– За мной следят какие-то уроды, – ответил я спокойно, – вот я и решил оторваться от них, по максимуму.
– Оторваться, п-понимаешь, – повторил он медленно, глядя на меня взглядом, который, наверное, должен был просветить меня рентгеновскими лучами. – Проблемы за с-собой нам тащишь?
– Никаких проблем со мной не будет, – ответил я. – Если кто меня и выследит, так с того же поезда, на который я и сяду, так что…
– Ладно, – махнул он рукой, вернув мне жетон, – задирай рукав, п-понимаешь.
– Зачем это? – насторожился я.
– Задирай, понимаешь, н-не разговаривай. – Он вынул из кармана одноразовую иглу и воткнул ее в разъем анализатора на КПК.
Я спрыгнул на хрустящий гравий, покрытый легким инеем, и закатал рукав.
– Больно будет? – спросил я встревоженно, однако тот не ответил.
Он поднес к моему локтевому сгибу КПК, и я почувствовал короткий укол.
Затем часовой вновь минут пять разглядывал экран.
– Ну что там? – полюбопытствовал я.
– Все, п-понимаешь, нормально, – кивнул он наконец.
– А что надо-то?
– Сейчас т-тут со мной проедете, до к-карантинки – у нас тут эпидемия небольшая – восемь человек с г-гриппом каким-то странным слегли. Рожи красные, жар и т-трясет, понимаешь.
– Может, это краснуха? – предположил я.
– Да, п-понимаешь, хрен его знает… – Он махнул рукой куда-то в темноту. Шлагбаум с протяжным стоном поднялся, сверкнув своими полосками, а между стрелками зажегся синий огонек стрелочного семафора.
Часовой залез на платформу, а я сел в кабину и завел мотор.
– Ну как там? – спросила Ирина, зябко поведя плечами и прислонившись ко мне.
– Вроде все нормально, только у них какая-то эпидемия – в поселок не пустят, будем у них в карантинной зоне. Он у меня анализ крови брал.
– Понятно, – сквозь зевок сказала Ирина.
Колеса загремели по стыкам стрелок, и сквозь запыленное стекло по лицу чиркнул свет прожектора с вышки.
Изрядно лязгая по рельсам и рокоча двигателем, мы плавно причалили к длинному пакгаузу, обшитому рыжими от коррозии листами железа.
У распахнутых ворот курили часовые, а с крыши светил неоновый фонарь, озаряя платформы мертвенно-белым холодным светом.
Наш провожатый махнул мне рукой, делая знак остановиться.
– П-приехали, – крикнул он не то нам, не то часовым у входа.
Мы собрали скудные пожитки и перепрыгнули на платформу пакгауза.
Нас окружил странный теплый запах. Пахло мазутом, сырым воздухом и чем-то терпко-пряным.
– Давай их на к-карантинку, понимаешь, Сид, – сказал он часовым.
Потом наш провожатый забрался в кабину дрезины, завел двигатель и, дав короткий резкий сиплый гудок, покатил куда-то дальше.
Один из часовых обыскал нас и досмотрел вещи, затем разрядил оружие и, возвращая его, рекомендовал им не пользоваться в карантинной зоне.
В сопровождении часового нас провели через пакгауз – пряный запах распространялся от каких-то ящиков, штабелями стоящих внутри. Мы вышли с обратной стороны. На большой бетонированной площадке, огороженной высоким сетчатым забором, по верху которого шла в несколько рядов колючая проволока, стояло буквой «П» три железнодорожных пассажирских вагона со снятыми колесными базами.
По периметру возвышались четыре вышки с часовыми. На двух вышках были прожекторы. Вокруг вагонов ходили вооруженные охранники. По центру стоял небольшой пластиковый сарайчик с грубо нарисованным на задней, обращенной к нам, стене красным крестом.
В полумраке виднелась висящая на сетке табличка: «Покидать карантинную зону без разрешения коменданта строго запрещается! Нарушители приравниваются к отморозкам! Стреляем без предупреждения!»
– Куда это мы попали? – растерянно спросила Ирина.
– Кажется, так у них выглядит зал ожидания, – не нашелся я что ответить.
Часовой, сопровождающий нас, повел к вагону справа и указал на дверь, мрачно буркнув под нос:
– Располагайтесь.
Окна вагона были заварены стальными листами, а по бокам шли двухъярусные нары, покрытые различной ветошью. Пахло хлоркой и потом, а под потолком горели три тусклых светильника, забранных толстой решеткой. На торчащих из стены кронштейнах висела засаленная спецовка и несколько горняцких касок.
Народу было не очень много, и мы без труда нашли место, где можно было присесть вдвоем. Это было на нижнем ярусе, между какой-то толстой старухой, обмотанной дурно пахнущими лохмотьями, и вертлявым субъектом в потертом комбезе химзащиты.
К нам подошел часовой и спросил, не нужно ли нам чего, – мы ответили, что пока нет. Он показал нам в конец вагона, произнеся одно лишь слово «туалет», после чего ушел.
Стоял шелест, было слышно чавканье, негромкое бормотание, кашель и отдельные реплики. У кого-то пиликала игровая приставка.
Ирина боязливо прижалась ко мне.
– А мы не заразимся? – спросила она, беспокойно оглядываясь по сторонам на чумазых, неопрятных людей, одетых во что попало.
– Ну видишь, как здесь все строго, – ответил я успокоительным тоном. – Скорей всего, конечно, нет.
– Как мы здесь два дня просидим? – В глазах Ирины проглядывала паника.
– Здесь гораздо приятнее, чем в подвалах у Дарби, с его бестиарием… – Я вздохнул, стараясь не встречаться взглядом с окружающими людьми, чтобы не привлекать внимания.
Ирина тоже вздохнула и уткнулась носом мне в плечо. Я ощутил ее горячее дыхание.
– Слышь, братишка, сигаретами не богат? – раздался слева сиплый голос парня в драном комбезе.
Его лицо пахнуло перегаром и запахом давно не мытого тела, сверкнуло несколько никелированных зубов сквозь потрескавшиеся губы, окруженные двухдневной серой щетиной, среди которой рядом с мясистым носом блестели воспаленные веки. Ирина вздрогнула. Я молча полез в карман и извлек сигарету из пачки, купленной на Горной.
– Спасибо, братан! – Он часто закивал, принимая сигарету. – Сам-то откуда?
– Я с Маринера, – со вздохом ответил я.
– А-а-а, – протянул он как-то отстраненно, чиркая пьезоэлементом.
На его руке красовалась расплывшаяся татуировка в виде головы в дорическом шлеме, напоминающей бога войны. На фалангах пальцев было наколото по одной букве, складывающихся в имя «СТЕН». Он явно был настроен на общение, а я – не особо.
– Тебя как кличут? – опять спросил он, заглядывая мне в глаза скорее внимательно, нежели заискивающе.
Я понял, что от него не отвертеться.
– Странный, – ответил я.
– Че-то я про тебя слыхал. – Он задумчиво прищурился. – А… ты из этих… из землюков… Я к ним нормально… Жиган ты, видно… Меня звать Кадык – я с Елизея…
Я рассеянно кивнул…
– Жесть тут, согласен? – Он отвернулся на секунду в сторону, чтобы сделать глубокую, шумную и жадную затяжку, будто он не курил очень долгое время, хотя весь вагон был подернут легким туманом табачного дыма.
Я опять кивнул.
Он некоторое время смотрел на меня изучающе, затем отвернулся и зачем-то кивнул, видно, каким-то собственным мыслям.
– Я сам-то на буровой работаю, – продолжил Кадык, глядя в сторону, словно обращаясь в пустое пространство, – тебе откроюсь, только молчи: решил я с кичмана[27] соскочить. Ты же поезд ждешь? А я типа на карантине: как поезд приедет, с тобой ломанусь…
– А как же ваша охрана? – я насторожился.
– Ты не кони – охрана подогретая[28], – он махнул рукой. – Я тебя не напарю, просто пристроюсь рядом на выход.
– Да мне-то что, – покачал я головой, – только не чуди…
– Да мне фраерить нет резона. – Он выпустил несколько плотных колечек дыма. – Время сейчас мутное: на киче краше, чем в бегах, но жизнь прижмет – беги вперед. Не стал бы я отсюда бечь, так здесь гниль пошла… Я скажу тебе так, кентуха[29]: они все брешут…
– По поводу? – вяло спросил я.
– Они говорят про какой-то грипп? – Он выпустил дым вбок. – А это с кадаврами проблемы – какой-то фраер цапанул их трупный яд…
– Какой там, к чертям, трупный яд? – не выдержал я. – Это же просто мутанты.
– Ты что, землюк, не в курсях? Это же порождения тьмы! – Он вытаращил глаза. – Они же, когда оголодают, людишек хавают!
– Слушай, Кадык, я хоть и землюк, но уже несколько лет в Охотниках – всякого поглядел. – Я снял с пояса флягу, которую успел наполнить еще в деревне, и, отхлебнув сам, предложил ему. – Ты лучше скажи, как тебя сюда занесло?
– Ни фига сложного. – Он ухмыльнулся и вновь кивнул сам себе. – С бригадиром повздорил на рудниках, в Елизее, побежал… а на Шалманке спалился… Я раньше мотористом на горнопроходном лазере был, а до этого вообще… на краулере механиком, а перед этим спортом занимался…
Он вдруг замолчал, некоторое время бросая в мою сторону беглые взгляды.
– А ты, это… А баба твоя? – спросил он с неожиданным интересом.
– Это моя жена, – сказал я, нахмурясь.
Кадык моментально сменил тему:
– Так вот, слушай, они там в шестой скважине нефть нашли, так в той смене четверо кадавров было. Какой-то газ оттуда похреначил, трупаки его обнюхались, и один из них бригадиру палец откусил, я реально видел, а тот потом… – Было ощущение, что он говорит сам с собой…
Кадык моментально сменил тему:
– Так вот, слушай, они там в шестой скважине нефть нашли, так в той смене четверо кадавров было. Какой-то газ оттуда похреначил, трупаки его обнюхались, и один из них бригадиру палец откусил, я реально видел, а тот потом… – Было ощущение, что он говорит сам с собой…
– Да уж ты бы молчал, черт, – астматически прокашлялась бабка справа, – хуже бабы базарной! Там мужика одного сваей придавило, так у него гангрена пошла…
– Старая ты шлюха! – почти ласково произнес свесившийся сверху толстяк с лицом, похожим на засохшую лепешку. – Что же ты людям плесень на уши сажаешь? Вирус там откопали, и все это знают, – а от этого вируса нормальные люди превращаются в кадавров…
– Цербер ты бешеный! – парировала бабка. – У меня в той смене свояченица диспетчером дежурила…
Я понял, что двух суток я тут точно не протяну: пальцы Ирины крепко впились в мое правое предплечье… Я взмолился всем марсианским богам, чтобы спокойно пережить все это…
Так вот мы и сидели в центре жаркой дискуссии. Версии выдвигались одна страшнее и фантастичнее другой, вплоть до того что были обнаружены останки марсианских фараонов, покрытые специальной вирусной суспензией, которая, соединившись с нефтью, стала молниеносно размножаться, заполняя корпуса буровой и растворяя в себе людей. Обещали, что скоро из города приедут паладины с учеными и «Восток» оцепят, а всех, кто там останется, будут использовать для экспериментов.
В особенно хлестких местах изложения событий Ирина сдавленно прыскала со смеху, зарывшись мне в плечо, чтобы никто не видел.
Я и сам с трудом сдерживал готовый вырваться из груди громкий истерический смех – настолько все это выглядело нелепо и гротескно.
Конечно, возможно, что на «Востоке» действительно образовался очаг серьезной эпидемии, и смеяться было не над чем, но эта буйная человеческая фантазия создавала ощущение какого-то изощренного соревнования воспаленных мозгов.
В дверях возник часовой, который громко крикнул: «Ужин!»
Все моментально забыли о смертельной эпидемии, загомонили, засуетились, загремели посудой, вынимаемой из грязных узелков. Проход между нарами моментально заполнился толкающимися людьми, которые переругивались, пытаясь протиснуться к выходу. Мы с Ириной подняли ноги, чтобы их нам не оттоптали.
Кадык сказал, что нас накормят лучше всех, и буквально растворился в этой толчее.
Когда большая часть людей вышла, поднялись и мы с Ириной.
Снаружи, среди бурлящего столпотворения, стояла черная прокопченная бочка с торчащей вверх трубой. Полевую кухню обслуживали два бойца, наливали всем в свою посуду ароматную похлебку: ветер доносил дразнящий запах копченостей.
В некоем нестройном подобии очереди, напоминающем анатомическую схему расположения кишечника, махал нам рукой и озирался Кадык, посчитавший себя нашим покровителем. Он уже занял нам очередь и теперь ругался с охранниками по поводу того, что он нам занял. Игнорировать было нереально. Как ни странно, но охранник в конце концов кивнул и отошел в сторону, – видно, и правда этого парня знали здесь.
– Ну где вы ходите, блин, – проворчал Кадык, – ко мне тут уже набиваются всякие… Вы не бухали?
Вдоль очереди из разношерстной публики ходило трое охранников с ручным цербером на поводке, который периодически злобно порыкивал. Они были без шлемов и коротко стриженны. На их рукавах были черные повязки. Они светили стоящей в очереди братии в лица фонарями и, если находили пьяного, выталкивали его пинками под злобное гавканье собаки, невзирая на жалобные причитания.
Когда они подошли к нам и довольно бесцеремонно направили луч света на нас с Ириной, Кадык немедленно сказал, что мы его друзья и чтобы нас не трогали.
Потом он наклонился к одному из черноповязочников и что-то тихо шепнул. Тот кивнул и ушел. Вернулся он спустя пару минут и сунул мне в руки весь во вмятинах почерневший старый алюминиевый чайник.
– Держи, вам с дамой на двоих, – буркнул он.
Я сказал всем «спасибо», что, кажется, вызвало недоумение, и уже через несколько минут в этот чайник щедрый черпак кашевара налил нам вкусного дымящегося супа.
Я не знаю, чем это они его приправляли, но такой вкусной свиноконины с концентратами и даже сушеными овощами я ни разу не пробовал. Это даже не отдавало обычным глютоматом.
Правда, Ирина некоторое время отказывалась есть из чайника, мотивируя это тем, что посуда наверняка не прошла должной санитарной обработки. Но Кадык заверил, что перед карантинной зоной все дезинфицируют, такой порядок. В такт своим словам он убежденно кивал.
Потом мы с Ириной и Кадык курили, сидя на куче труб за вагоном, а он нам травил зэковские байки. Ирина же с таким любопытством разглядывала этого представителя местной фауны, что я даже незаметно пихнул ее ногу коленом.
Потом вернулись в вагон. День уже вступил в свои права, и всем полагалось спать. Свет притушили, и от этого стало не уютнее, а только мрачнее. Я устроил Ирину на верхнем ярусе, пытаясь убедить себя, что поспать просто необходимо, даже в таком бедламе.
Я аккуратно сложил бронежилет, положил сверху сумку, вынув оттуда все металлическое и рассовав по карманам, после чего попытался лечь на это головой, глядя на черные решетки тусклых ламп.
Я вновь вознес молитву всем богам, в которой пытался попросить что-то вроде тишины, избавления от неприятностей, и, в частности, говорил, что ту долю удачи, которая мне выпадала последнее время, я, кажется, уже честно и с «горкой» отработал…
За этим внутренним монологом меня и сморила чуткая дремота. Мне казалось, что я не сплю, а лежу, слегка прикрыв веки, упираясь взглядом в эти зарешеченные фонари…
Мне то ли снились, то ли вспоминались какие-то глюки, гомон вокруг превращался в рокот винтов вертолета, а когда кто-то вскрикивал во сне, ладонь сжимала приклад лежащего рядом автомата.
Но, видно, боги услышали мои мольбы: мне показалось, что не прошло и получаса, как меня разбудил громкий окрик.
– Кто на поезд до Гордии? Поезд раньше идет! – гаркнул вошедший часовой. – Готовность пять часов!
Ну вот и спрашивается: почему нельзя было сказать это хотя бы часа через два, через три? И что это такое случилось с Марсом, что поезда тут стали не задерживаться на день, а, наоборот, приходить на день раньше? Конечно, я с удовольствием променяю досуг в этом концлагере на увеселительную поездку в сторону Олимпа, но отчего-то сердце мое учащенно забилось, и уснуть уже не вышло. Я начал замечать некую цикличность в своих настроениях: после стресса всегда наступает шок, некое отупение органов чувств, затем какое-то немного истеричное веселье, а потом некая философская отстраненность с легким ироническим оттенком, подернутая призрачной дымкой мизантропии, – что это, как не затухание нервного импульса в глобальном понимании этого понятия?
Я отвинтил крышку фляги и сделал несколько крупных глотков. Рядом раздавался хрипящий клекот, который издавал во сне Кадык. Кто-то громко выпустил газы.
Марс приучил меня к терпению, спокойствию и умению переключать свои мысли в любой обстановке. В туловище стало приятно тепло. Даже как-то уютно: я представил, как мы сейчас выйдем на холодный ночной ветер с Ярдангов и как придется проникать в поезд, скорее всего отдав все, что у нас с собой, и еще как-то выкручиваться, уговаривать и располагать к себе проводника или машиниста, хоть и было мне это не впервой. Я очень рассчитывал на последнюю плитку шоколада из пилотских запасов, хотя так мечтал сберечь ее для Иры…
Все так и было – полусонных людей под лай собак и окрики часовых вывели на освещенный участок платформы перед пакгаузом и попытались построить в две шеренги.
Мы с Ириной напоминали сиамских близнецов, согревая друг друга в обнимку.
При всем при этом побег Кадыка из своей зоны принудительных работ выглядел до крайности прозаичным – он всю дорогу семенил за нами, пригибаясь под тяжестью двух внушительных узловатых тюков, принадлежавших толстой старухе, поминутно причитая:
– Куда ставить, бабуля? Может, ты присядешь? Не устала, арка ты моя железобетонная! Да я-то крепче дромадера, я тебя еще понесу!
Не знаю, как уж они там договорились, но бабка крыла его отборными ругательствами, изредка называя его «племянничком», а нас почему-то «дармоедами».
Перед выходом на платформу, когда все показывали жетоны удостоверений, Кадык коротко пожал проверяющему часовому руку, а вслух громко сказал:
– Как приедем, мы тебе напишем, вот только наших молодоженов устроим!
Я чувствовал, что мы с Ириной являемся частью некоего преступного плана, но, честно говоря, мне было уже плевать…
Где-то вдалеке раздался низкий рокочущий гудок, эхом отразившийся от глинистых холмов, пробежавший волнами низких частот над самой землей. Станция «Востока» ответила двумя короткими высокими сигналами.