Битва у Башни состоялась во многом из-за Сеньки и из-за меня: теоретически ее можно было избежать, но убийство Тэдди и попытка бегства из города – это уже жесткая сценарная диктатура: если бы я не пошел к Тэдди, кто поручится за то, что не возникла бы другая провокация, вследствие которой мы все равно стали бы «врагами марсианского народа» и нас бы так или иначе арестовали…
А эти два зомби… До сих пор мурашки по коже и досада, глубокая досада на себя…
Дарби явно не собирался проигрывать и сделал все, чтобы его действия были продуктивны, – подсуетился, подстраховался, продумал. Вообще он отнюдь не дурак, этот Дарби, и обижаться надо не на него, а на себя… На кого бы он ни работал – наверняка был на хорошем счету. Он профессионал, в отличие от хитрого, но неумного мясника Мирзы, жалкого и импульсивного Джо, дикого, хоть и во многом хладнокровного комода Седого. Дарби – полевой кукловод, он все свои силы тратит на закулисные действия, а не на стрельбу и погони.
И вот тебя, Странноватый, он обыграл, пока ты обыгрывал его и строил свои хитроумные планы… Ну ладно – нельзя выиграть партию, не потеряв ни одной фигуры и без единой ошибки. Вот сейчас нас просто взяли за жабры, и не столь важно как… Омар Хайям писал об этом примерно следующее. Рыбе не нравилось, что в арыке тесновато. А вот утка, сопровождавшая ее к морю, была жуткой реалисткой, ибо считала, что когда ты на сковороде – уже все равно, что там плещется за ее бортами.
И старик был тысячу раз прав…
Меня посадили на тот же вездеход, в кабину которого ушел Дарби, голландец и Ирина. Всего машин было четыре. В кузове со мной были Лайла, Аюми, Азиз и Йорген, которые сидели ближе к кабине. Остальные поместились в другой вездеход, а в два оставшихся погрузили наши вещи и верблюдов с поклажей.
Я очень надеялся, что у вездеходов кончится топливо, что-нибудь сломается или на нас нападет кто-нибудь… Впервые в жизни я мечтал о нападении… Да, однако…
Вдруг мой взгляд уперся в одну деталь, которая заставила меня выйти из медитации: я увидел, что кобура с пистолетом на поясе охранника, который справа, почти расстегнута и клапан держится только на «липучке». По моему телу прокатилась волна адреналина – я был взволнован. Йорген, скорее всего, в тысячу первый раз назвал бы меня «психом», но…
Я начал ерзать на месте и тяжело вздыхать.
– А можно по малой нужде сходить? – с надеждой спросил у охранника.
– Че? – Он раздраженно посмотрел на меня глубоко посаженными карими глазами.
– Я бы помочился, – ответил я с пояснительной интонацией.
– Перебьешься. – Он отвернулся.
– Но если я обмочусь прямо здесь, то во всем кузове будет вонять, – предостерег я.
– Я те башку ща сверну, – рявкнул тот, резко обернувшись…
– А что ты орешь, тут все живые люди… – попытался я его урезонить.
– Слышь, Бурда, потрудись-ка малек, а то ты весь день филонил, – раздался из глубины кузова голос наемника, травившего анекдоты. Судя по властным ноткам, он был за главного.
– Я че, нанимался всякую хренотень тут выгуливать? Я че, сестра-сиделка? – взъерепенился тот.
– А вот надо будет – и задницу ему вытрешь, – ответил старший. – Тебе велено было глаз не спускать с него?
Злой и хмурый, Бурда схватил меня за рукав и довольно грубо подтолкнул к краю кузова. Затем он отстегнул мне один браслет, зажал его в кулаке и приподнял край брезента.
– Давай быстро, – брезгливо поморщившись, пролаял он.
– А как же дамы? – Я в ужасе вытаращил глаза.
– Слышь, пассажир, ты особо не наглей, – услышал я голос любителя анекдотов, – дамы уже отворачиваются!
Я понял, что надо действовать и так. Я скосил глаза вниз и вправо, сконцентрировавшись на кобуре этого Бурды. Она была на расстоянии моей вытянутой свободной руки. Не знаю – глупо ли я поступил?
Я резко вывернулся, пытаясь распахнуть клапан и схватить рукоять оружия, и тут же почувствовал удар локтем в шею (отчего у меня перехватило дыхание) и неплохой прямой в грудь.
Меня отбросило к борту, и я потерял равновесие – моя физиономия проехалась по шершавому брезенту, небольшой кувырок в воздухе, и… Я упал на песок, судорожно вдохнув воздуха, полного дыма, песка и пыли, которые щедро клубились под колесами вездехода.
Я резко откатился в сторону и замер, приподнявшись на руках и отчаянно кашляя и отплевываясь.
Затем резко вскочил и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, побежал что есть духу назад, прямо по разрытому колесами вездеходов песку, в надежде, что мои следы потеряются на фоне колеи от машин. Бежал я долго, не оборачиваясь, не слыша вокруг ничего, кроме бешеного стука своего сердца и прерывистого дыхания. Я бежал под неприятно ярким светом солнца, вырубив на ходу застрекотавший счетчик и закрыв забрало светофильтров шлема, я чувствовал легкую панику и досаду, оттого что получилось не совсем то, чего я добивался.
Во время падения я ударил раненую ногу, которая пульсировала острой болью.
Я пытался мысленно представить, как они связываются с кабиной, останавливают вездеходы, решают кого-то отправить в погоню, разворачивают одну из машин и едут назад на маленькой скорости, внимательно осматривая пространство вокруг. Моя фора – максимум минут десять – пятнадцать.
За очередным небольшим барханом я заметил глинистую возвышенность – это была в некотором роде удача: разбежавшись по колее, я прыгнул под углом влево и, попав на относительно твердую почву, встал на четвереньки. Пятясь задом за каменистый бугор, я тщательно затирал свои следы, которые и так были почти незаметны.
Потом я прополз по каменистой ложбине и первый раз замер, прислушиваясь к тихому шуму ветра в песках. Было тихо, хотя гулкий стук сердца немного мешал сконцентрироваться и продолжала пульсировать потревоженная рана в икроножной мышце.
Я подождал секунд тридцать и продолжил ползти, прикрываясь барханами, куда-то к юго-востоку.
Через какое-то время я вновь остановился и прислушался – опять тишина. Сквозь шелест ветра мне показалось, что я уловил звук работающих двигателей, но он был довольно негромок, не приближался и не затухал.
Я подождал еще какое-то время, но ни единого звука, кроме шороха ветра в барханах, уже не слышал.
Вот так, напряженно вслушиваясь в любое малейшее изменение голоса пустыни, я пролежал еще часа два, и ничего не происходило – солнечный свет начинал краснеть, на меня падала тень от бархана, в которой я был фактически невидим. Вокруг меня простиралась огромная пустыня, и, кроме фляги со спиртом и с водой, пары кубиков концентрата и небольшого выкидного ножа в сапоге, у меня ничего не было. Да разве что штук семь сигарет в смятой пачке.
Я рассудил, что это не так уж плохо. Дарби, наверное, не стал меня искать по причине спешки. А может, они решили, что в пустыне я и так издохну, особенно без еды и оружия.
Как назло, во рту сразу стало сухо, как в окружающих меня песках. Я снял с пояса флягу с водой – она была почти полной – и вылил на язык не больше пробки воды. Покатал ее во рту, проглотил и повесил флягу обратно. Нож я вынул из сапога и заткнул за пояс. Стальные браслеты продолжали болтаться на правом запястье – я решил приспособить их под некое подобие кастета.
Обидно было, что я не знал, как далеко собрался ехать Дарби. Даже при отсутствии КПК я примерно помнил карту местности и очень надеялся, что Дарби едет туда же, куда собирались и мы.
Я осторожно поднялся, долго всматриваясь вокруг, разглядывая силуэты барханов, подсвеченных вечерним солнцем, словно прожектором, как тогда в долине…
Убедившись, что признаков активности в обозримом пространстве нет, я направился обратно, к следам вездеходов. Я старался держаться теневой стороны рельефа, не упуская из виду борозды взрытого колесами песка. Боль в ноге стала постепенно утихать. Так я и шел, слегка прихрамывая, просто шел, внимательно озираясь по сторонам и стараясь ни о чем не думать. Ни об Ирине, ни о наших эсквайрах, ни о Дарби с туристами, ни о своих перспективах на ближайшее время: если у меня и возникали какие-то мысли, то они были невеселыми, и вообще оптимизм мне сейчас давался с трудом – я просто пытался сохранять спокойствие. Пока перевес сил был совсем не в мою пользу – то, что я ускользнул от лап Дарби, преимуществом назвать можно пока только с натяжкой…
Ноги сами шагали наученным шагом: с пятки на носок – меньше шума, больше боли, раз-два-три-четыре, левой, левой. Корпус моего туловища пригибается пониже, хотя кажется, что я уже успел устать: устать прятаться, устать бояться, устать думать о смерти… Устаю… Надо чуть добавить кислорода в дыхательной маске… вот так… наедине с собой, со своими мыслями – шагать вперед, шагать, чтобы жить, чтобы победить непонятно кого и неясно зачем… раз-два-три-четыре, вдох – выдох… Шумят бронхи, шипит фильтр, один в пустыне, плевать… Один в пустыне… Хрен с ним… надо идти…
Ира… что с тобой? Раз-вдох, два-выдох, раз… Небо становится багрово-оранжевым… В голове звучит давно забытая мелодия…
Отпечатанный протектор на песке похож на сталкивающиеся сверла; пока я не думаю – я существую? Парадокс?
Шуршит ветер в песчаных барханах, наконец-то я остался один, как я этого и хотел… Только… жаль, нет компьютера, а то включил бы тот надоедливый трек, который крутится у меня в голове… Раз-вдох, три-выдох… метр за метром…
Через какое-то время я вошел в ритм строевого шага: каждое движение было синхронно с дыханием: на «раз-два» – я делал глубокий вдох, на «три-четыре» – глубокий выдох. Из-под маски легкой дымкой начинал выбиваться пар от дыхания…
Вдалеке, где-то между барханами, послышалось тяжелое ритмичное сопение, которое шло, сопровождая меня. Холки церберов я заметил на тридцать градусов южнее. Это было скверно – звери чувствовали, что я ранен, хоть и не сильно, зверям казалось, будто я скоро не смогу ходить, – пока они просто шли параллельно моему курсу, но постепенно приближалось темное время суток, а я должен буду рано или поздно поспать, хотя бы пару часов. Во рту опять пересохло, но я терпел – по моим прикидкам, стоило потерпеть еще часик, пока можно будет хлебнуть из фляги. Зато я пообещал себе, что глотну и спирта для поддержания тонуса. Это предвкушение позволяло держаться… Делить в уме порции воды и шансы… холок было около трех или четырех, пару раз мелькали пегие морды с торчащими из-под рваных губ клыками… конечно же их привлек шум в пустыне, особенно когда рокот моторов стих и остался только запах моего мяса. Церберы хоть и приручаемые предки собак, но есть они любят, как и все живое в этой вселенной…
Через сорок минут я не выдержал – замедлил свой ход и снял с пояса сперва одну, а затем и другую флягу.
Нахальное и циничное преследование собак стало меня нервировать. Видно почувствовав мое состояние, они активизировались: на ближайший бугор выполз, припадая к земле, довольно крупный кобель и, потянув носом воздух и заметив меня, повернул голову и зарычал…
Хвостов у него было два – один перебит, а на шкуре виднелись поперечные шрамы, судя по всему, оставленные юварками, потому что только у них я видел такое оружие: несколько десантных ножей, привязанных к длинной трубе веером.
Кобель сделал несколько прыжков галопом по склону бархана и, глухо рявкнув, скрылся в низине.
Только тогда я разглядел трех остальных участников стаи: один, грязно-оранжевого цвета с желтым пятном на спине, был двухголовым, остальные изобиловали пестрой раскраской охристо-черных оттенков и вроде были не очень крупными. Эти ободранные и пошарпанные твари, высунувшись из-за ближайшей лощины, нахально созерцали меня, роняя на песок вязкую слюну, и вновь спрятались в складках местности…
Я понял, что если не решить этой проблемы в ближайшее время, то потом, когда я устану, – будет поздно. Я начал думать.
Часа через полтора я заметил самый крупный бархан по ходу колеи вездеходов. Подбежал к нему и забрался почти на самый верх. Разрыв неглубокую ямку, я уселся в нее задницей, и тут раздалось злобное рычание. Я начал набрасывать на себя песок, чтоб покрыть большую часть туловища, защищая себя от прокусов.
Увидев, что я уменьшился в размерах, да и упал, стая зарычала, топорща уши и скаля клыки. Они глядели на меня снизу вверх круглыми жадными глазами, в которых была ненависть, голод и страх. Вожак вновь забрался на небольшой холмик и, несколько раз дернув туловищем, громко зарычал, а затем первый пустился бежать ко мне, задирая верхнюю губу и утробно урча.
Я попытался поцокать языком – это успокаивает собак, но сейчас я слышал только шорох крупных лап по песку и сопение: кобель с перебитым хвостом бежал ко мне, всем своим видом обещая мне проблемы с целостностью организма. Его пасть оскалилась, обнажив ряд желтых зубов, и я, клянусь всеми марсианскими богами, не хотел бы, чтобы он их в меня воткнул: эта тварь больше метра в холке безопасна, только когда твои руки сжимают автомат. И мне было мучительно обидно, что его у меня сейчас нет, – нет моего автомата.
За ним выскочили его трое собратьев, которые казались уже лишними в этой ситуации. На пару секунд я подумал, что стоило бы вскочить на ноги, но один опытный Охотник именно так объяснял мне борьбу с собаками без оружия.
Вожак, подскочив ко мне, прыгнул, нагнув шею вбок: он собирался вцепиться мне в артерию.
Я лихорадочно вспоминал, где левая сторона его груди, – нож я уже держал в руке: словно во сне, огромная пегая туша обдала меня зловонным дыханием, челюсти пошли в сторону шеи, а мой нож под легким углом уперся в килевидную грудь.
Клацнули зубы, я вновь почувствовал гнилостный запах и сжался, отвернув шею вбок, острие провалилось в туловище, скользнув по ребру, раздался пронзительный визг, и на песок брызнула кровь, обдавая ноздри тошнотворным металлическим оттенком…
Я почувствовал боль в раненом плече, удар, вывернутое запястье – и тотчас же услышал хриплый лай, захлебывающийся рычанием.
По моей щеке царапнула огромная лапа с когтями, и я ударился головой о камень, громко выругавшись матом…
Трое оставшихся церберов с хриплым рычанием бросились на меня, а вожак продолжал конвульсивно дергать лапой, булькая где-то в утробе кровью из разрезанного сердца, которая брызгала на мои руки, сжимающие нож…
Следующий цербер вцепился мне в плечо, и я взвыл от боли, внезапно пронизавшей все мое существо. От этого в моих глазах пошли красные трещины, и я инстинктивно повернул голову и впился своими зубами в лапу огромной собаки. Цербер взвизгнул, как-то жалобно рыкнув, но хватки не ослабил – я, дергаясь в конвульсиях боли, стряхнул с себя тело вожака, выдернув оттуда скользкий от крови нож, и всадил его в бок нападавшей собаки… В этот же момент кто-то весьма ощутимо прикусил мне ногу.
Тут уже зарычал я сам и вскочил на одно колено. Скользкий от крови нож вырвало из моих пальцев: раненный в бок пес крутился волчком. Я кинулся на двухголового, который вцепился в мою голень, вновь пустив в ход зубы, укусив его за правую шею, а затем нанес серию ударов по второй морде, зажав в руке расстегнутый наручник. Цербер взвыл, а его вторая голова клацнула зубами возле самого моего уха. Последний пес, видно самый молодой, зашелся гортанным неистовым лаем…
И тут грянул гром нескольких выстрелов… Вновь послышался визг, я откатился в сторону и приподнял голову: на вершине бархана, метрах в семи от меня, стояла изящная фемина. Со слегка раскосыми глазами девушка сжимала в руках SIG-Sauer P228 «Tactical»[7] армейского образца. Я на всякий случай зажмурился и потряс головой – это была дочь французско-корейской семьи, роковая красавица Лайла Блери. Та самая капризная и глуповатая, избалованная мужским вниманием, потерявшая острые ощущения жизни, сбежавшая от опекавшей ее тетки. Все, что она умела, – это сексуально улыбаться пухлыми губами, изящно стряхивать пепел с тонких сигарет и мало говорить, потому что все за нее должны были уже сделать лица мужского пола, если хотели какой-то реакции этой куколки. Возможно, она еще умела много такого (на что наталкивали ее чувственные губы), что приводило в восторг мужчин и вызывало неприязнь у женщин…
И вот эта глупенькая красавица стоит на одном колене, с поднятым забралом шлема, красиво выпятив свой зад, и держит в своих руках совсем не карамельку или помаду, а настоящий Р228 под девятимиллиметровый патрон. Пистолет, который, на мой взгляд, не является дамским, да и вообще… эта роковая красавица ехала со мной в вездеходе в одном кузове… Кажется, покинуть машину у нее вышло лучше, чем у меня… Черт… а я думал, что…
Собаки притихли все, кроме двухголового мутанта, который продолжал жалобно скулить, – тело его сотрясала крупная дрожь.
Меня тоже трясло, поэтому, превозмогая боль от укусов, я медленно встал на ноги и, сняв с пояса флягу, сделал пару крупных глотков, глубоко вздохнул, утерев губы, и инстинктивно отряхнулся от песка и пыли, немедленно вспомнив о больном плече.
– Вот уж мир тесен, как говорится, – выдавил я из себя первую фразу. – Спасибо вам, прекрасная воительница: вы как раз вовремя…
Я резко осекся, так как чуть было не ляпнул, что готовился к ужину, но это выглядело бы слишком даже для такой ситуации: кто знает, готовила ли ей тетушка гаджанг?[8]
– С вами все в порядке, Дэн? – взволнованно спросила Лайла. – Я сделаю вам противостолбнячный укол, подойдите ко мне.
– Спасибо, я вроде в порядке, – ответил я, чувствуя легкий озноб. – А как вы тут оказались?
– Я так рада вас видеть живым и здоровым. – Она встала с колена и направилась ко мне сама. – Мне удалось удрать, почти сразу после вас… Боже, все это так ужасно, это путешествие, оно такое… если бы я знала…
Вдруг губы ее вздрогнули, и из красивых карих глаз покатились слезы. Подбежав ко мне и уронив пистолет на песок, она уткнулась мне в плечо, обхватив меня руками, и зарыдала, сотрясаясь всем телом.