– Не скрипи, – сказал он спокойно, – ничего с твоим лучшим учеником не случится… Языки знаешь? – Он снова посмотрел на мальчишку.
– Клещи разожми, – сказал Игорь.
Пальцы Андрея ослабили хватку.
– Английский… с первого класса учил… – Голос у мальчишки был сипловатый, надломленный и равнодушный, как его же глаза. – В гимназии…
– Гимназист… Драться, стрелять умеешь? – Мальчишка отрицательно мотнул головой. – П…ц, гимназист, – повторил Андрей. – Скрипеть научился, а стрелять нет? П…ц, говорю.
– Зачем он тебе? – спросил из-за стола второй витязь, Елхов Артур. – Хиляк.
– Вместо Толича, пусть ему легко летится, будет, – буркнул Андрей, рассматривая слизистую мальчишки – оттянув веки вниз так, что у того полились слезы. – Двенадцать лет, нормально.
– Ну, тогда не матерись. – Елхов начал растягивать ремни унтов. – Пацан все-таки.
– Вы мне сегодня работать дадите? – спросил Ковалев.
– А чего работать, этого мы забираем, – Андрей отпустил мальчишку, – а этого, – он кивнул на скрипача, – на общие основания.
– Ладно, – кивнул Ковалев. – Тогда карточку на пацана сами заполняйте.
– Заполню, только руки помою, – буркнул Северин.
– Пошли. – Харлампиев взял мальчишку за плечо, и тот послушно пошел с ним за загородку. – С тебя начнем тогда.
– Вы не понимаете! – вдруг зачастил Ройтманович. – Мы носители культуры! Музыканты! Понимаете – музыканты!
– Нет такой профессии – музыкант, – вздохнул Ковалев. – Нету. Поймите сразу.
– У мальчика великолепные способности! – продолжал Ройтманович. – А я его учитель! Мы хранители сокровищ музыкальной культуры прошлого, возможно – последние в Российской Федерации…
– Где? – безразлично спросил Ковалев.
За перегородкой слышался голос Харлампиева, еле слышные ответы мальчишки.
– Вы солдафон! – налился кровью Ройтманович. – Ограниченное, тупое животное! Я говорю вам – мы…
– Тарас, только не убивай дурака, – попросил Ковалева плещущийся под струйкой раствора Северин. – Все-таки пара рук. А вот жену ему искать не будем точно – храни солнце, опять расплодится такое…
– Может, он стерильный, – с надеждой предположил Елхов, с натугой стаскивая залубенелую парку.
– А вы… – Ройтманович повернулся в сторону Артура. Витязь с интересом склонил голову к плечу. Ковалев придвинул к себе уже выписанное удостоверение личности на Ройтмановича – похоже, пора его надрывать и в корзину…
Но тут из-за перегородки вышел Харлампиев. В руке он держал свой «ПММ». Главврач поселка сделал два шага и выстрелил Ройтмановичу между глаз.
– Хм, – сказал Елхов, наблюдая, как грохнулось тело. – Вообще-то я сам хотел.
Северин сушил руки под струей теплого воздуха из раструба над раковиной.
– Игорь, что за фокусы?! – вскочил Ковалев.
– Мальчика многократно насиловали, – сказал Харлампиев. – Он физически здоров, даже упитанность нормальная, но этот лауреат его многократно насиловал.
Нельзя сказать, что все трое замерли, окаменели. XXI век приказал долго жить, и на дворе стоял третий год Безвременья. Но, во всяком случае, стало достаточно тихо, и было слышно, как за загородкой плачет навзрыд мальчишка.
Северин перешагнул через валяющуюся на полу тушку, уселся на табурет.
– Давай, что там заполнять, – бросил он, придвигая к себе чернильницу и перо.
* * *Славка проснулся от своего крика. Точнее – горлового мычания, которое никак не могло прорваться криком, и от этого становилось ужаснее и ужаснее. Но сон, частью которого был этот крик, оставался намного более страшным.
Сон начинался как всегда. Он с мамой гулял в парке. С живой мамой. А потом…
Славка замотал головой на подушке, прогоняя продолжение сна. Зажмурился и тут же снова открыл глаза, чтобы случайно не уснуть, – тогда сон вернется точно с того места, на котором оборвался. И он снова увидит все, что было, – до мелочей, до подробностей, до ощущений и запахов…
В комнате темно, слышалось дыхание двух мужчин. Мальчишка сжался под одеялом – тонким, но теплым. Он весь вечер ждал… ждал… ждал… Раньше – два года назад, когда он умел улыбаться и широко открывал глаза от удивления, а не от испуга, – он бы восхитился, попав в такое место. Оружие, аромат деловитой таинственности, солдаты, как спецназовцы из кино… Но два года назад мир был совсем иной. И он мог побежать после такой экскурсии домой и начать, захлебываясь от восторга, рассказывать: «Ма-а-а, а я там такие пестики видел… па, а вот такая штука – это что, дай я нарисую!» А потом – школа и занятия с самым лучшим на свете руководителем… Марком Захаровичем… Тот мир не мог измениться так, он не мог… но он изменился. А значит, надо было просто существовать как можно незаметнее и не сопротивляться тому, что с тобой делают сошедшие с ума взрослые… Тогда можно будет выжить и жить. Хоть как-то. Лучше жить хоть как-то, чем стать тем, чем стали его одноклассники. Он видел обглоданные крысами скелеты в развалинах школы, полузасыпанных снегом, – когда они уходили из города.
Один из мужчин сел – понятно было по звуку. Потом встал, пошел в угол. Забулькала вода. Послышалось:
– Черт побери… – и снова бульканье.
Славка притаился окончательно. Но, видимо, эта затаенность его и выдала.
– Ты не спишь? – рядом обрисовалось – нет, ощутилось – темное живое пятно.
– Нет… – выдохнул Славка. Это тот, старший… Андрей Северин. Ну что ж… Может быть, если понравиться ему, то хоть не затрахают все вместе… Он и из того подвала не сбегал только потому, что мир вокруг начал казаться населенным Ройтмановичами. Правда, когда они вышли, то выяснилось, что мир заснежен, бессолнечен и, в сущности, не населен никем. Если бы не голод, к которому он не привык, Славка, пожалуй, согласился бы идти и идти по снегам. Этих людей он боялся. Смертельно.
– Сны? – Плоский топчан не скрипнул, когда мужчина сел рядом.
– Да… – так же односложно шепнул Славка. Помолчал и спросил: – Что вы будете со мной делать?
– Тренировать. – Северин вздохнул. – Что еще с тобой делать, со щенком?..
Славка промолчал. Если хочет называть щенком – пусть называет щенком. Но он все же осмелился – спросил:
– А у вас есть… семья?
– Была, – ответил Северин.
Славка помедлил и неожиданно сказал:
– У меня тоже была мама… наверное. А может, мне это тоже приснилось.
– Скрипку твою тебе завтра принести? – вдруг спросил Северин.
Славка съежился еще больше, обнял коленки и пробурчал в подушку:
– Нет… не надо… не хочу…
– А из вещей что принести? Там часы хорошие.
– Нет… не надо… ничего не надо… – бормотал мальчишка в подушку.
– Нет так нет… – Мужчина потянулся. – Каждый раз, как из рейда вернусь, – первую ночь очень плохо сплю. Нервы, наверное.
– А как вы будете меня тренировать? – Мальчишка немного расслабился и вдруг ощутил что-то очень похожее на… интерес.
– Тебе не понравится, – сообщил Северин. – Ты будешь реветь по ночам, ругать меня матом, бросаться на меня с кулаками и с ножом и даже хотеть умереть. В конечном счете, может, даже и умрешь. Ну, в двух словах этого не объяснишь, завтра начнешь понимать потихоньку. А сейчас спи давай.
Славка приподнялся на локте и недоверчиво спросил:
– Вы не будете меня е… трахать?
И ощутил, что краснеет – так, что щеки и уши закололо.
Северин ответил спокойно и даже с какой-то скукой:
– Мужеложество во всех его видах согласно нашим законам карается смертной казнью через повешенье.
Славка уткнулся лицом в подушку, как будто хотел задушиться от стыда. И даже не дернулся, когда ладонь легла ему на одеяло – между лопаток.
– Ничего еще не кончилось, – сказал Северин. – Все самое страшное еще только начинается… Но пока я посижу тут, рядом. А ты – ты спи, Славка. Спи.
Глава 4 Место для новенького
Голове было холодно. Славка никогда в жизни, сколько себя помнил, не стригся коротко, и ему вообще не нравились короткие стрижки. Из-за того, наверное, что в просмотренном им когда-то страшном фильме про детские колонии все были подстрижены наголо… В небольшом помещении, где он получал вещи, сидел около столика со всяким-разным парикмахерским инструментом молодой мужчина в обычном здесь полувоенном, и Славка внутренне сжался: стрижка наголо его пугала. Но никто этого ему не предложил… и он сам – неожиданно для себя же – спросил:
– А можно меня постричь… совсем?
– Наголо, что ли? У тебя что, вши? – Парикмахер, хотя вряд ли он был профессиональным парикмахером, заглянул в какие-то бумаги. – У тебя же нормально все. Ничего про педикулез не сказано.
– Я просто хочу… если можно, – настаивал Славка.
– Да сколько угодно, – пожал плечами мужчина…
И вот теперь, стараясь не вжимать голову в плечи, Славка шел, еле таща в охапке выданные вещи, по коридору где-то под землей. Ему сказали, куда идти, но провожать никто и не подумал, а уже тут, в коридоре, в самом начале, и вовсе оттолкнули с резким: «Пшел, букашка!» – и мимо почти пробежали двое молодых парней лет по 15–17, с оружием, с рюкзаками за плечами теплых курток. К счастью, больше никто не попался, и второй раз – к счастью, он не заблудился. В конце коридора была лестница наверх, а на ней, сразу на первой площадке, – дверь с надписью черной краской по трафарету прямо на белом: «ОБЩЕЖИТИЕ № 7».
Ну что? Как ему и говорили. Славка сглотнул противный комок, все-таки заставил себя не вжимать голову в плечи и, толкнув дверь плечом (руки были заняты, а ногой он не осмелился), вошел туда, где ему предстояло теперь жить…
Вообще-то Славка надеялся, что будет жить вместе с тем человеком, Северином. Ну… типа как оруженосец или пусть слуга. Но тот словно бы и не узнал мальчишку (Славку никто не будил, и он проснулся уже под вечер, как показывали часы, – отдохнувшим, по правде сказать, так, как давно не получалось отдохнуть!) и только и сделал, что отвел его на тот склад. Славка попытался задать вопрос, но Северин тут же его резко оборвал:
– Прежде чем что-то спросить – спроси разрешения. – И, когда Славка, оробев, спросил, можно ли спросить, ответил: – Нет.
Славка обиделся. Он удивился сам, потому что давно не испытывал такого чувства. А теперь…
Переступая порог общежития, Славка готовился увидеть – ожил кусочек памяти – что-то вроде большой камеры из фильма про колонии для несовершеннолетних преступников, которые когда-то его так напугали (не знал он тогда, что такое настоящий страх…). Но за дверью оказалась просто большая, точнее, длинная комната. Правда, совсем без окон. Он даже думал сперва, что это какой-то коридор, пока не увидел слева и справа за квадратными колоннами (они превращали место по сторонам прохода во что-то вроде отдельных комнат) одинаковые кровати, застеленные серыми с черными полосами одеялами, на которых сидели и даже лежали десятка два мальчишек – примерно его лет. Ну – на год-два помладше и на год максимум постарше. Кровати стояли на прямоугольных ковриках с мягким, спокойным узором. Светили несколько мощных ламп. Было не очень шумно, хотя говорили многие. Пахло немножко хлоркой и еще чем-то, кажется – железом. На противоположном конце прохода висели на стене механические часы, сам проход занимал длинный узкий стол с задвинутыми под него стульями. Слева от входа на тумбочке сидел еще один мальчишка – в форме, он соскочил на пол, едва Славка вошел. В руках у мальчишки был автомат – короткий, с длинным магазином, – и этот автомат смотрел Славке в живот. Но мальчишка тут же расслабился и буркнул:
– А, про тебя говорили. Заходи, твоя кровать восьмая. – Он кивнул безотносительно «в пространство» и опять вспрыгнул на тумбочку, устроив автомат на коленях стволом в дверь. Только теперь Славка увидел, что слева и справа от двери лежат в тени две огромные немецкие овчарки – они смотрели на новенького мальчишку грустными пристальными глазами. Собаки были страшноватые и очень красивые.
Славка вошел. Окончательно, если так можно сказать. Слева и справа от двери висели плакаты, какие-то схемы и графики, он не стал их разглядывать, потому что внутри все вздрагивало. Перед первыми колоннами оказались еще двери, на одной было крупно написано «Душ», на другой – «Туалет». «Общий, – подумал Славка с легким омерзением. – Ну ладно, потерплю. Привыкну».
Он сделал еще несколько шагов, очень стараясь держаться спокойно. И думал, что выглядит как идиот – лысый, с торчащими ушами, испугом в глазах (он не пытался себя обманывать на этот счет) и охапкой барахла в руках, которая явно смещает равновесие, заставляя наклоняться вперед. Славка, казалось, просто напрашивался на «теплый» прием. «Ох… – подумал он, – что же будет-то?!»
Однако большинство мальчишек вовсе и не смотрели в его сторону. В основном они разговаривали, читали или писали, разложив книги и тетради на стоящих у кроватей неожиданно модерновых тумбочках, или чистили оружие. В головах у каждой кровати, оказывается, было место, где висело всякое-разное, в том числе – и оружие. «А мне не дали», – вдруг обиделся Славка, хотя до этого про оружие почти и не думал. В основном висели короткие автоматы без прикладов… а, нет, приклады сложены… А во взглядах нескольких смотревших-таки на Славку был холодный интерес, и не больше.
Восьмая кровать стояла справа. Они, оказывается, тянулись не подряд, нечетные стояли слева, четные – справа. Наверное, в этом был какой-то смысл, хотя Славка его не понимал совершенно. Но… на этой кровати лежал полуразобранный автомат. Вот как раз мальчишка, чистивший какую-то штуковину от этого автомата, посмотрел на подошедшего Славку вовсе не безразлично, а с интересом и насмешкой. У него были карие глаза, но светлые, настолько светлые, что казались желтыми. Мальчишка выглядел ровесником Славки, но казался более крепким, хотя и был пониже ростом. Он стоял босиком, в серой тонкой водолазке, заправленной в синие спортивные штаны.
Славка остановился, так и стоял молча. Он не знал, что ему делать. Попросить убрать оружие? Просто положить вещи, и все? Внутри противно сжималось и икало. Славка понимал, что с каждой секундой опускается в глазах обитателей общежития ниже и ниже. Но делать что-то просто боялся. И не мог себя заставить.
– Ты можешь уйти, – неожиданно спокойно сказал тоже бритый наголо мальчишка с серьезным взглядом, в котором Славке, бывшему уже в полном отчаянье, почудилась – или не почудилась? – капелька доброжелательности. Ему было лет десять, может – чуть больше, но уверенности и спокойствия в нем хватило бы на сотню Славок. Он сидел дальше через кровать, отложив какой-то учебник, вроде бы по физике – он что, старше, чем кажется? – и наблюдал за происходящим.
– Куда? – почти всхлипнул Славка, вообразивший, что ему придется убираться из поселка… куда?! В тот промороженный мертвый ужас?! Одному?! Уйти?! Нет, нет, только не это! Все, что угодно, только не это! – Мне некуда…
– Да не из поселка. – Бритый угадал его мысли, наверное, открыто проявившиеся на лице. – Наоборот – в поселок. Тебя запросто возьмут куда-нибудь в семью, и все. По-моему, тебе не стоит пытаться стать кадетом.
– Еще бы, – фыркнул желтоглазый и плюхнулся на кровать, стоящую напротив Славкиной. – Не хватало спать рядом с педулькой. Эй, его же имели… – Желтоглазый победно огляделся, как человек, сообщающий очень забавную новость… но на этот раз и ему отвечали равнодушные взгляды, а бритый спокойно сказал:
– Заткнись, Борь. Никому нет никакого дела до того, что с кем было.
Видимо, предупреждение, хоть и высказанное почти безразличным тоном и от явно младшего по возрасту, было серьезным и весомым, потому что желтоглазый не стал развивать тему. Славка, впрочем, и не понял, что именно про него сказали, он продолжал стоять, настороженно и испуганно озираясь.
Однако Боря и не отстал.
– Да какой из него кадет? – продолжал он. – Видно же, что он трус! – Славка покосился на бритого, в душе надеясь, что тот заступится… что ему стоит-то?! Но тот уже читал свою книжку – точно, учебник физики за 8-й класс… – Трус и маменькин сынок. Ну что, эй ты, как тебя, зови мамочку, может, она вылезет из могилки и при…
Дальнейшего Славка уже не слышал. Внезапно у него в ушах забурлила – точно как в ванной, когда играешь в водолаза, – невесть откуда взявшаяся вода, а в голове разорвалась упругая, звонкая бомба ярости. Нахлынувшее чувство было ужасным, ликующим… облегчением. С диким низким ревом взбешенного животного Славка, уронив свертки, бросился на мгновенно вскочившего желтоглазого.
Они сцепились. Славка получил с ходу страшный удар каменно-крепким кулаком под дых и повалился в проход, но в какой-то сияющей, ранее никогда не испытанной ярости рывком за ногу, почти не дыша – дышать не получалось, – повалил желтоглазого, и очень удачно. Тот стукнулся бы затылком о край тумбочки, но с кошачьей тренированностью выставил локоть. Однако, видимо, ушиб его так, что рука повисла, теперь он сидел, придерживая ее. Со всхлипом вздохнув, Славка, слепой от гнева, передвинулся ближе к противнику и впервые в жизни ударил кулаком, попав в скулу. Пальцы разжались от боли (почему-то Славке всегда казалось, что больно только тому, кого бьют… нет, и наоборот – тоже!), однако желтоглазый откинулся от удара назад и приложился-таки затылком о тумбочку. Крепко, даже глаза, как в дурацком мультике, «сошлись в кучку». Славка ударил его левой, но на этот раз мальчишка уклонился, и Славке показалось, что оторвалась его собственная кисть, так как он со всей дури вмазал в дверцу тумбочки. В следующий миг прилетели почти сразу два удара – сбоку по шее ребром кисти, словно топором… и кулаком по локтю правой руки. Мир вокруг повернулся с тошнотной плавной быстротой… и Славка пришел в себя лежащим на кровати. Вокруг стояли, пересмеиваясь – как ни странно, это было не обидно, – почти все обитатели общежития. Желтоглазый сидел на своей постели и, морщась, тер локоть, озабоченно шевеля пальцами. Бритый, опершись о Славкину кровать коленом, показывал ему ладонь: