– Пустите! – резко отклонилась Чудовище и чуть не упала, потому что старик ее внезапно отпустил.
Она отвернулась, пытаясь прогнать из памяти красные глазки, морщинистую мордочку, дрожащую бороденку. Что же за день-то такой! И от жалости к самой себе заплакала.
Старик еще что-то кричал ей в спину. Не по-русски, слов не разобрать. Слезы мешали разглядеть дорогу. Ей казалось, что она видит белое пятно рубашки, а в ушах все еще стоял смешок. Кто же это над ними издевается? Дед еще этот.
Загудела машина, свистнули колеса. Ничего себе! Она идет посередине дороги!
Чудовище остановилась. Улица Гоголя позади. Особняки сменились многоэтажными домами. Они загородили эту страшную развалину, готовую проглотить ее. И тогда Чудовище снова заплакала. Громко. Навзрыд. Потому что все только начиналось, и она не знала, что делать дальше.
Глава 4 Дом, из-за которого…
Звонил Янус, звонил Ворон. Смиля не подходила к телефону. Это только в плохих фильмах ужасов герои, поняв, что дом, куда герои приехали на выходные, нехороший, дружно лезут его изучать. А потом еще играют в игру – давайте разделимся и погуляем по подвалам. Нет-нет, она не торопилась никуда идти и ничего выяснять. Все, Дом для них потерян. У него теперь есть хозяин, вот пускай он и выясняет, кто у него там командует.
Вспоминалась Белобрысая. Так ей и надо. Не будет задаваться. Они ее предупреждали, что у Дома непростая история.
Хрусть…
Стоило закрыть глаза, как она видела: женщина на ступеньках, в тонкой руке сушка. Зачем она ее ела? Зачем предлагала им? На столе сушек не было. Приворотный чай с душицей и васильком… Кто его следом за ней выпил? Он пролился на пол, впитался в перекрытия. Неужели она теперь с этим Домом навсегда завязана? Почему Лаума так настойчиво спрашивала, кто ей нравится? Что она хотела узнать? Говорила, что у нее есть травки, открывающие все клады. А Скелет-то хорош! Сразу в Инет полез, все узнал. Умница. Жаль, так и осталось непонятным, кто она на самом деле. Вполне могла испугаться и просто сбежать. Почему бы и нет. Испуганный человек и не на такое способен. Вон как Ворон вывернулся. А ведь мог и разбиться.
Этот прыжок снился ей всю ночь. Она то открывала глаза, то закрывала. В какой-то момент показалось, что сон с реальностью перемешались. Прямо над собой увидела напряженное лицо Лаумы. Бледное, оно плыло в жарком мареве, хотя никакой жары в комнате не было.
Сон… Конечно, сон… Смиля подняла руку, чтобы убедиться, что все еще спит. От этого движения ее обдало холодом. Не спит. Все видит. Страх бросился в глаза черными точками, забухало сердце. Смиля села в кровати. Показалось, что стучит не только сердце. Что кто-то еще отбивает быструю испуганную чечетку.
Топ-топ-топ-топ…
Шевельнулась штора, на фоне окна нарисовался черный силуэт. Пока Смиля боролась с внезапной вялостью, силуэт исчез, оставив после себя знакомый столбик уличного фонаря с желтушным светом, пробивающимся сквозь темную ткань.
Смиля тяжело оперлась о кровать. Мрак-то какой. Надо же, как ее долбануло вчера – жутики стали видеться.
Утром от тяжелого сна остался серый комочек тревоги, забравшийся в груди и основательно там закопавшийся. Волнение шуровало под сердцем, удобней там устраивалось. Так щенок долго не может успокоиться, все носится и носится кругами, дерет когтями коврик, ворчит, роняет слюну. Но вот затихает.
Смиля настолько погрузилась в саму себя и в попытки разобраться со сном, что чуть не подпрыгнула, когда дал о себе знать оглушительный звонок в дверь.
Вдруг поняла (кто подсказал?): нельзя открывать! Кто бы там ни стоял!
Остановить маму не успела. Спрыгнула с кровати и как раз добежала до коридора, чтобы встретить Эрика. В черных брюках, в черной рубашке, с темными, чуть вьющимися волосами, весь словно собирающийся и разбирающийся на ходу. Ему бы еще черные глаза… Но нет, они были серыми.
– Доброе утро! – Эрик был сама галантность. – Можно поговорить со Смиляной?
Мама растеряна. Еще бы! К ним до недавних пор не захаживали такие парни. Извини, мамочка, все когда-то начинается.
– Да вот она и сама, – пробормотала мама, а Эрик уже шел на Смилю, как неизбежность.
– У тебя тоже боязнь телефонов началась? – зло прошипел он, и Смилина любовь к нему тут же улетучилась.
– А чего?
– Ничего! – Смилю впихнули в комнату и захлопнули двери. Щенок в груди подпрыгнул и вонзил когти в коврик.
– Что случилось-то? – Смиля отступала до окна, уперлась в подоконник и замерла.
– Какого ты мне это подсунула?
Эрик бросил к ее ногам что-то мелкое. Сразу и не разглядишь. Смиля вдруг испугалась, что это мелкое вполне может взорваться. Но оно всего лишь тонко зазвенело, запрыгало. Смиля испуганно схватилась за левую руку. Колечко! Мама подарила. С маленьким фианитиком, все еще думали, что это бриллиант! Его нет.
«Мышка, мышка, поиграй и назад отдай!» – машинально произнесла она детскую считалочку. А потом стала вглядываться в пол, встав на цыпочки, чтобы не затоптать.
– Где ты это нашел? – прошептала. Колечка нигде не было. Показалось? Она его все-таки потеряла.
– В кармане! Где еще?
Вот оно! Смиля рухнула на колени, накрыла серебряный ободок ладошками.
– Зачем ты мне его подсунула?
Спросил хлестко, точно нашел в кармане не обыкновенное колечко, а как минимум дохлую мышь.
– Я не совала тебе ничего!
Колечко было холодное, как будто полгода пролежало в ледяной речке. Зато пальцу сразу стало тепло и уютно – и как она не заметила пропажи? И вот уже все обиды забыты. Смиля прижалась к Эрику.
– Спасибо, что нашел!
– Да иди ты! – Эрик оттолкнул ее, зашагал по комнате. – Я уж подумал, чертовщина какая-то. Не успела эта тетка про любовь наговорить – и вот оно – кольцо в кармане. Когда ты успела мне его сунуть?
– Я его потеряла! Там, в Доме! Когда Матвей стол опрокинул. Или на улице. А ты нашел!
– Ага, и заработал провалы в памяти, – огрызнулся Эрик. Он стоял, ссутулившись, сунув руки в карманы. Сам уже не понимая, на что злится. Ведь Смиля так натурально удивлена. Так искренне говорит… – Ты чего на звонки не отвечаешь?
Это был неприятный вопрос. Смиля потупилась. Сейчас, когда Эрик принес ей любимое колечко, говорить правду было особенно трудно. Она видела, что он звонит. Видела и не подходила. Потому что…
– Я не буду больше ходить в Дом. И вообще больше не стану играть во все эти привидения. Доигрались, нам уже непонятно что видится.
– А что нам видится? – напрягся Эрик, оглядываясь. Снова стало тревожно. Да что же это происходит?
– Я вообще-то про Лауму, – осторожно произнесла Смиля. – Она и правда ведьма? Зачем она появилась? Сначала мы пугали, теперь нас пугают?
– Я бы задал вопрос – почему именно сейчас?
– Почему? – машинально переспросила Смиля.
– Не знаю. Это надо у Скелета спрашивать. Он у нас умный. Или у Ворона, он может найти любую информацию. Кажется, так нас разделили?
– Иди и спроси. – Смиля впервые подумала, что все, происходящее вокруг, какое-то ненормальное. Зачем к ней пришел Эрик, когда мог спокойно прислать Геру, а обо всем поговорить с Матвеем? – Я тут при чем? Я вообще сейчас к Вере пойду, скажу, что она была права. Вы все трое идиоты, что торчали в этом Доме.
– Я не могу спросить у них. Мы больше не разговариваем. Когда ты убежала, мы поссорились.
«Колечко, колечко, выйди на крылечко».
Откуда это? И почему Смиля это вспомнила?
– И где теперь все? – поинтересовалась она. Как все забавно складывается. В один день – новые обитатели, явление ведьмы, ссора. Не много ли для простого дня? И что тогда ждать от дня сегодняшнего?
– Ворон, убежденный, что он самый умный и фартовый, вероятно, следит за Домом. Ему кажется, что в Доме есть клад. Он собирается его найти.
– И вы ему позволили?
Эрик опустился на кровать, как-то сразу ссутулившись, точно устал от всего.
– А Матвей? – прошептала Смиля.
– Матвей прошерстил всю восточнобалтийскую мифологию и собирается предупреждать Томиловых о грядущей опасности, чтобы они ничего с Домом не делали. От вновь въехавших Дом неизменно берет по одной жертве. Этого можно избежать.
– Мы их предупредили, – Смиля устроилась рядом. – Что можно сделать, если они уже деньги заплатили? Прийти и сказать: «Извините, вы должны попрощаться со своими миллионами»?
– Зачем им нужны будут эти миллионы на том свете?
Эрик беспомощно посмотрел на Смилю. Взгляд его замер. Зрачок превратился в булавочную головку. Он так пристально смотрел, что Смиля подумала – сейчас поцелует. Именно так смотрят на своих избранниц киношные красавцы. Она даже успела немного побороться со своей совестью, потому как поцеловаться с Эриком очень хотелось, но делать это без любви не стоило. К тому же он вроде как с ее подружкой Верой, и вставать на пути их счастья тоже вроде как нехорошо. И вот этот вопрос между хочется и не стоит… что выбрать… А что будет потом… Позовет ли на свидание…
Целовать он не стал. Наоборот, откинулся назад, нахмурился.
– Ты ничего не слышишь? Вроде ходит кто-то.
Эрик съежился, поджал ноги. Взгляд уперся в темноту под столом.
– Мама, наверное.
Теперь и Смиле показалось, что кто-то ходит. Быстрый, еле слышный топоток, как будто тяжелый мячик пропрыгал в угол комнаты и там затих.
– Ты меня пытаешься своим глюком заразить? – забеспокоилась Смиля. Она тоже подобрала ноги и стала с тревогой смотреть на пол.
– Молоко есть?
– Зачем? Ты голодный? – Упоминания о еде сейчас были настолько неуместны, что в Смиле проснулось вчерашнее раздражение.
– Не я. – И снова кивок под стол.
– У меня нет кошки, – стала злиться Смиля.
Эрик посмотрел на нее невидящими глазами.
– Апокалипсис какой-то, – пробормотал он.
– При чем здесь это?
Смиля глянула на дверь. А ну как Эрик буянить начнет. Посидит-посидит и накинется? Это надо в «Скорую» звонить, в полицию.
– В момент апокалипсиса силы дьявола начинают побеждать силы добра. Будет война.
– С кем?
– Они сначала армию соберут, – быстро зашептал Эрик. – Всякая нечисть станет показываться людям. А потом они набросятся. Состоится большое сражение. И все погибнут.
Смиля представила вчерашнюю Лауму. В то, что она набросится, верилось с трудом.
– Я сейчас молоко принесу.
Может, он газов каких надышался на улице, пока шел? Молоко, говорят, оттягивает, от разных отравлений помогает.
Целый пакет, только что открытый. А к нему чашка, керамическая кружка и тарелка с печеньем. Эрик печенье смахнул на кровать, налил молоко в тарелку. Это было до того страшно, что Смиля снова покосилась на дверь. Бывает же так: то ничего-ничего, а то человек начинает молоко из тарелки лакать, как кошка. И зовет он себя кошкой. Хотя лучше бы Эрик стал прикидываться тараканом. Тараканы живучи. Говорят, они единственные, кто выживет после ядерного взрыва. Ну и еще мелкие бактерии. Но до бактерий Эрику было далеко. Потому что ни одна бактерия в здравом уме и твердой памяти не полезет с тарелкой молока под стол. А Эрик полез. Его тощий зад в черных джинсах беспомощно торчал за стулом.
– Слушай, у тебя ничего не болит? – Так и тянуло по этому заду врезать, но Смиля сдержалась. Как-то не пристало приличной девушке так себя вести. А что если все-таки в нее влюблены…
– Еще, знаешь, что происходит в апокалипсис? Граница между миром живых и миром мертвых исчезает, и все мертвые приходят сюда.
Если бы он с такими речами заявился к Скелету, то был бы вторично послан в грубой форме. А у Смили может вполне получить дружескую поддержку. Вот и пришел.
– С чего ты взял, что апокалипсис случится в Калининграде?
– Где-то он ведь должен начаться, – как само собой разумеющееся сообщил Эрик.
Смиля посмотрела на него долгим взглядом. На горизонте прошла мысль – правильно она сделала, что не стала в него влюбляться. Шальной он какой-то. И целоваться она с ним не будет.
– Ты спать не пробовал?
Эрик покосился на Смилю с обидой, словно она предложила ему что-то непристойное. Например, сесть заняться алгеброй или физикой. Это в разгар лета!
– Пойду я, – пробормотал Эрик, потирая лоб ладонью, будто грязь хотел стереть. – Голова болит. Что-то я запутался. Я зачем пришел-то?
– Кольцо мне отдал, – растерянно пробормотала Смиля.
– Зачем?
Теперь она смотрела на своего вожака во все глаза. Такого с Эриком еще не случалось. Это и правда было похоже на провал в памяти. Причем такой… капитальный. А Эрик уже топал к выходу. У двери остановился, уперся взглядом в косяк. В вампиры подался? Нет, вампиры просят разрешение на вход, а тут человек выйти не может. Усмехнулся рваной, болезненной улыбкой.
– Знаешь, – заговорил он умирающим голосом, – мне кажется, что все это неспроста. Сначала мы всех отгоняли от Дома, теперь нас… выгоняют. Все логично. Только мы это делали любительски, а они обратились к профессионалам. Какой-нибудь Копперфильд устраивает фокусы, разыгрывает спектакли. А мы, вместо того чтобы аплодировать, бегаем, по кустам жмемся. Ты чего испугалась-то?
– Где? – Вопрос напряг. Лучше бы спросил, где и когда она не пугалась.
– Вчера в библиотеке. Увидела чего?
Смиля молчала. Смотрела на Эрика и поджимала губы, чтобы ничего лишнего с них не сорвалось.
– Ну, вот и ты… – Эрик тяжело вздохнул. – Верка тоже не рассказывает.
И вышел. Без объяснений. Без тронной речи и прощальных слов.
Хлопнула дверь. Сквозняком потянуло по ногам. Смиля стояла в коридоре и озадаченно смотрела, как покачивается около зеркала в прихожей колокольчик из толстых полых трубочек. И до того засмотрелась – не сразу поняла, что давно уже слышит совершенно неуместный для их квартиры звук. Кто-то играл в мячик. Увесистый такой мячик. Он мелко прыгал по полу, выстукивая по паркету тяжелую дробь. И по ковру – тоже дробь.
Дыхание сбилось. Смиля поймала себя на том, что боится оглянуться. Пока стоишь и смотришь на колокольчик – ничего. Стоит шевельнуться – появится. Задышит в затылок, просверлит макушку взглядом. Кто? Да хоть кто!
«Ходит кто-то», – всплыли в памяти слова.
А ведь и правда не прыжки. Топоток. Кто-то двигался по комнате мелкими перебежками. Уверенно. Почему-то представилась лошадь, вышагивающая на задних копытах. Смиля сама не поняла, откуда взялся этот образ.
На всякий случай позвала:
– Мама!
Топоток прекратился. «Пришел», – догадалась Смиля.
– Чего? – с заметным опозданием отозвалась мама.
– Ничего, – дернула плечом Смиля. – А что она могла сказать? Что у нее в комнате лошадь чечетку бьет?
Образ лошади убил тревогу, оставив влажную слабость в теле. Чего-то у нее сегодня с фантазией не того… слишком буйная. Кофе с утра перепила, вот и чудится разное. Хотя какое кофе? Она еще не завтракала.
Лошади, конечно, не было. Здесь вообще никого не было. Может, за окном? Распластался там по стене, человек-паук недоделанный!
Дверной звонок заставил подпрыгнуть, зачем-то схватиться за стул, а потом его еще и уронить. Снова мама поторопилась. Дверь распахнула, гостя впустила.
– Добрый день! – соловьем пел Гера. Мало что по-гусарски каблуками не щелкнул и к ручке маминой не приложился. – Мне бы со Смиляной повидаться.
И оттуда только такие слова знает? Он ведь книжек в жизни не читал.
– Да, если она свободна, – опешила мама. – У нее был гость.
– Сейчас мы этого гостя…
Смиля успела представить напряженное злое лицо Генриха, а потом он и сам появился. Точно с таким выражением лица, какое она себе нарисовала.
– Где он?
И вылетел из пещеры страшный Змей о трех головах, из ноздрей пар валит, из пасти огонь пышет.
Смиля попыталась улыбнуться приветливо.
– Ушел! Или не пришел. Ты о ком?
– Конкурентов не потерплю!
Или это они все вместе газом надышались? Чего на одного Эрика валить? Вместе вчера были: и в библиотеке, и в Доме.
Смиля потянулась к молоку и стала пить прямо из пакета, из разреза.
– Проголодалась? – сразу смягчился Гера.
Смиля кивнула.
– Это хорошо, – благодушничал Гера.
Смиля кивнула.
– Люблю, когда у девушек хороший аппетит.
Смиля подавилась.
– Влюбился, что ли? – перешла она сразу к делу.
– Ну, – расплылся в глупой улыбке Гера. – Все взаимно.
И на свет появился мятый листок бумаги. Его мало что не пожевали, но в кулаке потискали изрядно.
– Кому взаимно?
Хотелось прочитать, но что-то останавливало. Щенок в душе выл и рвался на свободу. Генрих, угадывая ее желания, сам расправил письмо, сунул Смиле под нос.
Это был ее почерк. Ее наклон, ее точки в месте соединения с «л».
«Люблю. Очень за тебя вчера волновалась!»
Без подписи. Но и так, без дешифратора понятно, – писала она.
Щенок в душе тявкнул, мазнул хвостом. Что-то смутное стало вспоминаться. Лист бумаги, ручка, резкие движения. Зачеркивала. Несколько раз рвала.
Смиля вздрогнула. Воспоминания уплыли, оставив после себя пустоту. Не было ничего. Не писала она таких глупых записок. Ну да, когда Ворон свои кульбиты устраивал, пару раз ойкнула, два раза вскрикнула. Но это еще не повод признаваться в любви. Сам написал?
Смиля поглядела на довольную физиономию Генриха. В принципе он мог. Его идиотский слог. Но подделать почерк? Да и зачем нарываться? Стоит Смиле пожаловаться Эрику… Нет, лучше Матвею. О! Защитников – легион!
А Гера стоял, ждал похвал, фанфар, хвалебных отзывов, бурных изъявлений чувств – короче, надеялся на что-то.
– Ну, супер, – выдавила из себя Смиля. – Дальше что?
– Встречаться давай. Я согласен.
– А мне уже Янус встречаться предложил.
На Геру посмотрела исподлобья. Вроде в драку кидаться не спешил.
– Ну и что. Ты же его послала? Чего сегодня делаешь-то?
Смиля еще немного отпила из пакета. Прислушалась к себе. Как дает о себе знать отравление ядовитыми газами? С глюками она уже разобралась. А в организме что? Головокружение? Бурчит в животе? Учащенное сердцебиение?