Джимми выдавил слабую улыбку.
– Легко.
Все и впрямь было легко, только у него не получалось встретиться с Вивьен. В следующие две недели он приходил к Нелле всякий раз, как удавалось выкроить время между работой, отцом и Долл, и хотя пару раз видел Вивьен издали, случай поговорить с нею все не подворачивался. Первый раз Вивьен вышла из больницы в то самое время, когда он сворачивал на Хайбери-стрит, огляделась по сторонам и подняла шарфик, пряча лицо. Джимми ускорил шаг, но опоздал: когда он подходил к двери, Вивьен уже быстро шла прочь, опустив голову, чтобы никто ее не узнал.
Второй раз она была не так осторожна. Джимми только что вошел и дожидался Миру (мельхиоровую регистраторшу, с которой уже успел подружиться), чтобы сказать, что пойдет к Нелле. Внезапно он заметил, что дверь в докторский кабинет приоткрыта. Там была Вивьен. Она тихо смеялась, глядя на кого-то, скрытого дверью. Тут на ее голый локоть легла мужская рука, и у Джимми заныло под ложечкой.
Он пожалел, что не взял фотоаппарат. Доктора он почти не разглядел, только его руку, зато хорошо видел Вивьен и счастливое выражение ее лица.
Надо же было не прихватить технику в тот самый день, когда она нужнее всего! Джимми все еще ругал себя на чем свет стоит, когда появилась Мира, закрыла дверь и спросила, как у него сегодня дела.
Наконец, в начале третьей недели, войдя с лестницы в коридор, чтобы идти к Нелле, Джимми увидел впереди знакомую фигуру. Он замер, делая вид, будто разглядывает косолапого малыша с тяпкой на плакате «Копай для победы»[21], а на самом деле чутко ловя звук удаляющихся шагов. Когда Вивьен свернула за угол, Джимми пошел за ней. Сердце у него колотилось. Вивьен скользнула в маленькую дверь, которой Джимми прежде не видел. Он выждал немного и последовал за ней. За дверью оказалась узкая лестница наверх. Джимми поднимался быстро и тихо, пока не увидел полоску света из-под еще одной двери. За ней оказался низкий этаж, меньше остального дома похожий на больничный. Джимми сперва не понял, куда делась Вивьен, потом заметил ее тень на выцветших, голубых с золотом обоях. Он улыбнулся про себя – азарт погони разбудил живущего в нем мальчишку – и двинулся дальше.
У него не было сомнений, что доктор и Вивьен встречаются в мансарде старого дома, где никому не придет в голову их искать. На сей раз фотоаппарат был у него с собой. Куда лучше сделать настоящий уличающий снимок, чем назначать свидание в надежде заснять что-нибудь якобы инкриминирующее. Кроме того, это означало, что Вивьен и впрямь изменяет мужу, что слегка успокаивало совесть. Правда, еще предстояло отправить Вивьен письмо (а это, как ни крути, называется «шантаж»), но он уже готов был себя переломить.
Вивьен открыла дверь и вошла. Тогда Джимми шагнул вперед, на ходу снимая колпачок с объектива, выставил ногу, чтобы дверь не закрылась, и поднял фотоаппарат, готовясь нажать на спуск.
Однако то, что он увидел в видоискатель, заставило его опустить аппарат.
24
Ферма «Зеленый лог», 2011 годВ субботу утром сестры Николсон (за исключением Дафны, которая была в Лос-Анджелесе на съемках, но обещала прилететь в Лондон «как только меня отпустят») перевезли Дороти в «Зеленый лог». Роуз переживала, что не может отыскать Джерри, Айрис, которой всегда надо было чувствовать себя главной, объявила, что уже звонила ему в колледж. Там сказали, что Джерри уехал «по очень важному делу», и пообещали оставить ему сообщение. Пока Айрис вещала, Лорел машинально вытащила телефон и принялась вертеть его в руках, гадая, почему до сих пор нет никаких сведений о докторе Руфусе. Однако она сдержалась и не стала набирать рабочий номер брата. Джерри действует своими методами, в своем темпе, да и трубку наверняка не возьмет.
К двенадцати Дороти уложили в постель, и она тут же уснула; венчик седых волос на темно-малиновой подушке казался ангельским нимбом. Сестры переглянулись и молча решили ее не будить. Выглянувшее солнце припекало не по сезону, и они устроились на скамье-качалке; было хорошо сидеть в саду, уплетать булочки, которые испекла Айрис, отгонять мух и радоваться последнему в этом году теплу.
Выходные прошли спокойно. Сестры читали или тихонько разговаривали, один раз даже начали играть в «Скрэббл», но не закончили партию (Айрис, как всегда, возмутилась, что Роуз помнит столько редких двухбуквенных слов). Однако бо́льшую часть времени они просто по очереди дежурили рядом со спящей матерью. Лорел думала, хорошо, что они перевезли маму домой. Дороти всегда любила «Зеленый лог» – нелепый, старый, приветливый дом, который увидела случайно и полюбила с первого взгляда. «Я всегда мечтала о таком доме, – частенько повторяла она и всякий раз широко улыбалась. – Когда-то я думала, что упустила свой шанс, но в конечном счете все устроилось как надо. Я сразу поняла, что хочу жить здесь…»
Интересно, думала Лорел, что вспоминала мама, подъезжая сюда в субботу? Тот ли далекий день в сорок седьмом году, фермера, наливавшего им с папой чай, птиц, смотревших из заколоченного камина, себя молодую, бегущую от прошлого? Или Дороти думала о лете шестьдесят первого и том, что от прошлого не скроешься? А может, Лорел все нафантазировала и это была просто старческая слезливость?
Так или иначе, переезд из больницы очень утомил Дороти; почти все выходные она спала, ела мало, говорила еще меньше. Лорел, когда пришло ее дежурство, мечтала, что мама проснется, откроет усталые глаза, узнает старшую дочь и возобновит прерванный разговор. Что же все-таки она взяла у Вивьен Дженкинс? Явно именно в этом – ключ к разгадке. Генри был абсолютно прав, утверждая, что его жена погибла не случайно, что ее преследовали мошенники. («Мошенники» во множественном числе, отметила Лорел. Что это – просто фигура речи, или мама действовала в сговоре с кем-то еще? Может быть, с Джимми, которого любила и потеряла? Не здесь ли причина, по которой они расстались?) Впрочем, оставалось только ждать понедельника, потому что мама молчала. Лорел, глядя, как ветер колышет над спящей оконные занавески, думала, что мама, возможно, уже прошла через невидимую дверь туда, где призраки прошлого не могут ее потревожить.
Только раз, в ночь на понедельник, Дороти вновь посетили страхи, мучившие ее последние недели в больнице. Роуз и Айрис разъехались по домам. Лорел пришлось вскочить и на ощупь искать в коридоре выключатель. Сколько раз мама вот так же бежала на ее крики, чтобы прогнать ночных чудовищ, а потом долго сидела, гладя дочку по голове, и шептала: «Ш-ш-ш, маленькая моя. Ш-ш-ш, все хорошо». Несмотря на все, что Лорел узнала за последнее время, она считала своим почетным долгом утешить маму, как та когда-то утешала ее. И правильно, что эта обязанность легла именно на старшую дочь. В какой-то мере она искупает то, что сбежала из дома, что не была тут, когда умер отец, что всю жизнь думала только о себе и своем искусстве.
Лорел забралась к маме под одеяло и прижала ее к себе – крепко, но бережно. Дороти была в испарине, ночная рубашка взмокла от пота, сухонькое тело дрожало.
– Это я виновата, Лорел. Я виновата во всем.
– Ш-ш-ш, – утешала дочь. – Все хорошо.
– Она погибла из-за меня.
– Знаю, знаю. – Лорел вспомнила Генри Дженкинса и его уверения, что Вивьен обманом заманили туда, где она погибла. – Не надо, мама. Все давно в прошлом.
Дороти задышала ровнее, и Лорел задумалась, какое же странное чувство – любовь. Она выяснила о маме столько плохого, а любит ее все так же крепко. Страшная правда не уничтожила дочернюю привязанность… Да, но крах иллюзий раздавил бы Лорел, если бы она ему поддалась. Крах иллюзий, стыд и беспомощность. Не то чтобы Лорел ждала от матери святости. Она не ребенок и, в отличие от Джерри, не думает, будто Дороти Николсон каким-то чудом окажется ни в чем не виновна, просто потому, что она – их мать. Вовсе нет. Лорел – реалистка, она понимает, что мама – живой человек и когда-то совершала дурные поступки, в точности как сама Лорел. Однако картина прежней жизни Дороти, которая складывалась у Лорел в голове, все тягостные последние открытия…
– Он пришел за мной.
Лорел настолько ушла в свои мысли, что слабый мамин голос заставил ее вздрогнуть.
– Что такое, мам?
– Я пыталась спрятаться, но он меня разыскал.
Лорел поняла, что мама говорит о Генри Дженкинсе. Разговор вновь приблизился к тем событиям шестьдесят первого года.
– Его больше нет, мам. Он не вернется.
Шепот:
– Я убила его, Лорел.
У Лорел перехватило дыхание. Она зашептала в ответ:
– Я знаю.
– Простишь ли ты меня?
Этот вопрос Лорел себе даже не задавала и сейчас, в темной тишине маминой спальни, смогла выговорить только:
– Ш-ш-ш. Теперь все будет хорошо, мам. Я тебя люблю.
Несколькими часами позже, когда солнце только-только вставало над деревьями, Лорел передала эстафету Роуз и направилась к зеленому «мини».
– Ш-ш-ш. Теперь все будет хорошо, мам. Я тебя люблю.
Несколькими часами позже, когда солнце только-только вставало над деревьями, Лорел передала эстафету Роуз и направилась к зеленому «мини».
– Снова в Лондон? – спросила Роуз, провожая ее по садовой дорожке.
– Сегодня в Оксфорд.
– А, в Оксфорд? – Роуз потеребила бусы. – Еще какие-то исследования?
– Да.
– Подбираешься ближе к тому, что ищешь?
– Знаешь, Рози, – сказала Лорел, усаживаясь за руль и захлопывая дверцу, – кажется, да. – Она улыбнулась, помахала рукой и дала задний ход, радуясь, что может ускользнуть, не дожидаясь новых вопросов, а значит, не должна экспромтом сочинять какие-нибудь сложные уклончивые ответы.
В пятницу сотрудник читального зала Британской библиотеки как будто даже обрадовался ее просьбе найти «малоизвестные мемуары» и еще больше оживился, когда Лорел задала следующий вопрос: есть ли способ узнать, что сталось с письмами мисс Кэти Эллис после ее смерти. Он решительно нахмурился, глядя в компьютерный экран, и принялся делать пометки в блокноте. Надежды Лорел вспыхивали и гасли с каждым движением его бровей. Наконец такое пристальное внимание утомило библиотекаря, и он сказал, что поиски займут некоторое время, и не могла бы она пока заняться чем-нибудь другим. Лорел поняла намек, вышла на улицу выкурить сигаретку (ну, если совсем честно, три) и минут двадцать нервно расхаживала перед зданием, прежде чем вернуться в читальный зал.
Поиск оказался успешным. Сотрудник с торжествующе-усталым видом марафонца, одолевшего дистанцию, придвинул Лорел листок и сказал: «Нашел вашу Кэти Эллис». Во всяком случае, он нашел, где лежат ее бумаги. Все они хранились в библиотеке Нью-колледжа в Оксфорде. Кэти Эллис писала там докторскую, и после ее смерти в сентябре тысяча девятьсот восемьдесят третьего года архив покойной передали в библиотеку. Там же имелся и экземпляр мемуаров, но Лорел рассудила, что скорее найдет нужные сведения в самих письмах.
Она оставила «мини» на стоянке в Торнхилле и села на оксфордский автобус. Водитель посоветовал сойти на Хай-стрит напротив Квинс-колледжа, что Лорел и сделала, потом прошла мимо Болдлианской библиотеки, по Холлиуэлл-стрит, и оказалась перед главным входом в Нью-колледж. Она никогда не уставала восхищаться удивительной красотой университета: каждый древний камень, каждая башенка и шпиль рвались в небеса, – однако сегодня ей было некогда глазеть по сторонам. Лорел сунула руки в карманы, нагнулась, пряча лицо от холодного ветра, и заспешила к библиотеке.
Внутри ее встретил молодой человек с кудлатыми иссиня-черными волосами. Лорел объяснила, кто она и зачем пришла, добавив, что в пятницу сотрудник Британской библиотеки звонил сюда и договаривался о встрече.
– Да, да, я с ним и разговаривал, – ответил молодой человек, уже успевший сообщить, что его зовут Бен и что он практикант. – Вас интересует архив одного из наших выпускников.
– Бумаги Кэти Эллис.
– Да-да. Я принес их для вас из башни.
– Здорово. Спасибо.
– Не стоит благодарности. Я рад любому предлогу забраться на башню. – Он улыбнулся и заговорщицки подался вперед. – Там винтовая лестница, а вход на нее через потайную дверь в стене главного зала. Как в Хогвартсе.
Лорел, разумеется, читала «Гарри Поттера» и не хуже других понимала очарование старых зданий, однако часы работы библиотеки не резиновые, а письма Кэти Эллис лежали в двух шагах отсюда. Она не готова была потратить на обсуждение детских книг или архитектуры даже одну минуту, поэтому улыбнулась с притворным непониманием (Хогвартс?), Бен глянул на нее жалостливо (маггл), и с этим было покончено.
– Письма сейчас в читальном зале архива, – сказал Бен. – Я вас провожу, хорошо? Тут такой лабиринт, с первого раза не найдешь.
Всю дорогу по длинному каменному коридору он увлеченно рассказывал историю Нью-колледжа. Наконец, после множества поворотов, они оказались в комнате со столами. Ее окна выходили на заросшую плющом средневековую стену.
– Ну вот, – сказал Бен, останавливаясь перед столом, на котором лежали штук двадцать одинаковых коробок. – Удобно вам тут будет?
– Думаю, да.
– Вот и отлично. Рядом с коробками есть перчатки – наденьте их, прежде чем трогать документы. Если я понадоблюсь, то я здесь. – Он указал на стол в углу, заваленный грудой документов. – Расшифровываю.
Из опасения нарваться на лекцию Лорел не стала спрашивать, что это значит, и Бен, кивнув, отошел.
Лорел выждала минутку и негромко присвистнула в гробовой тишине библиотеки – наконец-то она наедине с письмами Кэти Эллис! – потом размяла пальцы (почему-то ей показалось, что начать надо именно с этого), надела очки, натянула белые перчатки и приступила к поиску ответов.
Коробки были одинаковые, из бурого экологичного картона, размером с том энциклопедии. На каждой стояли какие-то буквы и циферки – надо понимать, каталожный номер. Лорел подумала было проконсультироваться у Бена, но слушать увлеченный рассказ об истории архивного дела ей не хотелось. Вроде бы коробки лежали в хронологическом порядке… Лорел решила, что разберется по ходу дела.
В коробке номер один оказалось несколько конвертов. Лорел открыла первый: там лежало штук двадцать писем, перевязанных ленточкой, и кусок картона, чтобы они не мялись. Она еще раз оглядела всю стопку. Кэти Эллис, очевидно, вела обширную переписку, но с кем?
Надо думать, письма разложены по дате получения. Но наверняка же есть способ найти искомое, не перерывая все подряд!
Лорел задумчиво побарабанила пальцами, глянула поверх очков на стол и тут же улыбнулась, поняв, что не заметила главного: карточки с указателем. Там, как и ожидала Лорел, оказались списки корреспондентов и адресатов. Она медленно провела пальцем по списку, но не обнаружила там ни «Вивьен», ни «Лонгмейер», ни «Дженкинс».
Лорел проглядела список еще раз, внимательнее. В указателе не было писем ни от Вивьен Дженкинс, ни от Вивьен Лонгмейер. И тем не менее отрывок из мемуаров, приведенный в биографии Генри Дженкинса, явно на них указывал. Лорел достала ксерокопию, сделанную в Британской библиотеке. Вот, черным по белому: «Во время долгого морского путешествия мне удалось войти в доверие к Вивьен и установить с ней дружеские отношения, которые продолжались много лет. Мы регулярно переписывались до самой ее трагической смерти». Она стиснула зубы и еще раз проверила указатель.
Ничего.
Бред какой-то. Кэти Эллис утверждает, что они переписывались всю жизнь, причем регулярно. Где же письма? Лорел глянула на склоненную спину Бена и решила рискнуть.
– Здесь все письма, которые мы получили, – сказал он, выслушав ее объяснения.
Лорел показала ксерокопию. Бен сперва наморщил нос и согласился, что это странно, потом просветлел.
– Может, она перед смертью уничтожила эти письма? – Он не знал, что сминает надежды Лорел, словно сухой листок. – Так иногда бывает, особенно если люди планируют завещать свою переписку. Они тщательно следят, чтобы ничего лишнего не попало в публичный доступ. Как вы думаете, у нее могли быть для этого причины?
Лорел задумалась. Возможно, письма Вивьен содержали нечто чересчур личное или даже инкриминирующее. Теперь Лорел уже ничего не могла исключить. Чувствуя, что у нее плавятся мозги, она спросила:
– А не могут они быть где-нибудь еще?
Бен помотал головой.
– Нет, весь архив Кэти Эллис передан в библиотеку Нью-колледжа. Здесь все, что она оставила.
Лорел готова была расшвырять коробки по комнате, к испугу бедного Бена. Подобраться к разгадке так близко и упереться в стену – попробуй тут не взбесись. Бен сочувственно улыбнулся, и Лорел уже собиралась вернуться к столу, когда ее осенило.
– Дневники, – быстро сказала она.
– Что?
– Дневники. Кэти Эллис вела дневники – она упоминает их в мемуарах. Вы не знаете, они входят в ее собрание?
– Знаю. Входят. Я их вам принес.
Бен указал на стопку книг на полу рядом со столом. Лорел, сдержавшись, чтобы его не расцеловать, вернулась на место и взяла первый из переплетенных в кожу томов. Он был датирован тысяча девятьсот двадцать девятым годом. Лорел помнила, что в том самом году Кэти Эллис сопровождала Вивьен Лонгмейер в долгом морском путешествии из Австралии в Англию. На первой странице золочеными уголками, теперь потускневшими и облезлыми, была закреплена черно-белая фотография девушки в длинной юбке и строгой блузке. Волосы – на снимке, конечно, не определишь, но Лорел прочему-то предположила, что они рыжие, – были расчесаны на косой пробор и завиты в кудряшки. По одежде – типичный синий чулок, однако в глазах горела отвага. Девушка смело выставила подбородок и не столько улыбалась в объектив, сколько выглядела довольной собой. Лорел решила, что мисс Кэти Эллис ей нравится, и еще больше укрепилась в этом впечатлении, когда прочла подпись под снимком: «Маленькое и нахальное тщеславие, но автор помещает здесь фотографическую карточку, сделанную в брисбенском салоне Хантера и Гулда, в качестве документального образа молодой женщины на пороге ее великих приключений в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот двадцать девятое».