Сборник 13 КОШКИНА ПИЖАМА - Рэй Брэдбери 17 стр.

– Насчет школьного выпускного в пятьдесят восьмом.

– Да, подпортили мне вечерок. Мне досталась Дина-Энн Фрисби. А я хотел Мэри-Джейн Карузо.

– И ты бы ее получил. Это я рассказал Мэри-Джейн про все твои приключения с бабами, перечислил ей все твои подвиги!

– Ты это сделал? – Уолтер вытаращил на меня глаза. – Так это за тобой она увивалась на выпускном?

– Точно.

Уолтер в упор посмотрел на меня, но потом отвел взгляд.

– Ладно, черт с ним, что было, то давно быльем поросло. У тебя все?

– Не совсем.

– О господи! Это становится интересно. Выкладывай.

Уолтер ткнул кулаком подушку и лег, приподнявшись на локте.

– Потом была Генриетта Джордан.

– Бог мой, Генриетта. Красотка. Потрясающее было лето.

– Благодаря мне оно для тебя закончилось.

– Что?!

– Она ведь бросила тебя, да? Сказала, что ее мать при смерти и ей надо быть подле мамочки.

– Ты что, сбежал с Генриеттой?

– Точно. Пункт следующий: помнишь, я заставил тебя продать в убыток акции «Айронворкс»? На следующей неделе я купил, когда они пошли на повышение.

– Ну, это не страшно, – терпеливо произнес Уолтер.

– Далее, – продолжал я, – Барселона, шестьдесят девятый, я пожаловался на мигрень, отправился спать пораньше и прихватил с собой Кристину Лопес!

– Я частенько на нее заглядывался.

– Ты повышаешь голос.

– Правда?

– Далее, твоя жена! Мы с ней наставили тебе рога.

– Рога?

– Не раз и не два, а раз сорок тебя сделали!

– Замолчи!

Уолтер в бешенстве вцепился в одеяло.

– Раскрой уши! Пока ты был в Панаме, мы с Эбби оттягивались тут по полной!

– Я бы узнал об этом.

– С каких это пор мужья узнают о таких вещах? Помнишь ее винный тур в Прованс?

– Было дело.

– А вот и нет. Она была в Париже и пила шампанское из моих ботинок для гольфа!

– Из ботинок для гольфа?!

– Париж был нашим гольф-клубом! А мы – чемпионами мира! Потом Марокко!

– Но она там никогда не была!

– Была, очень даже была! Рим! Угадай, кто был ее гидом?! Токио! Стокгольм!

– Но ее родители сами были шведами!

– Я вручал ей Нобелевскую премию. Брюссель, Москва, Шанхай, Бостон, Каир, Осло, Денвер, Дейтон!

– Замолчи, о боже, замолчи! Замолчи!

Я замолчал и, как в старых фильмах, отошел к окну и закурил сигарету.

Мне было слышно, как Уолтер плачет. Я обернулся и увидел, что он сидит, свесив ноги с кровати, и слезы капают с его носа на пол.

– Ты сукин сын! – всхлипнул он.

– Точно.

– Ублюдок!

– В самом деле.

– Чудовище!

– Правда?

– Мой лучший друг! Я убью тебя!

– Сначала поймай!

– А потом воскрешу и снова убью!

– Что это ты делаешь?

– Вылезаю из кровати, черт возьми! А ну, иди сюда!

– Нетушки, – я открыл дверь и выглянул наружу. – Пока.

– Я убью тебя, даже если на это уйдут годы!

– Ха! Послушайте-ка его – годы!

– Даже если на это уйдет целая вечность!

– Вечность! Это круто! Тада-да-дам!

– Стой, черт возьми!

Уолтер, шатаясь, подошел ко мне.

– Сукин сын!

– Точно!

– Ублюдок!

– Аллилуйя! С Новым годом!

– Что?

– Прозит! Твое здоровье! Кем я тебе давеча был?

– Другом?

– Да, другом!

Я рассмеялся смехом врача-терапевта.

– Сукин сын! – прокричал Уолтер.

– Он самый, точно, это я!

Я выскочил за дверь и улыбнулся.

– Он самый!

Дверь с грохотом захлопнулась.

СОБИРАТЕЛЬ

Мы встретили собирателя – так он сам себя называл – на корабле, где-то посреди Атлантики, летом 1948 года.

Адвокат из Скенектеди, хорошо одетый, он настоял на том, чтобы угостить нас выпивкой, когда мы случайно встретились с ним перед ужином, а затем уговорил нас сидеть за обедом с ним, а не за нашим обычным столиком.

За обедом он без конца говорил, рассказывая удивительные истории, ужасно смешные анекдоты, и казался нам человеком веселым, жизнелюбивым и знающим во всем толк.

Он ни разу не дал нам вставить даже слово, и мы с женой, заинтригованные, нарочно не раскрывая рта, увлеченно слушали, как этот занятный человек описывает свои путешествия по миру, с континента на континент, из страны в страну, из города в город, собирает книги, строит библиотеки и отводит на этом душу.

Он рассказал нам, как, услышав о знаменитой коллекции книг в Праге, провел чуть ли не месяц, колеся по миру на кораблях и поездах, чтобы найти, купить эту коллекцию и привезти ее в свой огромный дом в Скенектеди.

Он бывал в Париже, Риме, Лондоне и Москве и привозил домой десятки тысяч редких томов, которые ему позволяла приобрести его адвокатская практика.

Когда он говорил об этом, его глаза блестели, а лицо наливалось румянцем, который не разжечь никакими крепкими напитками.

Адвокат этот не был похож на хвастуна – он просто описывал, как картограф рисует план местности, карту тех мест, событий и времен, о которых он не мог не рассказывать.

Во время всего разговора он не заказывал таких блюд, которые могли бы отвлечь его внимание. Он почти не притрагивался к огромной тарелке салата, стоящей перед ним, что позволяло ему говорить и говорить без конца: он лишь иногда запихивал в рот полную ложку и, проглотив, снова принимался описывать города и коллекции книг, разбросанные по всему миру.

Каждый раз, когда мы с женой пытались встревать между его излияниями, он махал на нас вилкой и закрывал глаза, чтобы мы замолчали, а с его губ уже сыпались восторги по поводу очередного чуда.

– Вам знакомы работы сэра Джона Соуна, великого английского архитектора? – спросил он.

И прежде, чем мы успели ответить, затараторил:

– В своих фантазиях и в рисунках, сделанных в соответствия с его техническими требованиями его другом-художником, мистером Гинти, он перестроил заново весь Лондон. Некоторые из его фантазий о Лондоне были действительно воплощены, другие были построены и затем разрушены, а третьи так и остались всего лишь плодом его невероятного воображения.

Я отыскал некоторые из его проектов библиотек, привлек к работе внуков тех инженеров-архитекторов, что работали с Соунам, и построил на принадлежащем мне участке, если можно так выразиться, университет в стиле стипль-чез. В многочисленных зданиях, выстроенных на этих просторных угодьях на окраине Скенектеди, я дал приют великим светилам просвещения.

Прогуливаясь по травяным лугам, а лучше – и гораздо романтичнее – скача верхом от лужайки к лужайке, вы оказываетесь в самой большой в мире библиотеке медицинских наук. Я говорю так, потому что нашел эту библиотеку в Йоркшире, купил все десять тысяч томов и морем перевез к себе, чтобы она надежно хранилась в моих руках и под моим чутким присмотром. Великие врачеватели и хирурги приезжали ко мне и жили в этой библиотеке, проводя там дни, недели или даже месяцы.

Кроме того, в других зданиях моего поместья расположены небольшие библиотеки-маяки, в которых собраны лучшие романы со всего света.

А еще есть итальянский уголок, увидев который Бернард Беренсон, выдающийся историк итальянского искусства эпохи Ренессанса, от зависти потерял бы сон.

Так что мое поместье, этот университет, представляет собой ряд зданий, разбросанных на площади более сотни акров, где можно провести всю жизнь, ни разу не выехав за пределы моих угодий.

Возьмите любой уик-энд: руководители колледжей, университетов и высших школ Праги, Флоренции, Глазго и Ванкувера собираются, чтобы отведать приготовленных моим шеф-поваром блюд и моих вин и насладиться моими книгами.

Он продолжал описывать, в какую кожу переплетены многие из его книг, расхваливать качество переплетов, бумаги и гарнитуры.

Помимо этого он описал, как здорово, что можно вот так запросто посетить многочисленные уголки просвещения, прогуляться по лужайкам, присесть и почитать в обстановке, столь благоприятствующей широкому познанию.

– Теперь вы уже наверняка догадываетесь: сейчас я еду в Париж, откуда поездом отправлюсь на юг, сяду на корабль и поплыву через Суэцкий канал в Индию, Гонконг и Токио. В этих далеких странах меня ожидают еще двадцать тысяч томов по истории искусства, философии и кругосветных путешествий. Я волнуюсь, как школьник, в ожидании завтрашнего дня, когда в моих руках окажется очередное сокровище.

Наконец наш друг-адвокат, похоже, закончил. Салат съеден, десерт тоже, допиты остатки вина.

Он заглянул в наши лица, словно желая узнать, нет ли у нас вопросов.

У нас их и впрямь накопилось немало, и мы только ждали момент, чтобы заговорить.

Но прежде чем мы успели открыть рот, адвокат снова подозвал официанта и заказал три двойных бренди. Мы с женой запротестовали, но он лишь отмахнулся. Принесли бренди и поставили перед нами на стол.

Адвокат поднялся, внимательно просмотрел счет, расплатился и еще долго стоял, а румянец медленно сходил с его щек.

– Осталась лишь одна вещь, которую мне хотелось 6ы знать, – наконец произнес он.

На мгновение он закрыл глаза, а когда открыл, в них уже не было огня; казалось, его мысли обращены куда-то за тысячи тысяч миль отсюда.

Он взял свой стакан с бренди, подержал его в руках и наконец сказал:

– Скажите мне одну последнюю вещь.

Помолчал, а затем продолжил:

– Почему мой тридцатипятилетний сын убил свою жену, лишил жизни свою дочь и повесился?

Он выпил бренди, повернулся и, не говоря ни слова, покинул обеденный зал.

Мы с женой долго сидели, закрыв глаза, и вдруг наши руки безотчетно потянулись к еще нетронутому бренди.

«ВОСТОЧНЫЙ ЭКСПРЕСС» В ВЕЧНОСТЬ ДЛЯ Р. Б., Г. К. Ч. И ДЖ. Б. Ш.

Когда умру, умчит ли в смертный сон

Меня, Шоу, Честертона сей вагон?

Всевышний, сделай так, чтоб мы могли

Сквозь Вечность плыть все дальше от земли

И бесконечный разговор вести,

Глаз не сомкнув, на долгом том пути:

«Ночной тур Честертона», «Шоу-Экспресс» –

Английский завтрак для умов и для сердец,

И мчимся мы сквозь паровозный дым,

Моим внимая снам полночным и дневным.

Вот Шоу с печеньем в банке жестяной:

«Бери, дитя, – кричит. – За мной, за мной!»

Он, словно Божий Глас, с небес возник.

За ним вошли Г. К. и проводник.

Марк Твен и Диккенс по путям бегут:

«Постойте! Дерните стоп-кран!», – орут.

«И так стоим! – Шоу хмыкнул. – По местам!»

Вслед Заповеди Божьей, данной нам,

Помериться умами мы спешим,

Лишь Шоу сидит меж нами, недвижим,

Чуть слышно он начать Игру велит –

Один лишь чих его нас всех расшевелит.

В меха одет, явился Эдгар По,

Холодный вихрь кружит вокруг него.

Его чело – как бледная луна,

Что гаснет ночью, днем встает со сна.

Сражен Чарльз Диккенс, Твен: «О боже мой!»

Г. К. и Шоу? Как смертною тоской

Ослеплены. Лишь я один средь них

Напев Эдгара слышу, прост и тих.

Влетает Уайльд: багряный барабан

Его таит коварство и обман.

Вот входит Мелвилл, Редьярд Киплинг с ним.

Тот белый, словно Кит, другой, как Ким,

В индиго. Вот Лорд Рассел, хитрый гном –

Его цилиндр величиною с дом

Бросает вызов Шоу и Честертону,

А По сердито в глубине вагона

Умы и шляпы на свой лад кроит,

А Киплинг Уэллса за «Страну слепых» честит.

Но, чу! Здесь что ни слово, то алмаз!

Занудство? Нет! От этого Бог спас!

Их Музы точат слог об острый ум,

Пусть Шоу кричит, а гордый Лорд угрюм,

И я, как мышь, в углу сижу молчком

Весь путь, держа язык свой под замком,

Я счастлив затеряться средь богов,

Что ночь пропоют силою умов.

Летят светила – мысли поезда,

Тот – «нова», этот – старая звезда

Галлея, что проносит свет идей

Сквозь тьму и мрак, пред взорами людей.

Я крохи мудрости ловлю и ем их сам.

Икота Шоу? – для меня бальзам!

Чем тише голос По, тем громче – их,

Бледно его чело и нем язык,

Но я смеюсь: пока они шумят,

Ловлю я Эдгара шутливый взгляд,

В нем – Черный Кот под трещиной стекла,

Душа – Колодец, Маятник – глава.

Пока все пьют, в его немых глазах

Ужасных Ашеров я прозреваю крах.

Пусть Шоу и Честертон пикируются зло.

"Амонтильядо? – предлагает По. –

Напялим Бочку на голову, и глухой

Безумцев окружим мы каменной стеной"…

А я смотрю из своего угла,

Как расправляют ангелы крыла,

Заоблачных вершин взметая пар,

Как горные козлы, и сладких чар

Что за музыка! Вслушайтесь в их спор!

Под стук колес гремит их разговор.

От самого вокзала слышен звон

Шестерки славной. Вдаль бежит вагон…

И я купаюсь в струях их бесед,

Вдруг Шоу отрежет: Истины здесь нет!

А Честертон горланит: я да я.

За чаем с пирогом не смолкнет болтовня.

Молчит лишь Эдгар, мнится ли ему,

Что будет мертвым найден он в снегу?

Уайльд на чужбине, беден и проклят,

Умрет, а Мелвилл – дома… критики ж всё спят.

Проклятье на их души! Отчего?

Ужели мудрецы не ведали того,

Что знаем мы? Кит – какова его длина?

По знаменит, но какова ему цена?

Глумишься ты, а Уайльд смеется над тобой…

Что ж критики? – вздыхаю я порой.

Они читают, только мыслят ли?

Я пью вино, иное пьют они

Из одного со мной истока. Что ж, друзья,

Каким секретом мудрости владею я?

От книг, что я читаю, им – тоска:

Зевнут и похоронят на века.

Но что зовет друзей из их гробов?

Ночь, голос, одинокий дом, любовь,

Дом, полный шороха страниц, где я

Выхватываю книги из огня?

Эдгар, живи; и Уайльд, и Дориан,

От сна очнись, чтоб этот мальчуган

Восторг и трепет снова ощутил.

Останься, Герман, Кит, не уходи!

Тебя не стану я ни презирать, ни гнать,

Кита сомнением циничным убивать.

В багаж сдан холст, и призрак Дориан спит,

Уайльд молча пьет свой чай, а Шоу кричит.

Вдруг Уайльд бросает меткое словцо –

Гром смеха, у Оскара светится лицо.

Писатели галдят, на лицах пот,

Их словеса – как пиво, Уайльд же льет

Вино. Прокашлявшись, Эдгар заговорил,

То голос Ашера звучит среди могил,

Стук сердца – как колес тревожный перебор,

Как ворон, дым несется: Nevermore.

Что ж Мелвилл? Где же Кит его? Постой…

«Не Кит – простая килька! Паруса долой!» –

То критиков слова. А Мелвилл, что же он?

В морском прибое слышит похоронный звон.

Полночный поезд изогнулся впереди,

Как белый призрак, паровоз летит:

То флаг надежды на земле и на воде,

То Моби Дик зовет меня к себе.

Мы знаем это, но толпимся у окон:

Где Белый Кит, куда влечет нас он?

Огни Святого Эльма пляшут там, вдали.

Как Бог, бушует море – мы, как корабли,

В нем тонем, в ночь несясь, и старый Моби

Нас тащит за собой, как поезд скорби.

"Все вздор, – отрезал Шоу и сел, всех отрезвив, –

То Бунт Машин!" – сказал, глядя на рельс извив.

Что ж, хорошо – не Зверь! Садимся все за чай,

К столу – печенье, сдоба, сладкий каравай.

За чаем Киплинг вспоминает, как крепка

Была когда-то хватка царственного Каа,

Как мальчик Ким в разведку послан был,

Как грозно Маугли по-волчьи выл.

Поют сердца, летит наш поезд скорый:

Да! Киплинг, он – наш Человек, Который

Хотел Стать Королем! Но, чу! Заря.

Уж некогда заснуть, зеваем зря.

Конец пути! Уж видим мы вокзал,

Тот, где находится всех книг финал.

Писатели встают, и каждый в путь готов,

Шуршат шаги прославленных богов.

От их сияния болят глаза,

Теснится грудь и катится слеза.

Сердечный стук колес все тише, мы пришли:

Вокзал «Когда-то Где-то На Краю Земли».

Как тихо. Раньше жизнь вдыхали в нас слова –

Здесь птичьим гомоном наполнена трава.

Шоу спрыгнул на перрон, и Честертон внизу,

И Киплинг смахивает с моих глаз слезу.

Вот шагом скорбным выступает По,

С ним Мелвилл в белом, и его лицо бело.

Без слов «Прощай» иль «Nevermore» он в ночь,

Пожав мне руку, ускользает прочь.

Лишь Оскар Уайльд еще сидит со мной

И мудрости багаж перебирает свой.

"Это особый миг, – он говорит, – давай

И впрямь простим друг друга. Ну, прощай!"

А Твен меня, как теплый ветерок,

За щеку треплет: «Бог храни тебя, сынок!»

Они уходят по перрону в этот мир,

И Мелвилл ковыляет, одинок и сир.

Но что это? У моря книжный магазин?

Огромный! Я так рад, я не один!

Они не умерли, не потерялись, нет!

Другой мальчишка купит им билет

Однажды, может завтра, на экспресс ночной,

Что увлечет других писателей с собой,

Которым ведома вся радость бытия.

Откуда мне известно? Просто знаю я!

Мои друзья ушли, а я смотрю им вслед,

Гляжу, как тает на морском песке их след,

Вхожу в вагон, меня гнетет тоска:

Подобных им уже не будет никогда!

Но шум прибоя повторяет мне:

Отступит смерть, слова оставив на песке.

И я, отправившись в путь одинокий свой,

Их книги распахну, и вот они со мной!

Примечания

* В русских изданиях рассказ 1940 года «Chrysalis», о котором идет речь, назывался «Куколка» (пер. Н. Гончар) и «Превращение» (пер. Норы Галь). В данном сборнике рассказ «Chrysalis» называется «Куколка», чтобы избежать путаницы с другим рассказом этого же сборника «Превращение» («Тhe Transformation») (прим. переводчика).

«Тетя Джемайма» – смесь для блинчиков быстрого приготовления, брэнд существует с 1893 г.

Давай! Поспеши! (исп.)

Ничто (исп.).

Нет (исп.).

Ирвинг Тальберг (1899-1936) – знаменитый продюсер, заместитель Л. Майера на студии «MGM»; прообраз главного героя неоконченного романа Ф. С. Фицджеральда «Последний магнат» (см. далее рассказ «Мафиозная Бетономешалка»).

Актер, убил президента Авраама Линкольна в театре Форда в 1865 г.