– А вы уверены, что Владимир придет сегодня? – спросил Антон у секретарши.
– Нет, – так же невозмутимо ответила та, а на возмущенную реплику «Но мне же было назначено!» пожала плечами и вернулась к своему «тетрису».
И тут же в глубине здания хлопнула дверь, и раздались уверенные, хозяйские шаги. «Ну, слава Богу», – подумал Антон и ошибся: в дверном проеме появилась худая фигура Альперовича.
– А Володька у себя? – спросил он секретаршу, едва кивнув Антону. Выслушав в ответ, что «Владимира Сергеевича нет», Андрей повернулся к Антону:
– Тоже ждешь?
– Да, – сказал Антон, вставая, – он мне на шесть назначил.
– Тогда уже ясно, что не придет, – сказал Альперович, – поехали со мной в «Бункер», он там обещал быть.
«Бункер» оказался клубом где-то на окраине Москвы. Больше всего Антона удивил контраст между роскошными машинами, припаркованными снаружи, и персонажами, находившимися внутри. Казалось, что из 1994 года Антон попал прямиком в передачу «Шестнадцатый этаж» пятилетней давности: в то время людей, похожих на посетителей клуба, называли «неформалами». Они любили «Битлз» и Бориса Гребенщикова. При удачном стечении обстоятельств из них получался Вася-Селезень. Впрочем, собравшиеся были намного его старше.
Стоило Альперовичу войти, как к нему бросился немолодой уже, лет за тридцать, мужчина в рваной брезентовой куртке и с волосами до плеч.
– Андрей? – неуверенно спросил он Альперовича.
– Витя? – с несколько преувеличенной радостью откликнулся Альперович.
– Ну! А то кто же! А ты как?
– Ну, так как… штучки делаю.
– Какие штучки?
Альперович устало вздохнул.
– Ну, штуки я делаю, штуки, – и сев за стол, поманил к себе официанта. Он долго изучал меню, потом заказал себе виски и спросил Антона и Витю, что они будут пить.
– Я бы водки выпил, – сказал Витя, а Антон заказал себе «Кока-колы».
– А чего ты в прошлый вторник на Силю не пришел? – спросил Витя.
– Занят был, – ответил Альперович, – дела, я же говорю.
– Да ты стал совсем цивильным, – сказал Витя, оглядывая собеседника.
Альперович пожал плечами.
– Помнишь у Умки песню? Типа: «Раньше ты в столовой собирал объедки, раньше ты ходил в разодранной жилетке?»
– Было что-то такое, – наморщился Андрей, – а что Умка?
– Не видел ее давно. Говорят, она тоже цивильной стала. А ты, небось, теперь на машине ездишь… волосатых-то хоть подбираешь?
– Да какие теперь волосатые, – все так же без энтузиазма ответил Альперович.
Появился официант, расставил посуду на столе и удалился.
– За встречу! – сказал Андрей, и они выпили.
– Ты разве не за рулем? – спросил Витя.
– У меня шофер, – вздохнул Альперович, и Витя неожиданно заржал.
– Ну, ты даешь! Никак не привыкну, как все изменилось! А помнишь, как мы с тобой на третьем курсе циклодол ели?
Не то от воспоминания, не то от виски Альперович оживился.
– А то! В 215 комнате, в общаге! С Маринкой и Петюней!
– И слайды Дали еще смотрели!
– Ага! Да, Дали… ты знаешь, я, когда во Флориде был, специально в тамошний музей сходил – никакого сравнения. Первый раз – все-таки самый сильный.
– А ты знаешь, мне недавно альбом подарили – мне до сих пор нравится.
– Счастливый ты, – сказал вдруг Альперович, – вот я смотрю на тебя и думаю, что ты почти не изменился: Силю слушаешь, Дали смотришь, волосы до плеч, колокольчики-то хоть отпорол с клешей? (Витя кивнул.) А у меня вот ощущение, что жизнь двигается с такой скоростью, что если я чуть замедлюсь, то превращусь даже не в пенистый след за кораблем, а в такие слизистые дорожки, как после улиток остаются.
– Ага, – сказал Витя, – ты читал «Лангольеров» Кинга? Там про то же самое, про то, как эти самые лангольеры съедают вчерашний день.
– Нет, не читал, – покачал головой Альперович, – я теперь мало читаю. А Кинг – это тот, который «Мертвая зона»?
– Ага, – кивнул Витя, – он самый.
– Как говоришь, называется? – и Андрей вынул из кармана пиджака кожаную записную книжку.
– «Лангольеры», – повторил Витя и Альперович, открыв свой «паркер», аккуратно записал название на чистой страничке.
– Прошлое, говоришь, съедают? – переспросил он.
Витя кивнул и, помолчав, добавил:
– А для меня восьмидесятые остались навсегда.
Он ушел через полчаса. Глядя ему вслед, Антон подумал, что не представляет себе своих друзей через десять лет. Когда он был молодым, все изменилось стремительно – советская власть истаяла, перестройка, гласность, журнал «Огонек» и даже талоны на водку превратились в слабое воспоминание. Все, что было до того, как он, впервые затянувшись предложенным ему Бобом косяком, понял, кто он такойна самом деле, стало туманным прошлым, – таким же, как и сам Боб, которого он и не видел с тех пор. Но осталось ощущение, что история, которой с избытком хватило на его школьные годы, уже закончилась. То, что происходит вокруг – чужие деньги, квартиры друзей, трава, кислота и калипсол, – останется навсегда. Уже года два, как мир перестал меняться – и потому Антон никогда не сможет быть столь вызывающе несовременным, как этот старый хиппи.
– Чтобы стоять, я должен держаться корней, – произнес задумчиво Альперович и посмотрел на часы. – Похоже, Белов так и не появится.
– А он тоже принимал циклодол в институте? – спросил Антон, чтобы начать разговор.
– Нет, – сказал Андрей, – мы в разных местах учились. Это были наши забавы, химиков. А Белов на истфаке учился. Знаешь анекдот про Фантомаса?
– Нет, – сказал Антон.
– Ну, умирает Фантомас, а тут комиссар Жюв появляется. Срывает он с него маску, а Фантомас ему говорит: «Видишь теперь, Петька, как нас судьба-то разбросала».
– Это ты к чему? – удивился Антон.
– Это я про нас всех. Мы же снова все собрались только в конце восьмидесятых. Кажется, сначала Поручик Белова встретил, тот уже занимался бизнесом, потом они стали вдвоем работать. Володька, надо тебе сказать, всегда был неимоверно крут. Я помню, он еще в первом классе умудрился прогулять первое сентября. Ты только подумай – в первом классе! Какой надо драйв иметь для такого, не говоря уже про мозги.
Альперович налил себе еще стакан и залпом, как водку, выпил.
– Потом Белов по каким-то делам с Ромкой пересекся, а тот уже мне позвонил. Ну, и Леня все время где-то рядом со мной был, мы же с ним ближайшие друзья еще со школы… Так вот и выглядит все теперь, будто мы все эти годы не расставались. А я в институте их почти и не видел, так, на днях рождения встречались.
– Хипповал? – спросил Антон.
– Да нет. Я в Системе никогда серьезно не был, я всегда был такой… полуцивильный. Как говорила моя подружка: «Я из тех, которые под рваными джинсами всегда носят чистые трусы». Олдовые волосатые таких не любили, наверное. Впрочем, мало чего изменилось – вот Витя и сейчас на меня косо смотрит.
– А по-моему вы вполне хорошо потусовались, – сказал Антон.
Альперович скривился.
– Его тогда звали Крис. Он был тогда пионером, но из кожи лез вон, чтобы прослыть олдовым… и вот теперь он в самом деле всем олдовым олдовый, но только ни прежних олдовых больше нет, ни Системы самой.
Андрей выпил и задумчиво продолжил:
– Понимаешь, самое главное, что я понял году в девяностом – это что нельзя сочетать рефлексию и действие. И надо выбрать что-то одно. Ну, и я выбрал действие. И чтобы этот выбор был окончательным, я сделал несколько символических жестов – например, отнес в «Букинист» почти все свои книги. А ты знаешь, как я любил книги когда-то? Но книги – это рефлексия, а я выбрал действие. А когда ты выбираешь действие – рефлексия уже не нужна. Вот видел я на днях человека, который залез в долги и, испугавшись, убежал со всеми деньгами. В том числе – с частью моих денег. И он мне сказал, что поначалу ему казалось, что главное – это разобраться с бандитами, а то, что он кинул друзей – это не так уж важно, это он как-нибудь потом исправит. А теперь он понимает, что с бандитами все равно разобраться нельзя и его все равно убьют, и поэтому лучше бы ему было вовсе не кидать друзей, а сразу сдаться. Вот это – рефлексия. Но она живет совсем отдельно от действия, потому что я уверен, что повторись все сначала, он бы сделал то же самое. Потому не надо лицемерить перед собой – и если выбираешь действие, надо его выбирать на самом деле.
– А Витя выбрал рефлексию? – спросил Антон.
– Думаю, у него рефлексии никогда и не было. А поэтому если он что и выбрал, то не знает – что. То есть в некотором смысле это все равно, что он вообще ничего не выбирал. Вот Лерка выбрала рефлексию – и уехала в Англию.
– А Женя? – осторожно спросил Антон.
– Женя? – Альперович задумчиво постучал пальцами по столу, – За Женю всегда выбирали другие. Она только брала то, что ей предлагали. Неудивительно, что она так умерла по-глупому. Даже любовника ей выбрал я.
Антон замер.
– А кто был ее любовником?
– А Женя? – осторожно спросил Антон.
– Женя? – Альперович задумчиво постучал пальцами по столу, – За Женю всегда выбирали другие. Она только брала то, что ей предлагали. Неудивительно, что она так умерла по-глупому. Даже любовника ей выбрал я.
Антон замер.
– А кто был ее любовником?
Альперович посмотрел на него удивленно.
– Ну, ты и Шерлок Холмс, – и он налил себе еще виски, – это же всем было ясно. Конечно, Леня, кто же еще.
– А когда… – начала Антон, но Альперович перебил его.
– Ладно, давай я тебе все расскажу, – он был уже заметно пьян и нагибался к самому лицу Антона, – слушай. О покойных либо все, либо ничего. Значит – все.
Андрей выпил и начал рассказывать, зачем-то загибая пальцы.
– Все знают, что у Женьки был роман с Поручиком в десятом классе, потом – уже в институте – она спала с Беловым, на Ромке она женилась, а я, значит, оставался ее единственной мужской подружкой. Знаешь этот жанр? Существо другого пола, к которому девушки ходят за советом и поддержкой. Но никогда не спят, даже если спят со всеми вокруг. У нынешних, небось, такими друзьями будут пидоры, а вот Женьке приходилось обходиться мной. Я встретил ее однажды, года через два после того, как она за Ромку вышла. Тут как раз выяснилось, что Ромка детей не хочет, Женька вроде бы их хотела, или просто считала, что хочет, раз Ромка их так не хотел. Один лепесток – кажется, пятый – она потратила на то, чтобы, как она это называла, «отыграть все назад». Чтобы это ни значило, ничего из этого не вышло. Это только в сказке, если попадешь на Северный полюс, то можешь вернуться назад. А тут – что заказала, то и получила. Как говорится, не ебет, уплочено, – и он снова налил.
– Ну вот, – продолжил Альперович, едва поднеся стакан к губам, – вот. А шестым лепестком я ей удружил. Сюжет был простой: Ромка был весь в работе, Женька тосковала, и я подумал, что было бы здорово, если бы она завела любовника. Ну, ты понимаешь – грустно смотреть на красивую бабу, которую никто не трахает. И ты выбираешь другого мужика и используешь его как искусственный хуй.
– И ты выбрал Леню?
– Конечно. Кого же еще? Мой приятель близкий, можно сказать – лучший друг, все мне расскажет, к тому же – в той же тусовке, так что лишних людей не будет. Можно сказать, я все организовал.
– А Рома? – осторожно спросил Антон.
– А что Рома? Он и не догадывался ни о чем. Он жеработал, делал эти самые… штучки, – и Альперович усмехнулся.
– Мне он сказал, что знал, что у Женьки был любовник, – сам не зная зачем, сознался Антон.
– Значит, он умней, чем я думал, – сказал Альперович, выливая остатки виски в стакан. – Хорошо все-таки, что у меня шофер. Страшно подумать, чтобы сейчас машину вести, не говорю – пешком.
Андрей поежился, а Антон подумал, что его расследование продвигается странным образом: в решающие моменты никто из действующих лиц не находился в нормальном состоянии. Сам Антон был то покуривший, то вовсе съевший магической зубовской смеси, Ромка и Альперович были пьяные, и даже Лера была после секса, что, говорят, тоже раздвигает границы сознания. Очевидно, истина, обретенная в результате такого расследования, должна была отличаться от истины, полученной традиционным методом – что, впрочем, и неудивительно, если учесть, что началось все с марки кислоты – пусть даже поддельной.
– А скажи мне, – неожиданно спросил он Андрея, – как ты думаешь, кто же мог убить Женю?
– Любой из нас, – ответил Альперович, – ты же наркоман и должен понимать, что на самом деле убить можно только того, кого любишь. А ее, в том или ином смысле слова, любили все. Я один с ней не спал. Впрочем, – со вздохом добавил он, – это вряд ли проканает в качестве алиби.
Он посмотрел на Антона.
– Еще что-нибудь хочешь спросить? Давай я тогда еще вискаря возьму.
И он подозвал официанта.
– Смотри, – говорил Антон на следующий день, сидя на диване в квартире Горского, – получается, как в классическом детективе: у каждого есть свои мотивы.
– Какие мотивы? – как-то лениво спросил Горский. Он сидел, прикрыв глаза, в своем кресле, и сегодня его фигура еще больше, чем обычно, походила на аллегорию бессилия и усталости.
– Ну, во-первых, Роман, женин муж. Он мне сам говорил, что устал от ее блядства, от того, что она ему изменяет. К тому же, Альперович рассказал вчера про структуру дележа денег… все, кроме Поручика, имели свою долю в деле, включая Женьку. И в случае жениной смерти ее доля делилась между всеми остальными. А в случае развода – вся уходила ей, потому что Роман сам ввел ее в число как бы акционеров… чтобы на его семью больше приходилось. И потому теперь всем выгодна ее смерть.
– Кроме Поручика, – все также не открывая глаз сказал Горский
– Но у Поручика есть свои мотивы. Он был ее первым мужчиной, все это знают. И ему, наверное, было обидно, что… ну, типа, он из тех мужиков, которые относятся к женщинам, как к собственности и поэтому… ты понимаешь.
– Не понимаю, – покачал головой Горский, – но это не важно. Ты продолжай. Кто там еще, кроме Поручика и несчастного вдовца?
– Леня, то есть любовник. Я с ним толком не говорил, но против него много улик. Во-первых, он знал Зубова. Во-вторых – чем ближе человек к жертве, тем сильнее подозрения. Может, он столковался с конкурентами, а Женя про это узнала.
– То есть либо деньги, либо секс – других причин у тебя не получается?
– Ну да. Потому что все мужчины в этой компании либо когда-то спали с ней – и потому могли ревновать, либо имели финансовый интерес в случае ее смерти.
– Ты говорил, – и тут Горский открыл глаза, – что Альперович не спал с ней.
– Он говорил, что не спал, – поправил Антон, – но это тоже причина. Не спал, ревновал к другим, все такое…
– И Лера твоя не спала. Но зато она спала с Романом и не вышла за него замуж, только потому, что уехала в Англию. Ну, и она могла надеяться, что если Женя умрет, то, – и Горский сделал еле заметный жест ладонью.
Боль в последние недели вернулась, и каждое движение давалось ему с трудом, но старые привычки не хотели уходить. И потому теперь, вместо полного жеста, он обходился слабым указанием на него – так сказать, знаком жеста.
– Смотри, как смешно получается, – продолжил он, – в том, что касается секса и денег, любой факт становится уликой. Между тем, единственный человек, который выиграл от случившегося, – это ты: переспал с Лерой и заработал кучу денег. Отсюда, следуя твоей же логике, ты и должен быть убийцей. К тому же, согласись, и кислоту тебе проще достать, чем любому из них.
– Но я же не убийца!
– Я знаю, – слабо кивнул Горский, – но о чем это свидетельствует? Только о том, что твой метод – стандартный метод старых детективов – не работает. Ты ищешь, кому выгодно, а на самом деле люди не убивают из-за выгоды. Потому что все выгодно всем. И, значит, преступления совершают из любопытства или потому, что представилась возможность. Как Женя из любопытства съела марку. Как Пашка не знает понятия дозы.
Про Пашку Горский точно заметил. То, что он был до сих пор жив, можно было считать мелким чудом – мелким, на фоне других чудес, которые должны были происходить с человеком, имевшим привычку употреблять все наркотики, до которых он мог дотянуться. По счастью, он ограничивался травой и психоделиками всех мастей – но каждый раз, глядя на него, Антон вспоминал драматическую историю о человеке, везшем из Голландии лист марок и почувствовавшем в аэропорту, что егопасут. Он съел все, что у него было с собой, тем самым променяв несколько лет тюрьмы средней комфортности на пожизненное пребывание в комфортабельной психолечебнице. Если бы дело происходило в России, Антон еще мог бы его понять – но поскольку историю рассказывал кто-то из эмигрантов, приезжавших в Москву на лето, то и ее действие, по всей видимости, происходило не то в Америке, не то в Праге. Кстати, подумал Антон, эта история – еще одно подтверждение, что Женя не могла умереть от передозировки. Разве что – сойти с ума.
– Кстати говоря о дозе, – словно прочитав его мысли продолжил Горский, – я тут беседовал на днях с одним специалистом… так, кажется, твоя версия про пенициллин никуда не годится
– Почему? – удивился Антон.
– Потому что аллергия не убивает в пять минут, – пояснил Горский, – то есть убивает, но если укол сделать. А перорально – это еще полдня можно промучаться. Так что это не только не кислота, но и не пенициллин.
– А что же?
– Мне сказали – все, что угодно. Клофелин, любое сильнодействующее сердечно-сосудистое. Если еще на алкоголь – то не только мотор останавливает, но, как правило, экспертиза ничего не находит. Типа, сердце отказало – и все.
– Надо, наверное, Белову сказать, – забеспокоился Антон.
– Зачем? – удивился Горский, – разве это что-нибудь меняет? В любом случае все лекарства общедоступны. Почти как наркотики – идешь в первую аптеку и покупаешь. Если по рецепту – то у бабок на улице.