Коричневый дом размещался на Бриннерштрассе, одной из самых красивых улиц в Германии. Район был зарезервирован для миллионеров, принцев и высших сановников государства и церкви. На самом деле, непосредственно через дорогу был дворец папского нунция, и поэтому представители двух конкурирующих конфессий Мюнхена могли следить друг за другом из своих окон. Дипломатический представитель скромного еврейского плотника мог разглядывать квадратный фасад трехэтажного здания, расположенного вдали от улицы и окруженного высокими заборами. Поверх него большой флаг со свастикой развивался на ветру, который дул со снежных Альп. У его солидных дверей день и ночь стояли два вооруженных штурмовика. Если бы католическому прелату случилось понаблюдать за домом в то утро, то он увидел бы, как перед нацистским зданием остановился роскошный Мерседес. Из него вышли молодой голубоглазый блондин в форме нацистского чиновника, высокий прусский отставной артиллерийский капитан с длинным и несколько строгим лицом и модно одетый молодой американец с каштановыми волосами и тщательно подстриженными усами. А также служитель отеля в серой форме с медными пуговицами, несший картину в большой раме, завернутую в ткань.
Все четверо зашагали по дорожке, и все, кроме служителя, отдали нацистский салют. Форма Генриха представляла власть, и они прошли в фойе со свастиками, большими и малыми, на потолке, окнах, дверных ручках, в бра и ограждающей решётке. Они пришли немного раньше времени, и Генрих повел их по внушительный лестнице и показал им Сенаторский зал, с мемориальными досками нацистских мучеников у внешних дверей. Внутри были сорок знамён с бронзовыми орлами и красивые красные кожаные кресла для «сенаторов», кто бы они ни были. Очень часто здесь они встречаться не могли, все распоряжения отдавал фюрер. «Prachtvoll!» — комментировали Генрих и Курт. Ланни предательски подумал: «Это результат сделки с Тиссеном и другими королями стали».
Офисы Гитлера и его сотрудников были на том же этаже, и ровно в назначенный час их провели в строгий рабочий кабинет главы нацизма. Они отдали салют, и он встал и радушно их приветствовал. Он вспомнил Ланни и пожал ему руку. — «Willkommen, Herr Budd. Сколько времени прошло с тех пор, когда мы виделись, более трех лет? Как летит время! У меня не было возможности его заметить, не говоря уже о том, чтобы приятно его провести».
Ещё раз Ланни почувствовал эту мягкую влажную рука, еще раз заглянул в эти серо-голубые глаза, сидящие на бледном пастообразном лице, располневшем к настоящему времени. Ади набирает вес, несмотря на или, возможно, из-за его проблем желчного пузыря. Глядя на него, Ланни подумал еще раз, что здесь он сталкивается с величайшей тайной мира. Можно было обойти всю Европу и не найти более ничем не примечательного человека. Этот фюрер фа-терланда имел всё, чтобы выглядеть, как посредственность. Он был меньше ростом, чем любой из его трех гостей. В своём простом деловом костюме в белой рубашке с черным галстуком, он, возможно, походил на продавца в бакалее или коммивояжера, путешествующего с тоником для волос. Он не делал физических усилий, и его тело было дряблым, плечи узкие, а бедра широкие, как у женщины. По показателям арийской чистоты его можно было бы причислить к дворнягам, да и то с натяжкой. У него были прямые густые темные волосы. И он носил одну длинную прядь волос, как Ланни в детстве. Видимо единственное, за чем он тщательно ухаживал, были абсурдно маленькие чаплинские усы.
Раньше наблюдая за ним в его берлинской квартире, Ланни думал: «Это сон, и немецкий народ проснется». Но теперь они были более глубоко потрясены, чем когда-либо, и Ланни, пытаясь отгадать загадку, решил, что здесь было воплощение Kleinburgertum[175]. Средний немец, маленький человек, «человек с улицы». Потерпев поражение и подавленные, миллионы таких людей нашли свой образ в Ади Шикльгрубере, поняли его и верили его обещаниям. Черты, которыми он отличался от них — не ест мясо, а не напивается, когда может — это сделало его романтической фигурой, вдохновляющим лидером и великой душой.
VIСлужитель отеля стоял в дверном проеме с картиной, остающейся на полу. Он придерживал ее левой рукой, протягивая правую руку вперед и вверх в постоянном приветствии. Фюрер заметил его и спросил: «Что это вы принесли мне?»
Ланни объяснил ему, и они поставили картину на стул. Служитель стоял у стула, крепко держа картину, но не попадая в поле зрения. Гитлер отошёл на должное расстояние, и Ланни торжественно снял покров. Все стояли неподвижно и молча, пока великий человек смотрел.
«Прекрасная вещь!» — воскликнул он. — «Таким, я считаю, должно быть произведение искусства. Француз, вы говорите? Вы можете быть уверены, что у него были немецкие предки. А кто это женщина?»
«Это моя мать», — ответил Ланни. Он делал это заявление сотни раз в своей жизни. Мюнхен был пятым большим городом, где он присутствовал на выставке.
— Красивая женщина. Вы должны гордиться ей.
«Я горжусь», — сказал Ланни, и добавил: — «Картина называется Сестра милосердия, художник был тяжело ранен на войне, а потом его убили. Вы можете видеть, что он чувствовал, когда писал».
«О да!» — воскликнул Ади. — «Я тоже был ранен и знаю, какие чувства испытывает солдат к женщине, которая его выхаживает. Кажется, что великое искусство приходит только через страдание».
— Так нам говорил ваш Гете, герр рейхсканцлер.
Тишина, пока Гитлер повторно изучал живопись. «Чисто арийский тип», — прокомментировал он. — «Духовный тип, который поддается идеализации». Он посмотрел еще немного, и сказал: «Сострадание является одной из арийских добродетелей. Я сомневаюсь, что низшие расы способны чувствовать это так глубоко».
Это продолжалось довольно долго. Фюрер смотрел, а затем делал замечание, и никто не осмеливался говорить, если он не задавал вопрос. — «Этот вид искусства говорит нам, что жизнь полна страданий. Великой задачей человечества должно стать уменьшение его, насколько это возможно. Вы согласны с этим, герр Бэдд?»
— Конечно, и я знаю, что это было главной идеей жизни Марселя.
— Это задача высшей расы. Только она сможет это выполнять, потому что у неё есть и ум, и добрая воля. Ланни боялся, что он повторит вопрос: «Вы согласны с этим» и пытался придумать, как ответить, не вступая в пререкания. Но вместо этого, фюрер продолжал информировать его: «Это должно стать нашим руководящим принципом в жизни. Здесь в этой комнате представлены три великих национальности мира: немцы, французы, американцы. Какую пользу получит мир, если эти народы объединятся, чтобы защитить свою арийскую чистоту и гарантировать господство права во всем мире! Как вы думаете, добьёмся мы этого в наше время?»
— К этой цели надо стремиться герр рейхсканцлер. Каждый должен делать то, что он может.
— Можете не сомневаться, что я буду, герр Бэдд. Скажите это всем, кого вы знаете.
Хозяин Германии вернулся на своё место за столом. — «Я благодарю вас за то, что вы показали мне этот портрет. Я понимаю, что у вас проходит выставка?»
— Да, господин рейхсканцлер, Вы окажете нам честь, если придёте. Если вы предпочитаете, я принесу другие образцы работы.
«Я хотел бы суметь сделать это. Кроме того», — поворачиваясь к Курту — «Я надеюсь, что вы придете в мою квартиру, где у меня есть рояль. Но я боюсь, что я должен уехать в Берлин. Я был счастливее, когда у меня на руководстве была только политическая партия, а теперь, увы, у меня есть ещё и правительство. И, следовательно, любитель музыки и искусства вынужден отдать все свое время и внимание ревности и соперничеству маленьких людей».
Просмотр картины закончился, и служитель её унёс, пятясь и кланяясь на каждом шагу. Фюрер обратился к Курту и спросил о его музыке. Он поднял композитора до небес, сказав, что Курт оказал реальную услугу его делу. — «Мы должны показать миру, что мы, национал-социалисты, можем порождать талант и даже гений, равный лучшим образцам прошлого. Наука должна вдохновить высшую расу подняться на новые высоты, и, если это возможно, повести за собой низшие племена».
Он повернулся к Генриху. Он хотел услышать все, что молодой чиновник мог рассказать ему о Гитлерюгенде и его достижениях. Умелый глава огромной организации получал данные о личностях и операциях, которыми он руководил. Он задавал наводящие вопросы, наблюдая за ответчиком полузакрытыми глазами. Он мог быть уверен, что этот чиновник рассказывал ему правду, но она будет приукрашена энтузиазмом молодого человека. Генрих был едва ли одним, кто мог сообщить о закулисных интригах и предательстве. «Я бы хотел иметь больше молодых людей, таких как вы», — задумчиво заметил рейхсканцлер.
«У вас есть тысячи таких, мой фюрер», — ответил с восхищением экс-лесник. — «Люди, которых вы никогда не имели возможность увидеть».
Он повернулся к Генриху. Он хотел услышать все, что молодой чиновник мог рассказать ему о Гитлерюгенде и его достижениях. Умелый глава огромной организации получал данные о личностях и операциях, которыми он руководил. Он задавал наводящие вопросы, наблюдая за ответчиком полузакрытыми глазами. Он мог быть уверен, что этот чиновник рассказывал ему правду, но она будет приукрашена энтузиазмом молодого человека. Генрих был едва ли одним, кто мог сообщить о закулисных интригах и предательстве. «Я бы хотел иметь больше молодых людей, таких как вы», — задумчиво заметил рейхсканцлер.
«У вас есть тысячи таких, мой фюрер», — ответил с восхищением экс-лесник. — «Люди, которых вы никогда не имели возможность увидеть».
«Мои сотрудники пытаются уберечь меня, как будто я восточная деспот», — сказал Ади. — «Они говорят мне о физической опасности, но я знаю, что это моя судьба, чтобы жить и делать свою работу».
VIIБеседа продолжалась довольно долго, Ланни был как на иголках, опасаясь, что великий человек может подняться и сказать: «Мне очень жаль, но мое время ограничено». Никто не мог себе представить, у кого хорошее настроение. Ланни смотрел на Курта, и даже подмигнул ему, но только Курт не отрывал глаз от своего хозяина и руководителя. Ланни пытался применить телепатию, думая, так напряжённо, как мог: «Теперь! Теперь!»
«Майн фюрер», — промолвил Курт, — «прежде чем мы покинем вас, есть нечто, что, по мнению моего друга Бэдда, я должен вам сказать».
— Что это?
— Большое несчастье, но не по его вине. Так случилось, что его сводная сестра вышла замуж за еврея.
«DormerwetterГ — воскликнул Адольф. «Ужасная новость!»
Я должен добавить, что её муж прекрасный концертирующий скрипач.
У нас есть много арийских артистов, и нет необходимости искать кого-нибудь из этой осквернённой расы. Как зовут этого человека?
Ганси Робин.
«Робин? Робин?» — повторил Гитлер. — «Разве он не сын того самого пресловутого спекулянта, Йоханнеса?»
— Да, мой фюрер.
— Она должна развестись с ним. Великий человек повернулся к Ланни. — «Мой юный друг, вы не должны допустить продолжение такого безобразия. Вы должны использовать всё своё влияние, вы, ваш отец и другие мужчины в семье».
— Так случилось, что пара любит друг друга, герр рейхсканцлер, а также, она его аккомпаниатор, и в настоящее время играет с ним в турне по США.
— Но, герр Бэдд, это омерзительно и стыдно в таком вопросе признавать соображения житейских удобств. Ваша сестра нордическая блондинка, как вы?
— Даже более того.
— Тем не менее, она выступает со сцены перед публикой и рекламирует свой позор! И думаю, что она в будущем совершит преступление против своих детей!
— У них нет детей, герр рейхсканцлер. Они посвятили свою жизнь искусству.
— Это является не меньшим актом осквернения расы. Есть у нее дети или нет, она оскверняет свое тело. Вы не в курсе, что мужская семенная жидкость поглощается женщиной, и, таким образом, ее кровь становится отравленной подлой еврейской эманацией? Это ужасная вещь, и если бы это была моя сестра, я предпочел бы видеть ее мертвой. В самом деле, я бы ее убил, если бы узнал, что она собирается совершить акт измены своей расе.
— Я извиняюсь, герр рейхсканцлер, но в Америке мы разрешаем молодым женщинам самим выбирать своих мужей.
— И что в результате? Вы получаете ублюдочную расу, где каждый мерзкий и ухудшающий фактор может действовать свободно, и каждый вид деградации, физической, интеллектуальной, нравственной процветает беспрепятственно. Это прямая дорога в ад, если вам угодно. Но будьте уверены, что мы, немцы, будем сохранять чистоту нашей крови, и нас не соблазнить хитрыми словами о свободе, терпимости, гуманизме, братской любви и покое. Ни один еврей-монстр не станет моим братом, и если я найду хоть одного из них, кто попытается сожительствовать с арийской женщиной, я разобью ему череп, как поётся в песне наших штурмовиков: Бей черепа еврейской своры! Простите меня, если я говорю прямо, но это правило моей жизни, это обязанность, с которой я был послан в этот мир. Вы читали Mein Kampf?
— Да, герр рейхсканцлер.
— Вы знаете, чему я там учил: Еврей искусный подстрекатель уничтожения Германии. Они, как я назвал их, истинные черти, с мозгом чудовища, а не человека. Они настоящие Untermenschen. Существует учебник Германа Гауха под, названием Neue Grundlage der Rassenforschung201, который в настоящее время принят в наших школах и университетах, и который рассказывает с научным авторитетом истины об этой одиозной расе. Наш выдающийся ученый разделяет млекопитающих на две группы, в первую попадают арийцы, а во вторую не-арийцы и всё остальное животное царство.
Вы случайно не видели эту книгу?
— Я слышал её обсуждение, герр рейхсканцлер.
— Вы не признаете её компетенцию?
— Я не ученый, и мои признание или отказ не будет иметь никакого значения. Я слышал довод, объясняющий, что евреи должны быть людьми, потому что они могут спариваться с арийцами и представителями нордической расы, и не могут с животными.
— Доктор Гаух утверждает, что нет доказательств, что евреи не могут спариваться с обезьянами и другими обезьяноподобными. Я предлагаю, что немецкая наука может внести важный вклад, спарив мужские и женские особи евреев с обезьянами, и так продемонстрировать миру факты, которые мы, национал-социалисты, утверждали в течение многих лет.
VIIIХозяин всей Германии сел на одну из двух своих любимых тем, второй была большевизм. Опять Ланни наблюдал феномен, когда не было разницы между аудиториями из трех человек или из трёх миллионов. Сонный взгляд говорящего устремился на несчастного грешника, стремясь воздействовать на него гипнотически. Тихий голос стал пронзительным фальцетом. Что-то новое появилось в человеке, демоническое и по-настоящему страшное. Обвинения, как удары молотка, били по разуму Ланни. Молодого американского плейбоя необходимо было заставить понять чудовищный характер измены, которую он совершил, попустительствуя осквернению священной арийской крови своей сестры. Так или иначе, зло должно быть немедленно предотвращено. Человек, который был назначен судьбой, чтобы спасти мир, должен доказать свою власть здесь и сейчас, и вернуть эту заблудшую овцу обратно в нордический загон. «Отрава!» — кричал фюрер нацистов. — «Яд! Яд!».
В Новой Англии двоюродный прадед Ланни Эли Бэдд рассказал ему историю охоты на ведьм в Массачусетсе в давние времена. «Фанатизм разрушитель разума», — сказал он. Здесь он был в другой форме — страхи, фантазии, рожденные в душевных муках, видение сверхъестественных злых сил в заговоре разрушить все, что было хорошего и справедливого в жизни человека. Ади действительно любил немцев: их добродушие, их преданность и уважение, их прекрасные песни и благородные симфонии, их науку и искусство, их культуру в ее тысячах формах. Но здесь присутствовала сатанинская сила, заговор, интриги день и ночь, чтобы разрушить все это. Die Juden sind schuld!
Да, в буквальном смысле, евреи были виновны во всем. Гитлер назвал список их многочисленных преступлений. Они привели в Германию революцию, они подорвали ее патриотизм и дисциплину, и в час ее величайшей опасности они ударили ее в спину. Евреи помогли сковать её жестоким диктатом Версаля, а затем заковали ее руки и ноги в цепи бедности. Они создали инфляцию, они придумали план Дауэса, план Юнга и рабство системы процентных ставок и репараций. Еврейские банкиры были в союзе с еврейскими большевиками! Они совратили всю немецкую культуру — театр, литературу, музыку, журналистику. Они прокрались в профессии, науку, школы, университеты. И, как всегда, они осквернили и привели в упадок всё, чего коснулись. Евреи наше бедствие!
Это продолжалось в течение, по крайней мере, полчаса. И никто не смел вставить слово. Тирады оратора выскакивали так быстро, что его предложения спотыкались друг о друга. Он забывал заканчивать их, он забывал грамматику, он забывал правила приличия и использовал слова обитателей дна Вены, где он и набрался своих идей. Пот выступил на его лбу, а его чистый белый воротник начал слабеть. Короче говоря, он дал тот же спектакль, свидетелем которого был Ланни в Burgerbraukeller Мюнхена более десяти лет назад. Но то была огромная пивная с двумя или тремя тысячами людей, а то, что было здесь, можно сравнить с оркестром из ста инструментов, включая восемь тромбонов и четыре басовых тубы, играющих увертюру к Летучему голландцу в небольшую комнате.
Вдруг оратор остановился. Он не спросил: «Разве я не убедил вас?» Это было бы выражением сомнения, что посланный небесами евангелист никогда не признает. Он сказал: «Теперь, герр Бэдд, идите и исполните свой долг. Соблюдайте одно простое правило, которого я придерживался с тех пор, как основал это движение. Не говорить с евреем, даже по телефону». Потом резко: «У меня есть другие обязательства, и вы должны меня извинить».