В полной мере их роль в экономике выявилась после их изгнания в 1609–1614 гг., когда страна лишилась наиболее активной и квалифицированной части населения, когда закрылись почти все мануфактуры, прекратился экспорт шелка, шерсти, сукна, керамики, тростникового сахара, пришли в упадок ирригация, ювелирное дело, декоративное и гончарное искусство, даже металлообработка (после отъезда 5 тыс. мастеров-морисков). Была парализована торговля многих городов, сократилось производство зерна, риса и олив, зарастали поля. Разрушались брошенные дома. В некоторых районах жизнь возобновилась лишь через 100–200 лет.
Пример Испании демонстрирует как болезненно, тяжело и местами катастрофично переживали европейские страны Средиземноморья разрыв привычных традиционных связей с Востоком. Но разрыв этот был неизбежен. Европейское Средиземноморье, поддерживая постоянные контакты с Востоком, все же гораздо теснее, плотнее и всестороннее, гораздо более неразрывными узами было связано с Западом, причем не только географически, экономически, политически и этнически, но также в религиозном, социокультурном и, что важнее всего, цивилизационном отношении. Французское, фламандское и германское (вернее австро-германское) присутствие в Италии и Испании, как и испанское в Италии, а итальянское – во Франции, насчитывало многие века и, конечно, превосходило восточные влияния. Более того, католицизм, сплачивавший всю Европу до XVI в. и остававшийся и далее самым мощным духовно-идеологическим фактором ее противопоставления Востоку, стал еще более агрессивным и нетерпимым в XVI – XVII вв. перед лицом угрожавшего его господству протестантизма. В Испании, Португалии (вошедшей, к тому же, в 1580–1640 гг. в состав Испании), на юге Италии и многих островах Средиземноморья, присоединенных к Испании, накал религиозных страстей увеличивался также многократно ситуацией военно-политического противостояния Испании (а фактически, всемирной империи) Габсбургов и Османской империи в борьбе за гегемонию в Средиземноморье.
Сторонники цивилизационного подхода считают, что в течение XVI – XIX вв. Запад постепенно восторжествовал над Востоком вопреки богатству последнего, большей численности его населения и большей его обеспеченности материальными ресурсами, но благодаря, прежде всего, исключительному динамизму и свободе западного человека, который в данном контексте представлен как «самостоятельный и независимый индивид, обладавший личными правами и привилегиями». Упоминается также «христианская идея богочеловечности», требующая от каждого «бесконечного самосовершенствования», что «в сочетании с вековыми традициями частной собственности… способствовало созданию социальных и ментальных структур, обладавших огромным потенциалом саморазвития». А вот «Восток был неподвижен». Здесь «преобладание общего начала над частным, коллектива над личностью предопределяли инерционность жизни и мысли… Верность прошлому, прежде всего заветам великих предков, открывших законы правильной жизни, доминировала в системе восточных ценностей».
Во всем этом очень много правды. Но это – не вся правда. Так ли уж свободен и самостоятелен был человек Запада в XVI–XVII вв., в эпоху полного его подчинения церкви, сеньору, монаху? Да, конечно, у дворянства были «личные права и привилегии», но никакому особому социальному «динамизму» они не способствовали, ибо понимались именно как право не работать, не заниматься «презренным» сельским или ремесленным трудом, каковой оставался печальной «привилегией» бесправного большинства, никаким стимулом, кроме страха умереть с голоду или, в лучшем случае, бескорыстного побуждения к творчеству, к данному труду не поощряемого. Что же касается наиболее просвещенной части дворянства и других слоев общества, которые иногда и в средние века вспоминали о естественных для человека разуме, правах и свободе, то они даже в XVI–XVII вв. обычно терпели поражение в борьбе с господством духовенства, незыблемой феодальной иерархией и властью короля, а также – религиозным фанатизмом невежественной черни, заменявшим в те времена общественное мнение. Пытки, казни, суды и костры инквизиции тогда определяли лицо Европы, за исключением, может быть, Голландии и Англии, превратившихся в XVI–XVII вв. в оплоты протестантизма, протестантской этики и постепенно внедрявшихся в местное общество экономических и, в меньшей степени, прочих свобод. Но не стоит забывать о том, что и у протестантов в то время суды, костры и расправы с инакомыслящими были обычным делом и вытекали из органично присущего человеку Запада той эпохи религиозного сознания и мышления религиозными категориями.
Иными словами, объяснять отставание Востока и уход Запада «в отрыв» каким-то особым «динамизмом», самостоятельностью и индивидуализмом человека Запада, вплоть до XVIII в. весьма зависимого от церкви, местной общины (сельской или городской), власти монарха, своего положения в структуре феодального общества и определяемой всем этим собственной ментальности не представляется верным. Это скорее следствие неоправданной «модернизации» исторической реальности, перенесение на ситуацию XVI–XVIII вв. того, что было свойственно Европе в лучшем случае к концу XIX в., а то и к середине ХХ в., т. е. того, что не было фактором эволюции XVI–XIX вв., а само явилось результатом, итогом этой эволюции.
Вообще, очевидно, неправильно было бы объяснять отставание Востока от Запада (и как постепенный процесс XVI–XIX вв., и как явление наших дней) каким-то одним фактором, пусть и столь важным, как качество той или иной цивилизации, того или иного общества, того или иного культурно-исторического типа человека. Вернее было бы столь глобальное явление объяснить суммой всех этих и иных факторов, даже их синтезом, давшим новое качество.
Безусловно, сравнительно более высокий уровень материального благосостояния Востока не побуждал его жителей так заботиться о производстве и его всемерном развитии, как жителей Европы, находившейся, как было отмечено выше, в худшем положении. Поэтому-то, даже весьма ценные изобретения, бывшие достоянием Востока, европейцами были использованы более рационально и действенно: бумагу, когда-то изобретенную в Китае, Европа, наладив ее производство у себя (с помощью арабов в Испании XII в.), с XV в. уже экспортировала на Восток. То же самое произошло с сирийским стеклом и оружием (знаменитую дамасскую сталь лучше сумели делать в Толедо!), с китайским порохом и персидскими тканями. Изобретенные в Китае и впервые примененные в XIII в. монголами пушки уже в XVI в. применялись европейцами (португальцами) против тех же китайцев, став при этом значительно совершеннее.
Западный человек становится более динамичным, активным и лучше вооруженным, чем человек Востока, не благодаря свободе личности, о которой тогда приходилось лишь мечтать, а ввиду постоянного страха перед нашествием с Востока. Европа долго помнила арабское завоевание Иберийского полуострова, юга Франции и Италии, Кипра, Крита, Мальты, Сицилии, Сардинии и Корсики в VII–XI вв., а после XI в. – постоянную, вплоть до XVIII в., угрозу корсарства, войны и крестовые походы, приносившие европейцам потерь и неудач больше, чем добычи и преимуществ. Не случайно и то обстоятельство, что первыми колонизаторами явились на Востоке португальцы и испанцы, т. е. те европейцы, которым пришлось отстаивать свою независимость и государственность в многовековой борьбе с мусульманами. Освободившись от последних, они по инерции продолжили борьбу уже вне Европы, стремясь не только закрепить победу, но и реализовать накопленный за века сражений боевой, технический и духовный потенциал.
Вместе с тем у Востока не было особых причин ни материального, ни военного, ни иного порядка особенно беспокоиться вплоть до XVII в. относительно европейской угрозы. Неудачи в боях с людьми Запада обычно были временными или же компенсировались успехами в других местах (об этом – позже). Самодостаточность, даже самодовольство восточных правителей порождали беспечность и легкомыслие в отношении усилившейся Европы. Это своего рода самоуспокоенность и даже безразличие неплохо гармонировали с особенностями климата, повседневного быта и обычаев Востока, с манерой поведения многих его правителей, часто недооценивавших противника и считавших необходимым прежде всего продемонстрировать ему свое величие и высокомерие. В результате они в большинстве случаев не заметили, упустили момент необратимого изменения в соотношении сил.
Подобное поведение правителей Востока не было следствием какого-то патологического ослепления, непонимания ситуации или деспотического произвола. Все дело в том, что в XVI–XIX вв. имело место не «отставание» Востока, а «опережающее развитие» Европы. Даже темпы экономического развития Востока были в то время близки к европейским. Вообще Европа лишь к середине XVIII в. догнала страны Востока по производительности труда и уровню потребления. По некоторым подсчетам, в 1750 г. ВНП на душу населения в Западной Европе составлял 190 долларов, а в 1800 г. – 213, в то время как в Азии – соответственно 190 и 195. Самая богатая страна Европы – Франция – стала превосходить по этому показателю (250–290 долл. в 1781 г.) самую богатую страну Востока – Китай (228 долл. в 1800 г.).
Вместе с тем у Востока не было особых причин ни материального, ни военного, ни иного порядка особенно беспокоиться вплоть до XVII в. относительно европейской угрозы. Неудачи в боях с людьми Запада обычно были временными или же компенсировались успехами в других местах (об этом – позже). Самодостаточность, даже самодовольство восточных правителей порождали беспечность и легкомыслие в отношении усилившейся Европы. Это своего рода самоуспокоенность и даже безразличие неплохо гармонировали с особенностями климата, повседневного быта и обычаев Востока, с манерой поведения многих его правителей, часто недооценивавших противника и считавших необходимым прежде всего продемонстрировать ему свое величие и высокомерие. В результате они в большинстве случаев не заметили, упустили момент необратимого изменения в соотношении сил.
Подобное поведение правителей Востока не было следствием какого-то патологического ослепления, непонимания ситуации или деспотического произвола. Все дело в том, что в XVI–XIX вв. имело место не «отставание» Востока, а «опережающее развитие» Европы. Даже темпы экономического развития Востока были в то время близки к европейским. Вообще Европа лишь к середине XVIII в. догнала страны Востока по производительности труда и уровню потребления. По некоторым подсчетам, в 1750 г. ВНП на душу населения в Западной Европе составлял 190 долларов, а в 1800 г. – 213, в то время как в Азии – соответственно 190 и 195. Самая богатая страна Европы – Франция – стала превосходить по этому показателю (250–290 долл. в 1781 г.) самую богатую страну Востока – Китай (228 долл. в 1800 г.).
Рост уверенности в своих силах привел к изменению отношения европейцев к Востоку. Еще раньше, после сражения 1683 г. под Веной, но особенно после двойного захвата Крыма русской армией в 1736–1737 гг. и продемонстрированной всему миру неспособности османов помешать этому, в Европе исчез комплекс страха перед Востоком и стал зарождаться комплекс превосходства над ним.
Последней на этот путь вступила Россия, которая подобно странам Иберийского полуострова, долгое время находилась под непосредственным господством восточного государства (Золотой Орды), а затем – в сложном контакте с его наследниками. Ордынское правление «оставило много несмываемых следов в русской жизни, которые были очевидны долгое время после ее освобождения» – считает видный историк Георгий Вернадский. Русские князья чеканили монеты с арабской вязью, пользовались тюркской и персидской керамикой, сиро-египетским стеклом, арабским оружием и боевым снаряжением. Огромную роль сыграл прилив татарской знати в русскую аристократию. В XVII в. 156 из 915 ее семейств были потомками выходцев из Золотой Орды, что способствовало восприятию Русью многого из культуры, нравов и политической практики мусульманских соседей. Знатные беки и мурзы Казани, Астрахани, Крыма, Ногайской Орды и Сибири вместе со своими близкими людьми, слугами и воинами продолжали пополнять московскую, да и прочую российскую элиту в XVI–XVII вв., вследствие чего произошел, по Г. Вернадскому, «эффект отложенного действия», благодаря которому «прямое татарское влияние на русскую жизнь скорее возросло, чем уменьшилось, после освобождения Руси».
Московским государством заимствовались у соседей-мусульман судебная практика, боевая техника, методы ведения войны, а также способы управления, традиционные для тюркского общества (в частности, деление на знать – «белую кость» и простой люд – «черную кость»), почтовая и торгово-конная служба «ям» (отсюда – «ямщик»), система сбора дани. Были взяты от Орды и ее наследников (или при их посредничестве) система всеобщей воинской повинности, некоторые виды вооружения, дипломатический этикет, обычай «бить челом» (т. е. кланяться до земли). Москва усвоила некоторые нравы степных ханов, отдельные должности и порядки их дворов. Более чем заметное в XV–XVI вв. влияние Казанского ханства на быт и архитектуру Руси позже уменьшилось. Но долго еще оно сказывалось в повседневной жизни и, особенно в политической культуре.
Самым же примечательным явилось то, что мусульмане на присоединявшихся к России в XVI в. и позже землях считали российских государей законными наследниками власти ханов Золотой Орды. Они называли царя «Ак Падишах», т. е. «Белый царь», признавая тем самым преемственность его власти от «Ак Орды» («Белой Орды», как называлась у мусульман Золотая Орда). Москва всячески поддерживала и использовала эту концепцию, тем более что она вооружала ее в борьбе против претензий наследников Золотой Орды, требовавших от нее дани и покорности. От такого рода претензий ханов Крыма Россия освободилась лишь в XVIII в.
Реформы Петра I повернули Россию лицом к Западу и заставили ее забыть многое из восточного наследия. Однако это наследие продолжало сказываться в социальных особенностях и повседневном быту европеизировавшейся «сверху» империи, в специальной терминологии (торговой, военной, финансовой и т. п.), в наличие особых общественных групп («служилых татар» и др.) и особых регулярных «инородческих» формирований в составе русской армии, в институте казачества, восходившего к степным заставам еще «Ордынской Руси» во главе с ата-теменами («отцами тьмы», т. е. войска в 10 тыс. чел.), от которых и пошли потом атаманы. Но наиболее цепки восточные заимствования (не только из Орды, но и из Византии, а также – от кабардинских князей, будто бы подсказавших царю в XVI в. саму идею опричнины) оказались в сфере осуществления царской власти, определив ее сверхцентрализацию и деспотизм в области политики, экономики и (учитывая зависимость церкви от престола) идеологии. Это предопределило многое в дальнейшей истории как России, так и российского Востока.
Внешние и внутренние факторы социального развития Востока
К началу XVI в. общественный строй стран Востока, несмотря на существенные различия социальных порядков по странам и континентам, имел много сходных черт. Если на Западе частное лицо (феодал) или особый институт (церковь, город) могли при определенных обстоятельствах противостоять государству и его суверену, то на Востоке это было практически исключено, хотя и допускались расхождения между светской и религиозной властью, чаще всего (особенно у мусульман) снимавшиеся объединением этих властей в одних руках. Точно также преобладала тенденция доминирования государственной собственности над частной, вплоть до полного сращивания власти и собственности. Замкнутость любой общины (соседской, патриархальной, этнической, конфессиональной) была доведена до абсолютной. И также более ярко, чем на Западе, была выражена связь человека с конкретным занятием. В Индии и примыкающих областях это нашло свое воплощение в кастовой системе, в других странах – в монополизации того или иного вида труда какой-либо этнической, религиозной, земляческой группой, а также – племенем или кланом.
Вопреки мнению «западников», частное лицо на Востоке также обладало определенными правами и могло их отстаивать (в религиозном, феодальном, племенном или ином суде), но только не вступая в конфликт с государственной или религиозной властью. Оно имело права собственности на свои землю и имущество, однако государство оставалось верховным собственником и распорядителем любого имущества, да и религиозные обязанности существенно ограничивали собственника, вынужденного помимо государственных податей, выплачивать религиозные налоги и нести прочие затраты в соответствии с предписаниями религии. Кроме того, свободное население, к которому относится все вышесказанное, не составляло, как правило, большинства ни в одной из стран Востока. Преобладали обычно крестьяне, связанные путами личной или долговой зависимости, клиенты или вольноотпущенники, обязанные нести те или иные повинности по отношению к господину. Распространено было и рабство, редко – за долги, обычно же – формируемое за счет военнопленных, жителей завоеванных или ограбленных при набеге земель, преследуемых общин и этносов. Положение рабов было различным в разных государствах, но, как правило, лучше было положение тех, кто находился в частном, а не в государственном владении.
Помимо патриархально-общинных, рабовладельческих и феодальных отношений, существовало немало переходных стадий между ними, а также – всевозможных исторически возникших форм социального неравенства. К ним относились, прежде всего, кастовое неравенство, приниженное или неравноправное положение тех или иных этнических, конфессиональных и иных групп. Особым случаем социального неравенства были привилегии (политические, экономические, моральные) одних племен или групп населения в ущерб другим, либо когда-то побежденным первыми, либо обязанным им подчиняться в результате каких-то событий, соглашений или даже преданий. Иногда такое положение возникало вследствие целенаправленной политики властей. Примером могут служить свободные и податные племена Магриба, среди которых первые, составлявшие не более 10 % жителей, не платили налогов, но за это помогали властям их собирать, именуясь при этом «люди правительства» (ахль аль-махзен), а остальные за все платили, именуясь «подданными» (райя).