Прыгая в полумгле от сосны к сосне, чтобы не покатиться по скользкой траве, Глеб, зацепившись за очередной шершаво-липкий, легко отшелушивающийся рыжий стволик, замер на секунду, уточняя дальнейший маршрут своего слалома. И услышал позади чужой бег. Присел. Шуршание нагло приближалось: кто-то очень боялся отстать в этом мутно-сизом электрическом тумане. Ну! Кто там? Метрах в двадцати слева вниз пролетела смутная фигура. Юрка или Филин?.. Или те четверо из "уазиков"?.. Глеб подождал. Никого больше вроде как не было. Рискнуть? И он опять стал спускаться, немного теперь уклоняясь вправо. Тихо-тихо, совсем мелкими перебежечками, достиг дна долины. Прислушался: здесь было совсем темно. И почти безветренно. Нужно бы было пройти по этому дну до той У-образной развилки со скалой и осинкой. Но... там где-то его или искал, или поджидал некто в тумане... Поэтому Глеб не поленился вновь немного подняться на противоположный склон... Так-то будет надежнее... Интересно бы выяснить: его просто тупо преследовали или знали, куда он направляется? А скоро все и выяснится - в ущелье с теплым ручейком. Оно такое узенькое. Тропку никак не миновать. Там-то уж точно - либо он, либо его... "Светлана, Светлана... Задала загадку. Подскажи разгадку... А вдруг это Анюшкин? Догонял вот, да и пролетел?" А теперь Глеб его при случае еще и камнем стукнет? Вот смеху будет... Сквозь слезы... "Тогда все свалим на черную кошку".
Ветер неожиданно толкнул в спину, сменив свое направление на сто восемьдесят градусов. В соснах аж загудело. Длинные, узластые, полуголые ветви с пучками мокрых туманом, темных до синевы игл заметались вокруг, словно слепцы заловили кого-то наугад. Ну, сейчас даст!.. Но дождя не последовало. Порыв стих так же неожиданно, как и начался, слегка развеяв темноту... И мимо Глеба, чуть выше по склону, между редких стволов, аккуратно уворачиваясь от встречных препятствий, проплыли два огненных шара. Величиной с крупный апельсин. Сначала первый - очень неспешно, испуская легкое шипение и запах озона, он, кажется, принюхивался к невидимому следу, извилисто тычась во все развилки и проходы между деревьями. За ним, через несколько секунд, второй, более спешно, явно вдогонку... Их ярый, золото-оранжевый свет жидко переливался, испуская лучистое сияние... Они прошли над Глебом по склону метрах в пяти выше, никак не среагировав на застывшего с раскрытым ртом и торчащими волосами человека. Зато он среагировал. Откашлялся и пошел за ними, уже не прячась. А-а, будь что будет! Али он не фаталист?.. Что там - люди! Подумаешь, охотники до букв. Тут вон шаровой молнией пришибет - и все. И никаких тебе книг или любовных интрижек. Слепая природа. Слепая как демон... Как там у Волошина? "Они проходят по земле, слепые и глухонемые. И чертят знаки огневые на сумрачном ее лице". Это очень к месту... И сумрачно, и знаки...
Развилка. Сейчас направо в ущелье. Глеб отлепил от спины мокрую рубаху, отряхнул залепленные травными семенами брюки. И кто же его там ждет? Светлана или "охотник"? Вот она, алтайская рулетка! Прав был водила: либо любовь, либо смерть. Такая уж здесь земля. Сильная... Глеб взобрался на валуны, стал на колени и погладил "свою" осинку. Она за эти дни и ветры почти вся уже осыпалась. Блестящие красные листики, словно капли разбрызганной от ее стволика крови, быстро чернеющими пятнышками липко лежали между потаенными впадинами влажных камней. Все! "Ну, Господи, благослови!" - Глеб шагнул в ущелье.
И рухнул дождь... Ливень шел навстречу. Было хорошо видно и слышно, как он метр за метром заполнял сначала ущелье впереди, как потом, перекрыв Глеба, плотно двинул дальше вниз. Шум был ровный, сплошной. Миллиарды крупных, тяжелых капель отвесно насквозь пробивали кроны деревьев и кустов, валили траву, давили плечи. Под ногами сразу захлюпала песочная жижа каменистая почва не впитывала влагу совсем... Скользя, Глеб выбирался на дорожку практически ощупью. Темно было уже по-настоящему... Когда первый разряд ударился где-то совсем рядом, он даже присел от страха: затяжная вспышка осветила все - до мельчайших камней, до сосновых иголок, до летящих капель! И непередаваемый треск - словно это тебя самого разорвали, как тряпку. Вот это да! Ливень наподдал еще... И снова рвануло. Глеб едва-едва успел прищуриться, чтобы, как в первый раз, не ослепнуть. От вершины покатился грохот - обвал... И тихий, маленький ручеек прямо на глазах стал вздуваться грязной песчаной мутью, покатив ветви и камушки, заливая берега, подбираясь к его тропинке. Вперед! Надо спешить... Еще разряд, еще! Уже непрерывная канонада трескучих, оглушающих ударов с "дискотечно" мигающей неоновой подсветкой... Глеб прыжками бежал наверх, боясь теперь лишь, чтобы ручей окончательно не превратился в бурную селевую реку раньше, чем... Раньше, чем он... Так как выбираться было уже некуда: слева висела почти отвесная стена, с которой, в свою очередь, тоже вовсю летели струи грязи и мелкие камни. Вперед, вперед!
...За поворотом был свет. Свет исходил сверху - бескрайний, равномерно голубой, с неясным белесым пятном в зените. Через туман, через дождь - там, впереди в небе просвечивало нечто. Нечто большое, нет - огромное. Оно не имело ни вида, ни формы - просто белесое пятно. И свет от него не истекал, не излучался. Он - был... Голубой туман и голубой дождь... Над самой землей все опять темнело, не давая видению опоры, масштаба. И как будто звучала музыка. Без мелодии, просто один, все повторяющийся аккорд. Повторяющийся, повторяющийся, настигающий телефонным звонком, входящий в голову и зудящий, зудящий в повторах никак не узнаваемого созвучия... Глеба забила дрожь. Только теперь он почувствовал, насколько замерз. И насколько испугался. И устал... И вот тогда этот мокрый, в грязи и песке, с остатками бинтов на вновь кровоточащих руках, маленький несчастный человечек, стоя перед великим неведомым светом и, сотрясаясь от холода, уныния и страха, закричал проклятия всем и всему, что противостояло ему, его желанию быть сильным, гордым хозяином этой земли, этой страны и своей собственной судьбы... И он перекричал эту проклятую, закрученную в повторениях, музыку...
Свет чуть пригас, затемнив и туман. Потом белое пятно совершенно без всяких усилий стало возноситься, уменьшаясь в размерах, гаснуть... Стали вновь слышны шорох капель и бульканье ручья. Привычная темнота, только высоко-высоко немного еще постояло едва различимое светлое пятнышко, а потом быстро ушло в сторону... Дождь...
Когда Глеб добрел до избушки, она почти вся стояла в воде, склонившись своим черным окошечком над самым током... Перейти на ту сторону? Но у него, наверное, не хватит сил... Глеб обнял ствол пухлой березки, прижался к пачкающей коре щекой. У него, наверное, не хватит сил... И тут увидел, как дверь избушки шевельнулась. Чуть-чуть. Или это ему показалось? В темноте? Он шагнул к самому краю воды, вытянулся: показалось или нет? Сердце вдруг забилось радостью: "Она там!" Глеб прыгнул в воду, провалился, но удачно сдернулся и, перебирая руками и ногами по шевелящемуся дну, выполз, вышел, выбросился на тот берег. Встал. Рванул деревянную рукоять и ввалился внутрь.
Светлана сидела за столом, крепко оперевшись на него локтями, и смотрела на лежащего Глеба, на лениво растекающуюся от него по серому, грубо отесанному дощатому полу лужицу. Вода быстро впитывалась в некрашеное дерево... Маленький, расплавившийся прямо на столе стеариновый огарок с прыгающим желтым с розовым кончиком пламенем. Запах воска и мяты. Шорох капель по крыше... "Никола" со стены чуть мерцал стертой позолотой нимба... Были слова или нет: "Ты пришел..." - "Я пришел..." - "А я уже почти не надеялась... Когда началась гроза, я сильно испугалась. И перестала тебя ждать..." - "Я бы все равно пришел..." - "Это хорошо. Хорошо".... Она придвинулась к нему, присела на колени около: "Сними рубашку. Мокрый же весь. Замерз". Он со стоном приподнялся, протянул вверх руки. Прилипшая рубаха никак не хотела стягиваться. Она рванула, отлетела пуговица, больно резануло кисти. "Что у тебя с пальцами?.. Садись сюда...". Они теперь оба сидели за столом друг напротив друга. Светлана осторожно снимала мокрую черную марлю. Он только поскуливал, сжав зубы, чтобы потерпеть, да никак не удавалось - челюсть тряслась от выходящего наружу озноба. Она встала, из угла достала большой коричневый шерстяной платок. Накинула Глебу на плечи, пропустив под руки крест-накрест, завязала на спине: "Вот так лучше. Да?" "Д-да. Д-да",- простучал ответ... Вид его кистей был просто ужасен. Они распухли, порезы и ссадины разошлись, обнажив живое мясо, с которого сочилась кровь и сукровица. От этого зрелища ему стало очень себя жалко. Даже озноб стал проходить... Светлана, очевидно, неплохо ориентируясь в избушке, достала откуда-то маленькую чеплашку с темной, почти черной, густой жидкостью: "Это мумие. Только сегодня развела... Терпи!" А он опять заскулил, когда эта темно-коричневая жижа огненно протекла в ранки, затопал ногами. "Потерпи, пожалуйста, потерпи". Она поцеловала его в лоб. Как маленького... Потом откуда-то еще появилась белая чистая марля. Светлана смочила ее в мумие и принялась заматывать кисти заново...
Миленький ты мой,
Возьми меня с собой.
Там, в краю далеком,
Я буду тебе женой...
Почему она зашептала именно эту песню? Глеб окончательно раскис. А она продолжала чуть громче:
Там, в краю далеком,
Буду тебе сестрой...
"А! Вот откуда: моя Валькирия - жена и сестра".
- Ты долго шел. Я тебя с утра ждала. Ждала и ждала.
- Я спешил.
Светлана завязала узелочек на запястье второй руки. Вот и все...
- Посиди, потерпи. Это тебя не Юля задержала?.. Если очень болит, я сейчас самогона достану. Да? Будешь?
- Буду.
Светлана достала уже знакомую бутыль. Помаленьку плеснула по чашкам. Глеб:
- Чашки-то староверские. Нам, пожалуй, нельзя?
- Они теперь ничьи. А что ты видел?
- Свет.
- Смешно: я - Светлана.
После двух глотков он опять почувствовал, что взлетает.
- Ты куда? Сиди. Это у нее самогон на чем-то таком настоян.
Глеба сносило куда-то на сторону. Он вцепился в краешек стола, уронил голову и снизу посмотрел на Светлану. Она засмеялась. Потом достала гребень и начала расчесывать ему волосы.
Там, в краю далеком,
Есть у меня раба...
Глеба как ударило:
- Постой! Постой! Перестань: ты же сейчас уйдешь!
- Уйду.
- Не надо! Прошу тебя... я прошу тебя.
- Миленький ты мой... Да я же умру. Умру скоро! У меня же рак... Рак... А это - боль и смерть. Тьма. Ничто. И боль.
Она бросила гребень и теперь гладила голову Глеба ладонями:
- А я не хочу умирать. Не хочу. Ты слышишь? Я очень хочу жить. Хоть нищенкой на вокзале, но хочу. Я хочу ласкать своих детей. Мыть им головки. Целовать на ночь... Ведь я - мать. А мне даже грудью малыша кормить запретили... А я хочу! Как все... Ведь все имеют право - жить. И кормить грудью. О-а-а! Жить хочу! Жить!
Они уже стояли. И Светлана горько-горько рыдала у него на груди, царапая через платок плечи и мотая головой. А он, крепко обняв, раскачивал в объятьях и тоже тихонечко выл, выл.
- Ты слышишь меня? Слышишь? Я так люблю жизнь. Я даже родила, чтобы жить... Врачи обещали. Обещали... Он - я его не любила никогда... Но не могла отказать. Ты мне веришь? Я такая маленькая деревенская дурочка... Он страшный человек, ты его бойся! Он все про всех знает. Страшный... Ты мне веришь? Я ведь всегда любила только своих детей... И вот - тебя... А сейчас я умираю. Мне очень больно... Ты веришь? Ты - мой единственно любимый, мой самый добрый! О-а-а! Как же я хочу жить!..
Свеча догорела, фитиль завалился, и огонек утонул в расплавленной жиже. В темноте она вдруг оттолкнула его:
- Стой там... Я сама. Сама.
Светлана рванулась к двери, распахнула. Там, за порогом, уже не было и следа от прошедшей грозы. Сверху - качались звезды... Снизу - сильно и свежо пахло зеленью... Ручей шумел, но уже без той злой напористости. Изломанная лиственница, склонясь над избушкой, поскрипывала под падающими со звезд порывами ветра. Он подошел, стал вплотную сзади.
- Ты мне веришь? - она откинулась, прижалась спиной, закачав головой, вспенила волосы о его пересохшие губы. - Так веришь?
Глеб опять обнял ее. Что сказать? Что? Лучше бы он умер сам...
- Я тебя люблю.
Светлана опять тихо заплакала. Сдавленно зашептала:
- Я так тебя ждала... Так ждала... Почему ты опоздал?..
- Я спешил!
- Нет. Я тебя ждала целых десять лет. Где же ты был? Милый, где был?.. Если бы ты успел... Милый, почему? Почему? О-а-а! Я не хочу, не хочу умирать!.. Мне только тридцать два... Почему? Ну почему - я?! О-а-а! Милый, мой ты милый!..
Глеб целовал ее затылок, шею, плечи... Он повернул ее к себе лицом, опустился на колени и целовал руки, ноги. Землю возле ее ног... Да, да! Он опоздал! Он опоздал!..
- Нет, милый, нет! Встань. Слушай: я сейчас уйду... За мной придут. Они уже где-то рядом. Где-то совсем рядом... Не плачь! Ты же не обрекал своих детей не знать счастья? Так и я: я не хочу, чтобы меня видели мертвой, свою мать мертвой... Дети простят меня. И ты простишь - да?.. Тихо! Они давно меня звали. Каждый раз, как я приходила сюда... Но тогда я еще могла терпеть, а сейчас уже очень, очень больно. Сейчас уже постоянно нужны наркотики... Больно...
Она оттолкнула Глеба, оглянулась. Долго всматривалась в темноту. Он приподнялся, потянул за руку, и Светлана поцеловала его. Первый раз понастоящему. Как мужчину.
- Какие у тебя губы...
- Какие? Соленые? - Она вдруг засмеялась. - Я дура. И славно. Славно!..
Глеб продолжал стоять в проеме, а Светлана вышла в ночь....
- Они уже здесь...
Светлана все дальше отходила вверх по-над ручьем. Она отдалялась, а ее шепот звучал рядом, совсем рядом:
- Ты только не ходи за мной. Только не ходи: они заберут меня одну. Но все равно, я и там буду теперь навсегда счастлива: ты любишь меня... Я останусь счастлива, ибо тут у меня были мои дети и ты... Дети и ты... милый...
Неведомая сила плотно прижала плечи, уперлась в грудь, лоб. Страшная, твердая сила... Он только смотрел, как тоненькая фигурка отходила в темноту... Махнула ему рукой, махнула и - исчезла... Света...
Упор пропал. Но бег был как во сне: медленно-медленно нога отрывалась от земли, и колено поднималось вверх, чтобы распрямить, выбросить голень... Потом Глеб видел, как носок шел вперед и приближался к земле... "Боже мой, я не смогу, не смогу ее так догнать". Это же бег во сне... Через сон... Сон... Он спал, а она стояла перед ним: маленькая, совсем беззащитная. Любимая... Она протягивала ладонь с тонкой серебряной змейкой браслета: "Верни Котову. Я думала - он знает, что дарит. А он не знал. Прости его. Я ждала тебя".
...И сразу стало темно. Абсолютно. Вход в пещеру был где-то рядом, где-то в этих вот огромных валунах. Огромных мокрых валунах с разлапистым, жестким и мокрым папоротником в промежутках... Глеб осторожно пробирался между ними, на ощупь ища этот вход. Где-то здесь, здесь... Один круг- нет! второй побольше. Опять нет! Третий... Да где же вход, где? Он, кажется, заблудился. Нужно взобраться на камень. И осмотреться. Хоп! На скользкой вершине валуна его ударило и чуть не сбило порывом ветра, Глеб так и застыл на четвереньках. А когда распрямился - с противоположного камня на него в упор смотрели два красных горящих глаза. Секунду они поупирались, и в голове у Глеба все высохло. Словно от сильного вдоха нашатыря, мозг его разом отдал всю воду и сухим шершавым порошком осел на внутренних стенках черепа... Осталось только зрение. Совсем бездумное, совсем безучастное: Глеб просто видел, как кто-то огромным телом легко и без шума спрыгнул с камня вниз. Выпрямился во весь свой гигантский - не меньше трех метров - рост. Еще раз оглянулся на него своими излучающими красный свет глазами. И, сгорбясь, ушел в темноту...
Способность двигаться пришла с первым разрядом. Молния как сетью обвязала все видимое из ущелья небо. Треск! Основной удар приняла скалаотлетели камни. И еще где-то под ногами глухо загудело. Ага! Это отозвалась пещера. Этот "кто-то" был наверняка из нее. Это же где-то здесь, здесь! Значит, скорей туда - за ним... Еще разряд! Еще! Дождь снова захлестал сплошными жесткими струями. Развязал и сбил с Глеба платок. Он едва успел подхватил его, накинул на голову. Спрыгнул неудачно - голой спиной по камню... Но теперь плевать, вперед! Главное - вперед!.. Не уйдете. Эй! Красноглазые, не уйдете... Без меня не уйдете... "Света-а!" Глеб точно вышел на то место, куда скрылся "неизвестный". Но никакого входа там не было. Вспышка! Треск! Совсем ослепнув и оглохнув, он кружил и кружил между валунами, ощупывая каждый провал, каждую ямку, каждую щелочку... Нет. И здесь нет... И здесь... "Света-а! Где ты... где?.. Света-а!" Глеб уже сто раз обошел, обежал, ополз, ощупал этот проклятый пятачок. Каждую его пядь, каждый куст... Стоп! Нужно вернуться. И начать снова. Все снова.
Черная туча уплывала вниз, открывая зеленовато светлеющее от восточного края, но пока ярко-синее в зените небо. Она отползала, и растрепанные деревья освобождались, осторожно выпутываясь из ее косм. Еще немного... Последний, прощальный удар молнии - и там, в расщелине под ней, ярко вспыхнуло, загорелось! Почему Глеб понял, что это избушка? Почему? Неважно, но побежал к огню... Ручей стихал на глазах, там, где десять минут назад бурлило яростное месиво из воды, камней, песка и веток, теперь уже просто пузырилась почти мирная, нервно переваливающая мусор речушка. Перепрыгивая выброшенную былым потоком грязь, он выбежал на площадку: да, молния ударила в крышу, и та наполовину рухнула. Горела дальняя от реки стена. От мокрого дерева валил сильный, смешанный с паром белесый дым. Огонь удержался за счет внутренней сухой стены - окошко уютно светилось. "Сгорит, все теперь сгорит!" Глеб с ходу перепрыгнул на тот берег и открыл дверь. По глазам ударило жаром и едким дымом. И вылетел, пугающе метнулся под ноги и отрикошетил в темноту черный воющий комок - кошка! Беги, тварь, живи. Всем хочется... Так, а ему-то что теперь делать? Уже не загасить... Бросить все?.. Икона! Он намотал промокший платок на голову, шагнул внутрь.
Горел как раз тот дальний угол за столом. По всей нижней части стены мелкой рябью бежали сплошные синие потоки огней и дыма. Дым собирался под потолком, зависая рыхлым качающимся войлоком, и, заполнив собой весь верх комнатенки до притолоки, вытекал в отворенную дверь волнами. Горело до самого угла, но там, где висела икона, огня не было! Даже дым расходился по сторонам... Глеб протянул руки, аккуратно снял ее с полочки... И в это время вспыхнула трава, сушившаяся под потолком. Вспыхнула сразу по всей избе. И все превратилось в ожившую картину Босха: Глеб метался в огне, бился об стены, не находя выхода. Запнулся о топчан, упал - и, лежа, увидел дверь! В два кувырка выкатился наружу и ухнул в воду... Аж зашипело... Это затлевший платок бабы Тани.