Увы, дальше не получалось – сантиметровая щель была наибольшим нашим достижением: панель встала как вкопанная.
– Стойте здесь, я в дизельную, – распорядился инженер, направляясь к выходу. – Не пихайте пальцы в щель и вообще отойдите подальше от стены.
Через полминуты раздался негромкий металлический скрежет и средняя панель неспешно поползла влево, левым ребром заезжая в комнату под круто меняющимся углом. Так она двигалась до тех пор, пока не въехала на две трети и не застыла почти перпендикулярно «родительской» стене.
Да, это был тот самый тоннель, в котором мы с Евой обмирали от страха и неизвестности, плавая в кромешной тьме. Сейчас – из пункта дозиметрического контроля – он выглядел вполне безобидно и даже как-то уютно.
Не дожидаясь инженера, Стёпа с Юрой пошли на разведку.
– Осторожно, мостки скользкие, – на правах первооткрывателя предупредил я. – Бултыхнуться – не фиг делать.
– Не учи отца, Ипат Са, – пробурчал Юра.
В этот момент в тоннеле зажегся свет: неяркий, экономный, в общем, такой же, как и в бункере. Но случилось это настолько неожиданно, что я вздрогнул и замер, как истукан, а мои соратники – люди бывалые и реактивные – приняли меры: Стёпа, следовавший вторым, отпрянул назад и присел за правой панелью, а Юра дёрнулся влево, не удержался на мостках и плюхнулся в воду. Хорошо так нырнул – с головой.
– Ну что, есть? – поинтересовался взбудораженный Спартак, вбегая в комнату.
– Ё… б… наххх…!!! – возмущенно заорал Юра, выныривая и активно отплевываясь.
– Да, открылось, – подтвердил я, с трудом пряча злорадную ухмылку. – И свет, как видишь, тоже есть… Ты включил?
– Ага. – Инженер буквально сиял от счастья. – Думал: на фига там лишний тумблер на щитке? По схеме никуда не идет, а под нагрузкой!
– Молодец, Спартак, буду должен.
– За что?
– Да так, за всё хорошее…
– Ключом крутил? – уточнил Стёпа.
– Ага. В общем, тут два режима. При работающем дизеле это делается почти что в одно касание: хороший толчок в стену – перевод тяги в дизельной – по логике, панель уйдёт буквально в три секунды. Если дизель молчит, крутим ручками, будет немного медленнее, сами видели – секунд за пятнадцать-двадцать…
Выудив Юру из воды, мы пошли осваиваться. При свете это было не в пример удобнее и проще, нежели в кромешной тьме. Изнутри панель закрывалась вручную при помощи хитрого противовеса и троса с петлей: ухватился – потянул – закрыл – и даже без особого приложения усилий.
Погоняв панель туда-обратно, мы прогулялись до площадки с затворным механизмом, по-хозяйски вернули перегородку на место (теперь это наш законный тоннель, нечего тут держать ворота нараспашку) и обнаружили бонус. В углу площадки был сварочный аппарат, укутанный промасленным брезентом, и несколько ящиков с разнообразным инструментом не первой свежести. Лично мне находка не представлялась особенно ценной, но Спартак радовался так, словно ему выдали премию и ведро пряников в придачу.
Больше в тоннеле ничего не было, а мостки, напомню, там весьма узкие и неудобные. Когда тащили аппарат обратно, мы с роковой неизбежностью его утопили, потом очень долго и нудно доставали, но в конечном итоге всё же приволокли в бункер. Затем перетаскивали ящики с инструментом.
В общем, таким вот образом мы развлекались до полудня, а потом до вечера осваивали тоннель. Теперь это было наше новое служебное помещение, так что нужно было придумать, подо что его приспособить.
Ночь под охраной спецназа прошла спокойно, а с утра приехали доктор с Ольшанскими и привезли новые задачи на день…
* * *Ольшанский был нехорошо задумчив и вопреки обыкновению тройственно негативен: растрепан, растерян, несчастен.
Это было странно и необычно.
Обычно Петрович наглый, веселый, непрошибаемо самоуверенный, а когда он бывает задумчив – в активной фазе оперативной работы, – то задумчив вполне оптимистично, целенаправленно и как-то даже яростно. В такие моменты он похож на взявшую след опытную гончую.
Для доктора такое состояние Ольшанского тоже было в диковинку.
Похоже, что они предварительно обсудили ситуацию, но внятных ответов доктор так и не получил и теперь смотрел на нашего «Холмса» с любопытством и профессиональным интересом. Ему хотелось разобраться, в чём, собственно, дело.
– Петрович, какие-то проблемы? – участливо спросил бестактный Юра.
– Ннн… нормально всё, – пробормотал Ольшанский, бегая взглядом по потолку. – Так… рабочие моменты.
Да, это было что-то из ряда вон.
Думаю, не ошибусь, если скажу, что такого Ольшанского я ещё не видел.
Совещание вел доктор, и это тоже было необычно.
Обычно это делает Ольшанский, а доктор внимательно слушает, думает и при необходимости экспромтом анализирует по ходу поступления информации.
– Итак, дорогие коллеги, у нас есть две новости.
– Ну тогда давай уже с хорошей, – поторопил Юра. – А то как-то всё плохо: Алекс позавчера накосячил, а сегодня Петрович вон смурной какой-то…
– Хороших новостей нет. – Доктор с сожалением развел руками и со значением посмотрел на меня. – Есть плохая, и непонятная.
– Вот ёпп… – огорчился Юра. – Ну давай с плохой…
Плохая новость выглядела так: доктор пообщался с Евой и пришел к выводу, что я сказал «правду и только правду». То есть теперь с меня снимаются все подозрения и мне возвращается доброе имя и высокое звание полноценного члена нашей команды.
– И это плохая новость? – удивился я.
– Очень плохая, – отстранённо пробормотал Ольшанский. – Лучше бы вы с Евой кого-нибудь шлепнули и спрятали трупы.
– Не понял? – обескураженно пробормотал я. – А в чём, собственно?..
– Это значит «второй вариант», – напомнил доктор. – Нам кто-то мстит. Ковров, клан или первый при поддержке второго – это уже не важно. Важно – что они это делают. Проще говоря, у нас серьёзные проблемы.
– А какая тогда новость «не пойми какая»? – уточнил Юра.
Доктор изложил вторую новость – непонятную.
Буквально часа два назад Петрович совершенно неожиданно, что называется на ровном месте, заболел идефиксом. Иными словами, зациклился на неожиданной версии и больше ни о чём не желает слышать. В общем-то это, с одной стороны, нормально, когда Ольшанский выходит на охоту, такое с ним случается регулярно. Но беда в том, что, как считает доктор, эта версия не имеет никакого отношения к нашей проблеме, по крайней мере, в сиюминутном раскладе.
И если мы сейчас всё бросим и начнем ею заниматься, мы не просто зря потратим время, но можем подвергнуть себя значительной опасности.
Почему Ольшанский зациклился на этой сторонней версии, доктор объяснить не может, и это его реально заводит: к любым загадкам наш док относится однозначно – они должны быть разгаданы.
Учитывая тот факт, что всё это доктор изложил открыто, не стесняясь присутствия Ольшанского, сам собой напрашивается вывод: между нашими «головастиками» нет гармонии, и вообще, ситуация возникла более чем странная и крайне неполезная для команды. Особенно в перспективе нависшей над нами опасности.
Для тех, кто с нами только знакомится, полагаю, следует объяснить ролевое разделение в команде.
Если взять за основу, что команда – это единый организм, можно условно разнести всех нас по ряду наиболее важных функций. Ольшанский и доктор – это головы, одна добывает информацию, вторая её обрабатывает. То есть если даже не особо напрягать воображение, внешне получается этакий двухголовый мутант… но он очень неплох в работе, а порой весьма и весьма эффективен.
Скажу по секрету: послужив год в армии, я видел немало организмов вообще без голов… хе-хе… и ничего, как-то они (организмы) обходились без такой вроде крайне нужной детальки и даже не сдохли.
Итак, Ольшанский и доктор – головы, ну а мы, Степа, Юра, Спартак и ваш покорный слуга, – мы уже руки-ноги, то есть те части организма, которые отвечают за действия, предпринятые по результатам работы голов.
Да, следует заметить, что я, помимо всего прочего, ещё и спина нашего единого организма (очень надеюсь, что всего лишь спина, и до определенного места, не ниже, хотя некий мелкий злодей постоянно намекает, что это не совсем так).
Иначе говоря, на мне постоянно таскают разные полезные грузы.
Роль, надо заметить, почетная и очень нужная, но… вообще-то меня сюда взяли картографом! Я должен, судя по моим обязанностям, рисовать секретные планы, схемы, тайные карты и прочие важные штуковины. Кое-что я уже рисовал, об этом как-нибудь расскажу позже, но в основном я, увы, спина. Надеюсь, что в скором будущем эта ситуация изменится в сторону выполнения моих прямых обязанностей: мне не очень нравится таскать тяжести.
Так вот, возвращаемся к нашему единому организму, над которым, как вы уже знаете, нависла нешуточная опасность.
Учитывая, что организм двухголовый и головы эти привыкли работать в слаженном тандеме, думаю, всем понятно: отсутствие гармонии между Ольшанским и доктором – это как минимум нехорошо. А если принять во внимание тот факт, что одна голова вообще работает в другую сторону, то это где-то даже критично.
Учитывая, что организм двухголовый и головы эти привыкли работать в слаженном тандеме, думаю, всем понятно: отсутствие гармонии между Ольшанским и доктором – это как минимум нехорошо. А если принять во внимание тот факт, что одна голова вообще работает в другую сторону, то это где-то даже критично.
Да-да, помню, я говорил, что наблюдал организмы совсем безголовые. Но там было очень много рук и ног, а спинам так вообще несть числа.
А нас катастрофически мало.
Мы не просто не можем позволить себе какие-то потери, мы не имеем на это права, поскольку такие потери могут в любой момент повлечь смерть всего организма в целом. Сила наша как раз-таки в единении и слаженности: столь малым числом рук и ног можно эффективно трудиться и добиваться впечатляющих результатов лишь в том случае, если головы сработали как надо, всех переиграли, обманули, всё предвосхитили и состряпали гениальный план. Мы до сих пор выживали только лишь потому, что работали именно так и только так.
– Можно в двух словах, в чём состоит идефикс? – на правах реабилитированного члена спросил я.
Доктор довел до нас версию. Петрович рассеянно кивал, временами поддакивал и грыз незажженную трубку.
Версия проистекала из событий двухмесячной давности. Пару месяцев назад в квартиру Ольшанского забрался злой ворюга и слегка там побесчинствовал: усыпил хозяев, устроил тотальный обыск и вынес всё, что хоть как-то касалось одной из оперативных разработок нашей команды.
Когда доктор напомнил об этом, мне стало неловко и стыдно…
Видите ли, это именно с меня враги сняли тогда всю потребную информацию, от которой, собственно, и пострадал Петрович с подружкой.
Да, кто не в курсе: семья Ольшанского проживает за бугром, он её исправно содержит, а здесь ютится в двухкомнатной квартире с какой-нибудь своей новой подружкой – он их меняет регулярно, по мере превышения порога стервозности или при возникновении тенденции к возникновению более серьезных отношений.
Ладно, что сделано, то сделано, как бы я ни был виноват, реальные злодеи здесь – совсем другие особи, которые изъяли всё, что нужно, и по результатам полученной информации ликвидировали двух опасных для себя свидетелей. И вообще, всё это уже в прошлом.
А вот именно сейчас вдруг всплыли камеры наблюдения, установленные в квартире Ольшанского, числом три штуки и в прекрасном техническом состоянии. То есть даже… с сохранившейся записью, на которой запечатлен вор!
– Очень вовремя, – саркастически заметил доктор, добравшись до этого момента. – Давайте проверим ощущения. Поручик, скажите, что вы думаете по этому поводу?
– Похоже на классическую подставу, – охотно прокомментировал я. – Позавчера вечером нападение – сегодня с утра камеры с записью.
– Нет, не на классическую, – ядовито пробурчал доктор. – А на грубую и безыскусную. Я бы даже сказал, нарочито грубую. Такое ощущение, что они нас испытывают на… гхм… а вот на что, бог его знает, ума не приложу. И так вертел, и этак – и ни одной вменяемой версии в голову не приходит. Сплошь какая-то паранойя и шпионский бред…
Ольшанский вяло возразил, что информация о камерах поступила от проверенного коллеги, с которым он бок о бок много лет, верой и правдой…
– И который не хочет денег и вообще кругом конченый бойскаут, да? – ввернул доктор.
Вопреки ожиданию Ольшанский не стал спорить: это удивительно, но он допускал возможность подставы… и всё равно настаивал на своей версии.
– Нужно взять этого домушника во что бы то ни стало, – вот это было сказано очень твёрдо и с непоколебимой уверенностью, что некоторым образом не вязалось с общим рассеянным состоянием нашего прокурора. – Возьмём его – и всё прояснится…
Доктор с таким утверждением был категорически не согласен и откровенно высказался по этому поводу. Он полагал, что Ольшанский настолько подпал под чары своей идефикс, что не понимает реальной опасности и готов безответственно подставить команду под удар. А поскольку всё, что собирается делать Петрович дальше, незаконно и совершенно бесплатно (иными словами, с этого дела даже копейку выжать не получится), без команды ему не обойтись: его коллеги из СКП заниматься такой работой не будут.
– Ребята, без вас я не справлюсь, – без обиняков заявил Ольшанский. – Но… Не поможете – буду заниматься один. В общем, какое бы решение вы ни приняли, я бы хотел, чтобы Юра взглянул вот на эти снимки…
Тут Ольшанский достал из папки конверт с фотографиями и положил на стол перед Юрой.
– А что там? – Юра не спешил раскрывать конверт, и вообще, у него в этот момент сделалось какое-то лениво-отстранённое лицо как у человека, который уверен, что сейчас ему предъявят очень неудобный для него факт.
– Там уродец, который влез в мои апартаменты.
– С камеры переснято?
– Да, это раскадровка.
– Мм… – Юра почему-то медлил, и это было удивительно – воистину сегодня мои соратники ведут себя как-то необъяснимо и странно. – Петрович… А почему именно я?
Петрович в двух словах пояснил: вор работал от генерала Коврова – факт не установленный, но наиболее вероятный, поскольку Ковров в тот момент возглавлял клан и все приказы по борьбе с нашей мелкой бандой исходили прямиком от него.
– В общем, есть вариант, что ты знаешь этого типа, – подытожил Ольшанский. – Причем хороший такой вариант, добротный…
Ничего не понимаю! Почему тот факт, что вор работал от генерала, означает, что Юра может быть с ним знаком?! Петрович знает что-то такое, о чём я даже и не догадываюсь? Чёрт-те что…
Юру, однако, этот ответ вполне удовлетворил: он как-то нехорошо понурился, вздохнул и распечатал конверт.
Остальные коллеги вопросов не задавали, поэтому я тоже не счел возможным проявить любопытство (меня от этого уже пару месяцев активно отучают, так что кое-какие стандарты поведения я усвоил).
Юра разглядывал снимки, а Ольшанский с надеждой смотрел на него и с нетерпением ждал вердикта.
Петрович прекрасно умеет скрывать свои чувства, но сейчас ему было не до маскировки. Сейчас у него на лице было написано: «Юра, я категорически желаю, чтобы ты опознал этого человека. Другого варианта я просто не приемлю!»
Если у кого-то возник вопрос, зачем нужен очный знакомец, если есть фото объекта, могу в двух словах пояснить, поскольку испытал всё на собственной шкуре.
Видите ли, если у вас есть желание найти кого-то по фотографии, а ранее вы не видели этого человека живьём, – это очень сложная задача с перспективой, стремящейся к нулю.
Говорю вам это как человек, который висел на розыскном стенде (в виде ориентировки) и одновременно болтал с людьми, расклеивающими эти ориентировки. Хмм… Да, сначала было страшно, а потом забавно, но речь сейчас не об этом.
Живой человек в движении (без принудительной фиксации) очень сильно отличается от своей фотокопии, если вы не видели его ранее и не имеете перед мысленным взором живой же образец для сравнения, его очень сложно опознать в толпе или просто в непринуждённой обстановке, когда нельзя подойти вплотную и вглядываться в каждого подозреваемого.
Именно поэтому на милицейских стендах годами висят особо опасные преступники, которых ловят либо при помощи родственников или близких, либо посредством засад и прочих хитроумных манипуляций.
Никто и никогда их не опознает, если в хрониках мелькает что-то насчёт этого, не верьте, это оперативные сказки для самых маленьких.
Именно поэтому так важно для разыскной операции иметь непосредственный контакт – человека, который хотя бы какое-то время общался с объектом и хорошо его запомнил.
Юра просмотрел фото, поскучнел ещё больше и делано зевнул:
– Ну, не знаю… Тут как-то смазано всё…
– Юра, не ври мне! – в отчаянии воскликнул Ольшанский. – Я же вижу, ты отреагировал! Семён, скажи?
– Да, реакция есть, – подтвердил доктор. – Юра, что тебя смущает? Вроде бы мы здесь все свои…
– Ну, не знаю… – Юра тяжело вздохнул и пожал плечами. – Снимки дрянь, сами видите, не фото, а каша какая-то… Гхм… А саму запись посмотреть можно?
– Хороший вопрос, – одобрил доктор. – Посмотреть, как двигается, жестикулирует, рефлектирует… Петрович, мы можем посмотреть запись?
– Не получится. – Ольшанский вдруг потупил взор и стал похож на двоечника, притащившего для предъявления взыскательным родителям дневник, в котором выдрана добрая половина страниц.
– Почему?
– Ну, в общем… Гхм… Запись уже стерли. Остались только вот эти картинки…
Уй, как интересно! Юра врёт, и Петрович врёт. Прямо-таки не подразделение «Бункер», а какая-то банда злостных врунов.
Доктор сокрушенно пожал плечами:
– Петрович, я решительно отказываюсь тебя понимать…
– Да что тут понимать? – Ольшанский нетерпеливо взмахнул трубкой. – Всё, стерли запись, остались только картинки… Юра, не томи: признайся, ты ведь узнал его?