вполне возможно. Он похоронен на семейном кладбище в дальнем конце участка. — Максон взглянул на часы. — Ну, меня ждут в другом месте. Я заеду завтра вечером, и мы займемся всякими формальностями, в частности, вашим банковским счетом.
— А… Нельзя ли заняться ими днем? Без этого бешеного света?
— Сожалею, Харлоу. До завтрашнего вечера у меня просто нет ни минуты свободной.
— Я не знал… Ну, так завтра вечером. А когда точно?
— Скажем, в восемь?
— Мне подходит.
— Ах да! — сказал Максон, пошарив в кармане пиджака. — Это ваши. — Он протянул Харлоу кольцо с ключами. — Ну, я пойду. Спокойной ночи.
— Погодите! Как вы доберетесь?
— Это недалеко, — ответил Максон. — А мне невредно размять ноги.
Харлоу следил, как нотариус удаляется по подъездной дороге. Хотя луна по-прежнему сияла, он, казалось, растворился среди теней. Когда Максон исчез из виду, Харлоу закрыл дверь и вернулся внутрь озаренного светом дома.
* * *Следующие три дня Харлоу знакомился с домом и участком площадью пятьдесят четыре акра. Отыскал семейное кладбище, нашел в рощице к северу развалины старой хижины, немножко посидел в занесенной снегом беседке, озирая свой новый мир. И все это время он размышлял о своем будущем. Впервые в жизни у Харлоу появились деньги. Нет, конечно, бродягой он не был никогда, но вот иметь — практически ничего не имел, даже родственников — ни матери, ни отца, ни приемных родителей, и воспитывался (если тут подходит это слово) в детском приюте. И вот теперь все это изменилось: у него появились родственники, которых, правда, он никогда не видел, но тем не менее родственники, похороненные здесь же рядом на довольно обширном семейном кладбище, где на многих могильных плитах не было ни дат, ни имен. И пусть: благодаря одному из них, прежде неведомому ему двоюродному дедушке, теперь он мог тратить деньги не считая. Ему двадцать пять, он достаточно богат, а от него требуется просто жить в этом чудесном доме… то есть доме, который станет чудесным, как только он избавится от этого бешеного света — он решил последовать совету Максона и вернуть дому его былой изысканный уют. А потом он сможет подумать и о том, чтобы найти какое-нибудь занятие, сделать карьеру, хотя Максон и сказал, что ему больше никогда не придется работать.
Он нанял экономку и кухарку, но они отказались оставаться в доме на ночь, жалуясь, что свет уж слишком яркий. Однако Харлоу подозревал, что дело не только в этом, — он часто замечал, как они о чем-то шепчутся, а кухарка, католичка с латиноамериканской кровью в жилах, часто осеняла себя крестным знамением.