Протока все далее и далее уводит в глубь дельты.
Впереди слышатся птичьи крики. Они становятся все громче и пронзительнее. Пинэтаун, склонив голову, внимательно слушает.
- Чайки орла гонят, - тихо говорит он.
И вот над протокой появляется стая чаек. Они кружатся почти на месте, то взлетая ввысь, то падая камнем вниз. Посреди стаи парит большая птица с красиво изогнутыми крыльями.
Кажется, что розовое облако, клубясь, повисло над тундрой. Алым заревом горит на солнце оперение птиц. В воздухе летают сотни маленьких розовых чаек.
Впервые розовых чаек обнаружили в 1823 году у полярных берегов Аляски и Канады. На юг они к зиме не улетали, однако гнезд розовых чаек найти в тундрах Северной Америки не удалось.
Почти сто лет натуралисты всего мира безуспешно искали их гнезда. Лишь русскому путешественнику Бутурлину удалось найти в низовьях Колымы целые колонии и гнезда этих редчайших птиц. Оказалось, что розовые чайки гнездились только в одном месте земного шара - в Западной тундре, близ устья Колымы. Музеи всех стран мира охотились за шкурками розовых чаек.
Пинэтаун отпускает фалы - гафель скользит вниз, увлекая парус, и "Витязь" мягко толкается в берег. Подхватив ружья, прыгаем в кусты и вскоре выбираемся на открытую ровную тундру. Чайки кружатся над близким озером.
Со свистом рассекая воздух, низко пролетает пестрый полярный кречет. Ему надоело отбиваться от чаек, и он устремляется искать добычу в другом месте.
Среди зарослей водяной осоки, у самого озера, на кочках, окруженных со всех сторон водой, виднеются гнезда, устланные розоватым пухом. Свиты они из сухих стеблей осоки.
В гнездах лежат яйца. Своим темно-оливковым цветом они резко отличаются от яиц всех птиц тундры. В некоторых гнездах притаились птенцы. Они похожи на крошечных пушистых цыплят с необычайно длинными клювиками и тончайшими плавательными перепонками на лапках. Нам посчастливилось первым наблюдать живых птенцов розовых чаек.
Движения людей тревожат птиц. Они летят со всех сторон с жалобными криками. Скоро над головой повисает целый рой. Махая острыми крыльями, они порхают в воздухе, словно большие розовые колибри.
Стрелять жалко: слишком красивы и нежны эти птицы. Но вот Пинэтаун спускает курок. Одна из чаек стремительно падает на пестрый ковер лишайников. Рубиновая капелька крови повисает на розовой грудке чайки. Зоологическая коллекция "Витязя" пополняется редкой добычей.
Долго бродим вокруг озера, исследуя гнездовья розовых чаек. День угасает, и мы возвращаемся на вельбот.
Солнце все ниже спускается к горизонту. Наступает светлая ночь полярного лета. Ветер стихает. "Витязь" медленно подвигается вперед, и алые паруса его отражаются в зеркале протоки.
Пора устраивать ночлег. Спускаем паруса - вельбот причаливает. Поставив палатку на берегу круглого озера, рядом с протокой, усаживаемся у пылающего костра и тихо переговариваемся, вспоминая события минувшего дня.
Спать не хочется.
Вытаскиваю карту летних маршрутов оленьих стад в бассейне реки Белых Гусей. Линии маршрутов крутыми петлями вьются вокруг пятен, отмеченных красной штриховкой, сплетаясь в причудливый узел на берегу Полярного океана.
Спрашиваю Пинэтауна:
- Успеем ли вовремя изменить эти маршруты?
- Хорошие маршруты зачем менять? - удивляется он. - Озер рыбных много...
Рассказываю юноше о задании, полученном в Якутске. Повальная болезнь косила северных оленей повсюду в полярных тундрах. Эпидемия вспыхивала внезапно в самое жаркое время года, когда над тундрой повисало гудящее комариное облако.
Заболевшие олени хромали; у копыта быстро росла опухоль, превращая поврежденную конечность в грушевидную тумбу. Истощенные животные погибали с признаками острого заражения крови. Жители тундры окрестили губительную болезнь "копыткой".
Олени болели и гибли каждое лето. Ветеринарные врачи, опасаясь, что микробы надолго заражают почву и растительность тундры, штриховкой обозначали места вспышек эпидемии. Карты летних пастбищ изукрасились пестрой мозаикой "карантинных земель". Поэтому так хитроумно переплетались маршруты оленьих стад на плане дальнего участка совхоза.
Секрет копытки раскрыл московский бактериолог Николаевский. Оказалось, что возбудитель болезни - микроскопическая палочка некроза живет в самом олене, в кишечнике, не причиняя вреда, до тех пор пока олень здоров и состав крови неблагоприятен для развития микробов.
Но вот наступало знойное время года - в тундре появлялись тучи комаров. Комары мешали пастись оленям, а люди, не зная еще секрета копытки, подолгу задерживали оленей на клочках "незараженных" пастбищ. Тысячные табуны быстро уничтожали здесь питательную кормовую растительность.
Олени, изнуренные жарой, комарами и плохим питанием, худели, защитные свойства крови ослабевали, и палочки некроза в кишечнике размножались с непостижимой быстротой. Но здесь они не причиняли вреда. Лишь очутившись на пастбище, микробы превращались в опасного врага. Проникая через раскрывшиеся волосяные луковицы на ногах в кровеносные сосуды, они вызывали у ослабевших оленей острое заражение крови.
Проверяя опытом свои выводы, Николаевский внес активные микробы попытки в ранки и царапины здоровым, упитанным оленям. Ни один олень не заболел.
И тогда бактериолог предложил стереть ко всем чертям с тундровых карт штриховку ложных "карантинных земель" и ввести систему противоэпидемических маршрутов с постоянным движением оленьих стад на свежие пастбища с питательной кормовой растительностью. В опасное, знойное время олени получат необходимое питание и будут непрерывно уходить с мест, зараженных микробами.
Предложение Николаевского вызвало бурю упреков и нареканий кабинетных ученых. Они уверяли, что использование карантинных пастбищ повлечет чудовищную вспышку эпидемии.
Долгие годы Николаевский собирал необходимые доказательства. Возвращаясь в первый год Великой Отечественной войны из последней, пятнадцатой экспедиции, он предложил испытать систему противоэпидемических маршрутов в тундрах полярной Якутии. Испытание поручили выполнить нам...
Языки яркого пламени лижут тонкие душистые веточки тундровой ивы. Получилась целая лекция, но Пинэтаун слушает рассказ о Николаевском так внимательно, что не замечает уголька, прыгнувшего из костра. Уголек прожигает замшевые брюки и больно жалит. Юноша, смутившись, вскакивает.
- Послушай, Пинэтаун, как перевести твое имя на русский?
- "Край тумана", - отвечает юноша.
- Пинэтаун - "край тумана"... Звучит поэтически. Кто дал тебе это имя?
Молодой пастух улыбается и рассказывает о старом чукотском обычае. До революции на Чукотке не было школ, народ был забитый и темный. Чукчи верили в злых духов, навлекавших на людей несчастья.
И вот, пускаясь на хитрость, заботливые родители выбирали своему ребенку имя, которое могло бы сбить с толку недобрых духов.
Человек с именем "край тумана", по этому наивному верованию, мог чувствовать себя совершенно спокойно: злые духи не потревожат его, они не захотят блуждать в тумане. Товарища Пинэтауна звали Эйгели - "ветер переменный": за таким не угонишься. Воспитатель Пинэтауна носил странное имя Кемлилин. По-чукотски - это "женский меховой балахон". Самому хитрому и злому духу не придет в голову, что под этим именем скрывается смелый охотник.
Жители тундры давно уже не верят в духов, но имена, придуманные народом, остались.
Над костром темной тенью закружилась птица. Она взмахивает крыльями, но шороха крыльев не слышно. Пинэтаун хватает ружье и стреляет не целясь. Эхо выстрела, будит спящую тундру. С ближнего озера взлетают утки.
Птица неслышно падает на мягкий ковер из мха. Это небольшая ястребиная сова. Ее пестрое светлое оперение, шелковистое и мягкое, напоминает пух. Изящные крючочки скрепляют опахало пера в гибкую пластинку. Край опахала оканчивается тончайшими нитями. При взмахе крыльев бородки пера не трутся друг о друга и не производят шума, а бархатистые края перьев неслышно рассекают воздух.
Пинэтаун рассматривает перо совы с жадным любопытством. Его интересует все: откуда взялись нити и волоски у совиного пера, почему их нет у других птиц, далеко ли улетают ястребиные совы на зиму?..
Пока канителюсь с хирургическими скальпелями и ножницами, осторожно отделяя шкурку розовой чайки от мышечных тканей, Пинэтаун, орудуя лишь острым, как бритва, охотничьим ножом, ловко и быстро снимает нежную шкурку совы.
- Где ты научился снимать шкурки?
- У границы леса на горностаях, - отвечает Пинэтаун. - Много горностая добываю зимой.
Уложив шкурки с убитой чайки и ястребиной совы в ящик с коллекциями, собираемся спать.
Полуночное солнце низко висит над горизонтом. Мягко светит небо, и звезд не видно. Укладываясь в спальный мешок, спрашиваю Пинэтауна, хороша ли будет завтра погода.
Полуночное солнце низко висит над горизонтом. Мягко светит небо, и звезд не видно. Укладываясь в спальный мешок, спрашиваю Пинэтауна, хороша ли будет завтра погода.
- Не знаю... - уклончиво отвечает он.
Глава 3. НА МЕЛКОВОДЬЕ
На рассвете нас будят гагары. Их крики напоминают жалобный плач ребенка. Предрассветный туман, клубясь, поднимается с притихшего озера. Гагары, вытягивая тонкие, змеиные шеи, испускают протяжные вопли: "Аа-увааа! Аа-увааа! Аа-уваа!"
- Пинэтаун, вставай, девушки зовут!
Гагары, услышав голос человека, умолкают и потихоньку отплывают к середине озера.
- Ух! Долго спал.
Юноша выскакивает из палатки, бежит к озеру и плещет холодной и чистой водой, разбрызгивая сверкающие, алмазные брызги.
Гагары тяжело поднимаются с воды и, быстро махая крыльями, улетают в сторону моря. Слабое дуновение воздуха доносится с юга. Пахнет морем; мелкие перистые облачка рябят небо. Пожалуй, можно ожидать попутного ветра.
Вскоре поднимается ветерок. Быстро сворачиваем палатку, поднимаем паруса, и "Витязь", набирая скорость, уходит вниз по течению протоки, к близкому морю.
Кустарник оканчивается; теперь по обоим берегам простирается голая ровная тундра. Неожиданно за поворотом показываются скалы. Одиноким уступом они возвышаются над тундрой.
- Чукочий мыс! - кричит Пинэтаун.
Он стоит на баке, пристально разглядывая из-под козырька ладони плывущие скалы.
Протока расширяется, и "Витязь" выскальзывает на широкий простор Голубой лагуны. Чукочий мыс, словно нос корабля, врезается в бухту. Узкие песчаные стрелки и острова закрывают свободный выход в море.
Вельбот пристает к песчаной отмели у подножия серых скал Чукочьего мыса. Захватив ружья и бинокль, поспешно взбираемся на его вершину.
Серебряная равнина океана сливается на горизонте с бледным небом. Внизу тяжко вздыхают валы. Они лениво разбиваются о скалы, обнажая блестящие глыбы базальта.
Чукочий мыс - последний выступ затухающей складки гор Восточной тундры. Ветер, вода и морозы разрушили пологую ее перемычку, оставив лишь одинокую группу базальтовых скал.
- Больно крепко пахнет! - Пинэтаун жадно вдыхает морской воздух с острым запахом водорослей, соленой воды и рыбы.
Что готовит нам море?
Оглядываю морские просторы. Тревожно на душе; слишком спокойно встречает нас Полярный океан.
Справа, почти до самого горизонта, пестреют яркие зеленые острова неисследованной дельты Колымы. Среди дальних островов выступает одиноким куполом скала Каменного острова. Повсюду перекрещиваются широкие и узкие протоки, отделяя острова друг от друга. Блестящие нити мелких проток изрезывают поверхность островов, образуя сложный, запутанный лабиринт. На карте совхоза острова обозначались тонким голубым пунктиром неисследованных земель.
На маленькой лодке, вероятно, можно проникнуть в самую глубину дельты и, пользуясь сетью проток, пересечь любой остров во всех направлениях.
Слева простирается Западная тундра. Озера, почти сливаясь друг с другом, густо покрывают зеленоватую ее поверхность. На запад от Чукочьего мыса виднеется громадное озеро, северный его залив приближается к самому морю. На карте озера нет: в этом месте белое пятно.
Сюда, в дальний угол дельты Колымы, еще не заглядывали экспедиции, не забирались охотники тундровых колхозов, объезжавшие зимой на собаках бесконечные вереницы песцовых ловушек в Западной тундре.
Между зеленым полем тундры и морем тянется коричневая лента отмели. Мутная, зеленовато-бурая морская вода омывает ее. По-видимому, бурые водоросли не только плавают в море, странно окрашивая прибрежные воды, но и устилают песок.
Прильнув к биноклю, пытаюсь разглядеть Поворотный мыс на северо-западном горизонте моря. Где-то далеко на западе от Чукочьего мыса берег тундры, круто сворачивая, уходит под прямым углом на север, затем, снова повернув на запад, достигает устья реки Белых Гусей. Однако Поворотного мыса не видно даже в сильный морской бинокль.
Свистящий звук нарушает тишину тундры. Кажется, в воздухе дрожит спущенная тетива лука и слышится свист летящей стрелы. Невольно пригибаюсь. Над головой, слегка задев меня крыльями, проносится небольшой сокол-сапсан.
Сокол высоко взвивается в небо; узкие крылья трепещат в воздухе. Он издает резкие, пронзительные крики; затем, сложив крылья, кидается вниз, и снова слышится свистящий звук летящей стрелы.
Пинэтаун поднимает ружье, затем опускает его, осторожно спуская курки: он не хочет убивать смелую птицу.
Оглядываем скалы. На крутом базальтовом выступе гнездо сокола. Два пушистых белых как снег птенца лежат, тесно прильнув друг к другу. У гнезда валяются перья разорванных уток и куликов.
Перистые облака исчезают. Дует слабый южный ветер. Теперь, выйдя в море, можно обследовать попутно берег коричневых водорослей.
Фарватер отмечают хлопья белой пены. Они быстро уплывают в пролив между длинными языками песчаных отмелей. Из этого пролива далеко в море уходит темнеющий след "водяной дороги". По-видимому, тут изливается в океан струя пресной воды левой Колымской протоки.
- Вот наша дорога, Пинэтаун. Пора в путь.
- Пойдем... пожалуй... - Юноша вздыхает, грустно оглядывая тундру. Ему не хочется покидать землю.
- О чем загрустил, моряк?
- Чайки играют - ветер зовут.
Действительно, над водой взлетают и, перевертываясь через крыло, падают вниз белокрылые морские чайки. Предчувствуют шторм?
Вернувшись к вельботу и проверив, туго ли натянуты снасти и хорошо ли действуют блоки управления, разворачиваем паруса.
Вельбот входит в узкий пролив между голыми песчаными отмелями. Вырываемся на морской простор и плывем темнеющей дорогой пресной воды, оставляя Чукочий мыс позади. Морское плавание началось.
Пинэтаун стоит на коленях на баке, тревожно всматриваясь в горизонт. Что он там видит?
Пора поворачивать руль. Налегаю на румпель - "Витязь" послушно сворачивает и быстро идет параллельно низкому берегу на запад.
Внезапно суденышко вздрагивает всем корпусом и, словно споткнувшись о невидимое препятствие, валится на бок. Песок скрипит под днищем. Пинэтаун мгновенно отпускает фалы, и паруса накрывают его. Вельбот сел на мель вблизи от морского берега. Нос и середина корпуса покоятся на песке. Корму едва покачивают волны.
Пришлось выдвигать тяжелые дубовые скамейки. Стаскивая вельбот с мели, пользуемся ими, как прочными рычагами.
И вот "Витязь" снова на глубокой воде; тихо плывем вдоль отмели по каналу, промытому водой впадающей протоки. Все дальше уходим в море по темному извилистому проходу среди мелководья. Теперь мы различаем мелкую воду по мутно-зеленому ее оттенку.
Далекий Чукочий мыс фиолетовой тенью дрожит в воздухе, и низкий берег Западной тундры почти сливается с поверхностью океана.
- Смотри, вода светлая! - кричит Пинэтаун.
Действительно, море посветлело, вероятно стало глубже. Пинэтаун мерит веслом глубину, едва доставая дно. Осторожно поворачиваю руль. "Витязь" опять идет параллельно далекому берегу. Нужно внимательно следить за дном. Под килем почти слышен тихий шорох песка. Песчаное дно моря оказывается удивительно ровным и плоским.
Странный цвет морской воде придают не плавающие водоросли, как это казалось нам с вершины Чукочьего мыса, а полоса мелководья. В случае шторма "Витязю" не пристать к берегу и не укрыться в устьях мелководных речек, впадающих в море.
Непредвиденное препятствие...
Спастись от шторма возможно, только достигнув цели нашего плавания, глубокого устья реки Белых Гусей.
Что делать?
Вернуться в поселок, не выполнив задания, нельзя: приближается комариное лето, и нужно вовремя изменить маршруты оленьих стад на дальнем участке совхоза.
Без риска в таких случаях не выигрываешь, но разумный риск подкрепляется тонким расчетом. Прислушиваюсь к тихому журчанию, шепоту пены. Понимает ли Пинэтаун всю глубину грозящей опасности? Лицо юноши, коричневое от загара, сосредоточенно и серьезно.
- Сломает лодку, уходить надо, - вдруг говорит молодой пастух, махнув в море.
А не пустить ли в самом деле "Витязь" наудалую в открытое море и пересечь напрямик огромный залив, образованный изгибом берега Западной тундры?
Во-первых, путь сокращается вдвое, а во-вторых, и это главное, исключается опасность катастрофы на мелководье во время волнения. Даже при шторме мы достигнем цели своего плавания и с прибоем войдем в глубокое устье реки Белых Гусей.
Времени на долгие размышления нет - принимаем это рискованное решение. Но выход в море приходится отложить. Дело в том, что сила ветра на берегах Полярного океана изменяется обычно к полудню. Усилившись, ветер может перейти в шторм. Пуститься в открытое море до полудня на утлом суденышке мы не решились.
Глава 4. СТРАННЫЕ СЛЕДЫ
Небо по-прежнему остается ясным. Ветерок не усиливается, и зеленоватое море играет блестящими чешуйками.