Глазение всегда напоминает мне о старых добрых временах, когда кино еще не называлось искусством и в Бруклине показывали «кино-шоу» в виде бесконечного кольца. Тогда никто еще не беспокоился о каких-то там Концах или Началах, ты попросту сидел в кинозале, пока на экране не появится уже знакомый эпизод, а после вставал и уходил.
— Глазение чем-то напоминает супружество, ты не находишь? — шепнул я Кэнди.
— Супружество? — переспросила она с тревогой. — Ты не имеешь права на меня давить!
— Это не предложение, Кэнди, а комментарий.
— Комментировать фильмы разрешается. Комментарий по поводу супружества считается давлением.
— Я комментирую глазение, — сказал я. — Это значит…
— Тссс! — громко шикнули сзади, и я вынужден был понизить голос:
— …что какое-то время ты проводишь с другой половинкой пары, а какое-то без. Что вы приходите вместе и уходите вместе, но каждый из вас волен следовать собственным вкусам. Но ты всегда уверен, что вторая половинка пары сбережет для тебя местечко рядом с собой.
Я был без ума от Кэнди.
— Я от тебя без ума, — шепнул я ей.
— Тсссссс! — зашипела пара у нас за спиной (влюбленные копы-напарники на экране допрашивали хозяйку доходного дома).
— Завтра вечером, — шепотом пообещала Кэнди и нежно взяла меня за руку. — Что это? — внезапно спросила она, разглядывая девятку на моем запястье в свете фар автомобильной погони.
— Ээ… Это? Чтобы всегда помнить, как сильно я тебя люблю, — солгал я, не моргнув глазом, чтобы моя будущая невеста не сочла меня помешанным.
— Почему только шесть?
— Ты смотришь не с той стороны.
— Ах, так. Это уже намного лучше!
— Тсссссссссссс! — раздраженно прошипели позади.
Кэнди высадила меня из машины в полночь, возле мужской туалетной комнаты «Доброй Гавани Хоппи». Шагая домой, то есть в контору Виппера Вилла, по тропке через пустырь, я взглянул на почти полную Луну и тут же вспомнил о моем друге на его суровой гавайской вершине.
На небе виднелось лишь несколько звезд; возможно, что Вселенная действительно сжимается. Конечно, я никогда не мог разобраться в вычислениях Ву, однако они практически всегда оказывались верными. Но даже если так, с чего бы мне беспокоиться? Несколько миллиардов лет — подлинная вечность, пока ты молод, а в сорок один год человек еще не стар. Говорят, второй брак — это вторая юность! Тут я аккуратно переступил через свою старую подружку, которая при лунном свете выглядела неизмеримо лучше, чем всегда. Но разве то же самое нельзя сказать и обо мне?
* * *Было уже почти десять, когда я пробудился на следующее утро и проделал привычный путь до «Доброй Гавани Хоппи», спотыкаясь и жмурясь на солнечный свет. «Янки Виппера Вилла», — заметил Хоппи, который заменял тормозные колодки уже на другом «форде», и я пробормотал «Верно», а Хопии сказал свое «А то» мне в спину, когда я вышел из туалетной комнаты и отправился в обратный путь через пустырь.
Перед накидкой из деревянных бусин я остановился: она определенно выглядела куда новее. Похоже, что на земле стало меньше рассыпанных бусин, а на неопреновых струнах меньше свободных мест. Но зачем гадать, если у меня в руках (то есть на левом запястье) неоспоримое доказательство?
Я проверил записанную цифру: 9.
И пересчитал бусины в четвертом сверху ряду: 11.
И повторил обе операции — с тем же результатом.
Я быстро оглядел окрестные кусты в надежде обнаружить там хихикающих мальчишек или даже Хоппи. Но пустырь был абсолютно пуст. Впрочем, как и следовало ожидать в центре Хантсвилла во время школьных занятий. Никаких детей с их непредсказуемыми забавами.
Поплевав на девятку, я стер ее большим пальцем правой руки и вернулся в контору, ожидая обнаружить на автоответчике еще одно послание от Ву, однако мои ожидания не оправдались. Часы показывали всего 10.30, до ланча у Бонни оставалась прорва времени, и что же еще я мог поделать, кроме как достать из холодильника банку колы, разложить на подоконнике своего Коркорана и приступить к расследованию.
Я как раз уже начал клевать носом, когда громоздкая антикварная факс-машина Виппера Вилла, дважды щелкнув, решительно пробудилась к жизни. Она шумела и гремела, брякала и крякала, посвистывала и повизгивала и наконец выплюнула на пол листок с пурпурными мимеографическими значками:
Подождав, пока листок остынет, я поднял его и разгладил бумагу. Надо бы положить рядом с первым, подумал я, и тут же зазвонил телефон.
— Ну как? — Это, конечно, был Ву.
— Гм. Снова Большой Крах? — предположил я наугад.
— Должно быть, ты держишь листок вверх ногами, Ирвинг. Формула, которую я тебе послал, описывает Антиэнтропийное Обращение.
— Я так и понял, — быстро солгал я. — Означает ли это твое Обращение, что Большого Краха не будет? — Честно говоря, я бы не удивился; вся эта история с красным и голубым смахивала больше на утренний телесериал, чем на подлинную катастрофу.
— Ирвинг! — с упреком произнес Ву. — Посмотри на мою формулу внимательно. АО неизбежно приводит к Большому Краху, оно попросту его провоцирует. Наша Вселенная не только сжимается, она обращается вспять. Это как обратная перемотка, ты понял? Согласно моим расчетам, все будет происходить задом наперед в течение ближайших одиннадцати или пятнадцати миллиардов лет, вплоть до Большого Краха. Дерево станет расти из пепла к дровам, из дров — к дубу, из дуба — к желудю. Разбитое стекло взлетит, срастется и вставится в оконную раму. Чай будет нагреваться прямо в чашке.
— Звучит увлекательно, — сказал я. — Даже может оказаться полезным. И когда все это начнется?
— Уже началось, — сказал Ву. — Антиэнтропийное Обращение идет полным ходом.
— Ты уверен? — Я потрогал банку с колой. Она заметно потеплела, но не следовало ли ей сделаться холоднее? Потом я взглянул на часы: было уже почти одиннадцать. — У нас тут все идет вперед, а не назад, — сообщил я ему.
— Разумеется, — сказал Ву, — пока еще рановато. Видишь ли, АО началось на Краю Вселенной. Это как стартовая черта авторалли или, если хочешь, граница, от которой отлив возвращается вспять. Прилив или автомобили уже стартовали, а людям на берегу и на финише все еще кажется, что ничего такого не происходит. Здесь, на Земле, мы можем ничего такого не заметить еще тысячи лет. Но по космическим меркам — это лишь мгновение.
Я не мог не моргнуть, припомнив накидку из бусин.
— Послушай, Ву, а может ли случиться такое… что здесь уже нечто возвращается вспять? Обратная перемотка, как ты это называешь?
— Маловероятно, — немного подумав, сказал Ву. — Вселенная столь невообразимо велика, и…
И тут в дверь постучали.
— Прости, Ву, — поспешно сказал я, — тут кто-то пришел, я должен открыть дверь.
Это была Кэнди, в своей безупречно отглаженной униформе цвета хаки. Вместо того, чтобы нежно чмокнуть в щечку меня, уже почти нареченного жениха, моя будущая невеста прямиком прошла к холодильнику Виппера Вилла (что на керосиновом ходу) и откупорила банку вишневой Диетколы-Без-Кофеина. Я сразу понял — что-то произошло, и притом нехорошее, поскольку Кэнди терпеть не может вишневой Диетколы-Без-Кофеина.
— По-моему, мы должны были встретиться во время ланча?
— Мне только что позвонили из Беличьего Кряжа, — сказала она. — Из санатория. Ирвинг! Папа врезал Зуммеру.
Мне, разумеется, послышалось «врезал по зуммеру», и будучи готов принять желаемое за действительное, я понял это как местный вариант идиомы «отбросил копыта». Напустив на себя скорбный вид и спрятав виноватую ухмылку, я подошел к ней, нежно взял за руку и бесстыдно солгал:
— Мне так жаль, Кэнди. Я ужасно огорчен.
— Ты и вполовину не так огорчен, как Зуммер, — сказала она, увлекая меня к дверям. —
У бедняжки здоровенный фонарь под глазом.
* * *Беличий Кряж (санаторий) расположен к северо-востоку от Хантсвилла, в небольшой долине, над которой возвышается Беличий Кряж (гора). Это одноэтажное здание современной постройки с виду сильно смахивает на младшую школу или мотель, но пахнет как… Ну, вы знаете, как пахнут все богадельни. Кэнди привела меня в длинный холл, где мы нашли ее отца. Виппер Вилл восседал перед телевизором, привязанный к креслу, и тихо, ласково улыбался, взирая, как Джексон притворяется, что играет на гитаре и поет.
— Доброе утро, мистер Нойдарт, — вежливо поздоровался я. Язык у меня не поворачивался назвать его Виппером Биллом. Я уже говорил, что не знал отца Кэнди в бытность его грозой трейлерных парков четырех графств.
Старик, сидящий перед нами, был еще крепкого сложения, но какой-то мягкий (говядина, подернутая жирком), совсем без зубов, но зато с длинными, тонкими белыми волосами, которые этим утром казались немного серее, чем всегда. Его бледно-голубые глаза ни на секунду не отрывались от экрана, а пальцы неустанно поглаживали бумажную салфетку, разложенную на коленях.
— Доброе утро, мистер Нойдарт, — вежливо поздоровался я. Язык у меня не поворачивался назвать его Виппером Биллом. Я уже говорил, что не знал отца Кэнди в бытность его грозой трейлерных парков четырех графств.
Старик, сидящий перед нами, был еще крепкого сложения, но какой-то мягкий (говядина, подернутая жирком), совсем без зубов, но зато с длинными, тонкими белыми волосами, которые этим утром казались немного серее, чем всегда. Его бледно-голубые глаза ни на секунду не отрывались от экрана, а пальцы неустанно поглаживали бумажную салфетку, разложенную на коленях.
— Что случилось, папа? — спросила Кэнди, с дочерней нежностью прикоснувшись к плечу старика. Ответа, разумеется, не последовало. Виппер Вилл Нойдарт не вымолвил ни словечка с того самого дня, когда поступил в санаторий и обозвал Флоренс Гейзере (старшую медсестру) сукой, безмозглой клушей и ... ... ..., пообещав ее пристрелить.
— Я помогал ему встать из каталки, чтобы помыть его в ванне. А он вдруг как подскочит, ну и навесил мне фонарь.
Обернувшись, я увидел в дверях молодого костлявого негра, в белом одеянии санитара и с бриллиантовой запонкой в ноздре. Негр прикладывал к подбитому глазу мокрое полотенце.
— У него сверкнуло что-то этакое в глазах, — сказал он Кэнди. — Обозвал меня ... ... ... (прошу прощения!), а потом вдруг как подскочит, ну и врезал мне будь здоров. Прямо как прежний Виппер Вилл, почти совсем.
— Извини, Зуммер. Большое спасибо, что позвонил мне, а не Гейзере.
— Да ладно, чего там. У старых ребят с Альцгеймером бывают инсиденты. — Он произнес это словечко с «эс» вместо «цэ». — Гейзере, ну, она бы чересчур разволновалась.
— Зуммер, — сказала Кэнди. — Я хочу познакомить тебя со своим…
Я понадеялся, что она представит меня как своего будущего жениха, но тут меня постигло разочарование. Я был представлен «другом из Нью-Йорка».
— Янки Виппера Вилла, — кивнув, сказал Зуммер. — Как же, я слышал о нем.
— Мне очень жаль, что папа подвесил тебе фингал, — сказала Кэнди. — И я ужасно благодарна, что ты не позвонил Гейзере. Может, купить тебе сырой бифштекс, чтобы приложить к глазу?
— Я вегетарианец, — парировал Зуммер. — Не бери в голову, Кэнди. Твой папа совсем не такой плохой, если не считать одного инсидента. Он позволяет мне мыть его и прогуливать по утрам, кроткий, как голубок, не правда ли, мистер Нойдарт? И мы вместе с ним смотрим Ти-Эн-Эн. Конечно, он не всегда был таким хорошим. Помню, разок пальнул в мою мамашу, когда мы жили в трейлере у Кайбер-крика. Обозвал ее грязной черной ... ... ... Извиняюсь, конечно, но так он и сказал.
— Мы с Зуммером старые друзья, — объяснила Кэнди, когда мы вернулись к машине. — Он был первый черномазый в нашей средней школе, ох извини, афроамериканец или как там. Ну а я дочка Виппера Вилла, и мы с Зуммером на пару ходили в изгоях. Я приглядывала за ним, а он до сих пор приглядывает за мной. Слава Богу! Если Гейзере узнает, что папа снова принялся выступать, его мигом вышвырнут из Беличьего Кряжа, а мне больше некуда его пристроить, и все вернется к тому, с чего началось. И что же тогда с нами будет, Ирвинг?
— Ничего хорошего, — кивнул я.
— Надеюсь, на этом все и закончится. Просто один случайный инсидент. — Она произнесла это словечко точь-в-точь как Зуммер.
— И я надеюсь, — кивнул я.
— Странно, — сказала она задумчиво. — Тебе не показалось, что папа сегодня выглядит немного лучше?
— Ты так думаешь?
— Я думаю, что Зуммер испробовал на его волосах свою Греческую Формулу. Зуммер всегда мечтал стать парикмахером, а в санатории он просто ради заработка.
* * *
Мы пропустили ланч и назначили свидание на вечер, чтобы вместе пообедать и затем «покататься» (я просто обязан был снова поставить вопрос ребром). Кэнди высадила меня у конторы. Было еще только три пополудни, поэтому я открыл банку колы и своего Коркорана, твердо намереваясь наверстать упущенное. Меня пробудили ритмичное кряканье, звяканье, похрюкиванье и погрюкиванье, а также неравномерное жужжание и сильно наэлектризованная атмосфера. Пол в конторе ходил ходуном. Вертикальная, уникальная факс-машина Виппера Вилла еще немного поднатужилась и выплюнула испещренный пурпурными значками листок, который неспешно спланировал на пол.
Я поднял его за уголок и изучил, пока он остывал:
Но прежде, чем я успел сообразить, что бы все это могло означать (кто написал это, было предельно ясно), зазвонил телефон.
— Вот ответ на твой вопрос, — сообщил Ву.
— Какой еще вопрос?
— Ты спрашивал, не может ли что-нибудь здесь уже приступить к обратной перемотке.
— Не там у тебя, — возразил я, — а здесь, в Алабаме.
— Когда я говорю ЗДЕСЬ, Ирвинг, то имею в виду — на Земле! — сказал Ву. — Как показывают мои выкладки, теоретически такое вполне возможно. А может, даже неизбежно. Ты, разумеется, слышал о суперструнах, ведь так?
— Это что-то вроде суперклея или супермоделей? — отважился предположить я.
— Вот именно. Они удерживают всю Вселенную вместе и напряжены до предела. Вполне вероятно, что гармонические вибрации суперструн способны воздействовать на отдельные дискретные объекты, которые таким образом могли бы приобрести специфические свойства Пузырей или, иначе выражаясь, Обращений в локальных энтропийных полях.
— Пузырей, говоришь? А как насчет пустырей? — И я поведал ему о старой накидке из деревянных бусин.
— Гммммммм, — сказал Ву, и я почти услышал, как бешено вращаются шестеренки в его мозгу. — Кажется, ты ухватил нечто интересное, Ирв. Да, тут прослеживается некий определенный смысл. Гармонические обертоны суперструн могли бы проследовать от Края Вселенной вдоль линии моего взгляда, а затем по соединениям наших телефонов и факсов. В общем, все похоже на то, как стекло ломается по надпиленной линии, представляешь? Однако нужны вещественные доказательства. Пришли-ка мне пару снимков, чтобы я мог количественно оценить фе… ууупс! — Его голос резко упал до шепота. — Кажется, идет мой шеф. Передай привет Кэнди, Ирв, я тебе еще позвоню.
* * *Было еще совсем светло, когда Ву повесил трубку, поэтому я пошел через пустырь в Добрую Гавань Хоппи и одолжил «Поляроид», которым тот снимал побитые и помятые в дорожных происшествиях автомашины. Запечатлев феномен накидки, я произвел его количественную оценку путем арифметического подсчета. Вместо одиннадцати бусин я насчитал тринадцать. Все остальные струны также заметно пополнились, а в грязи уже почти не осталось разрозненных бусин. Никидка выглядела настолько прилично, что я, пожалуй, мог бы даже взять ее к себе в машину, если бы таковая у меня была.
Все это мне ужасно не нравилось.
Я вернул Хоппи камеру и поплелся обратно в контору, пытаясь на ходу осмыслить происходящее. Что станется с опавшими листьями? Они спланируют вверх и заново прикрепятся к деревьям? А подаренный Кэнди «вольво»? У него возникнут четыре скорости на реверсе? От этаких мыслей ум у меня настолько зашел за разум, что я машинально сунул снимок в корзинку с надисью ИСХОДЯЩИЕ, прежде чем припомнил (а точнее, осознал), что факс-машина Виппера Вилла принципиально не передает информацию. Я мог переговорить с Ву по телефону (когда он позвонит), но ничего не мог переслать ему по факсу.
Как ни странно, на душе у меня полегчало. В конце концов, я сделал все, что мог. И я безумно устал от размышлений о Вселенной. У меня назначено крайне важное, возможно, даже историческое свидание, не говоря уж о необходимости проводить расследование для алабамского суда. Поэтому я открыл банку колы, разложил на подоконнике своего Коркорана и погрузился в сладкие мечты, переходящие в глубокий сон. Мне приснилась Кэнди и эта маленькая последняя пуговичка на ее форменной блузе.
* * *У служащих ханствиллского отделения Департамента национальных парков множество разнообразных обязанностей, которые зачастую простираются далеко за формальную границу без-десяти-пять. Кое-какие из этих дел довольно интересны, другие даже забавны, а так как Кэнди любит свою работу, я по мере сил стараюсь применяться к обстоятельствам, по возможности составляя ей компанию. В тот вечер мы посетили Выставку Жареной Рыбы и Шотландских Кильтов (под эгидой Союза баптистов Северной Алабамы), где Кэнди изображала почетную гостью в своем аккуратно отглаженном, словно с иголочки, хаки.
Что касается рыбы, то она была моя любимая, прудовая, запанированная в сухарях и зажаренная в кукурузном масле, но я не мог расслабиться и получить удовольствие, размышляя о том, как бы нам поскорей закруглиться, чтобы добраться до Беличьего Кряжа (горы). У баптистов, впрочем, есть одна хорошая привычка — они рано ложатся спать, и мы с Кэнди припарковались на смотровой площадке в 21.15.