Анализируя сведения древнейших летописей о крещении Ольги, Карамзин обнаружил в них ряд ошибок. Так, оказалось, что летописная дата этого акта – 955 г. не согласуется с данными Константина Багрянородного о времени приема Ольги в Константинополе. Исследователь вычислил, что указанные императором числа, дни недели и месяц были либо в 946, либо в 957 г. Более подходящей для него показалась дата 957 г., поскольку, как следует из записок Константина, княгиня встречалась не только с ним самим, но и с семьей его сына Романа. В 946 г. царевич был еще подростком, хотя и женатым на маленькой девочке. Детей в это время он еще не имел.[60]
Эти выводы историка представляются вполне убедительными, но в последующей историографии возникли споры и появились иные точки зрения.
Карамзин заметил, что в Лаврентьевской летописи и в связанных с ней поздних сводах принимавший Ольгу византийский император неправильно назван Иоанном Цимиским. Этот правитель пришел к власти уже после смерти княгини. В Ипатьевской летописи этой ошибки не было, значит, ее создатель был лучше информирован об истории Византии, чем автор Лаврентьевской. К тому же историк усомнился в сообщении обеих летописей о том, что император захотел жениться на Ольге, находящейся в весьма почтенном возрасте. Ведь сам он давно был женат, да и принимал русскую княгиню вместе с супругой.[61]
Пытливый историк заметил, что в сочинении Константина Багрянородного ничего не писалось о крещении русской княгини и сама она называлась языческим именем Хельга (после крещения Ольга стала Еленой). Однако русские летописи и византийские хроники утверждали, что Ольга ездила в Византию специально для крещения. Чтобы разобраться в этом противоречии, Карамзин решил, что Константина интересовали только вопросы церемониала, поэтому он и не упомянул о крещении своей гостьи.[62]
Позднее данный вопрос вызвал бурную дискуссию в историографии. При этом спорящим приходилось лишь интерпретировать те источники, которые ввел в научный оборот Карамзин.
Среди зарубежных хроник историку удалось обнаружить памятник, свидетельствующий о достаточно обширных международных контактах княгини Ольги. Это – «Продолжение хроники Регинона», написанное в конце X в. В нем сообщалось об отправке в 959 г. русского посольства к германскому императору Оттону I и ответной миссии католического епископа Адальберта в 961 г., которая закончилась полным провалом – Адальберт вынужден был бежать на родину. Карамзин счел содержание этого источника абсолютно достоверным и решил, что Ольга хотела крестить Русь с помощью немецких миссионеров, но не смогла это сделать из-за противодействия сына-язычника.[63]
В последующем содержание «Продолжения хроники Регинона» привлекло внимание многих исследователей, предлагавших его собственное толкование.
Н. М. Карамзин подверг критике поздние источники о княгине Ольге, в частности ее «Житие» в краткой и пространной редакции, всевозможные добавления в поздних летописях и хрониках. Их он назвал баснословием и выдумками всевозможных сочинителей.[64] К числу недостоверных он отнес и сообщение в «Похвале князю Владимиру» о том, что в правление этого князя были обнаружены мощи Ольги и установлены в Десятинной церкви, поскольку в древнейших летописях никаких данных на этот счет не было.[65]
В целом знаменитый историк очень высоко оценил деятельность княгини Ольги и поставил ее в один ряд с великими государственными деятелями Древней Руси: «Предание нарекло Ольгу хитрой, церковь – святой, история – мудрой. Она не воевала, а правила государством. С деятельностью великого мужа учредила порядок в государстве, не писала законов, но давала уставы, простые и самые нужные. При Ольге Россия стала известна в отдаленных странах Европы».[66]
Определенное внимание княгине Ольге уделил и другой известный историк С. М. Соловьев. Рассматривая все предания и мнения об ее происхождении, он признал достоверным лишь ее происхождение из северных областей Руси. Сведения летописей об ее жестокой мести древлянам он не склонен считать легендарными, поскольку в древнерусском обществе месть была широко распространена, и почитался лишь тот, кто мог отомстить обидчику.[67]
Анализируя сведения летописей о реформах княгини, Соловьев решил, что на установленных ею погостах находились представители княжеской администрации – тиуны, которые не только собирали дань, но и вершили суд. Слово «повосты» из Лаврентьевской летописи он счел неправильным прочтением, возникшим при переписке текста с древней ветхой рукописи.[68]
Исследуя маршрут, по которому Ольга объезжала свои владения в начале правления, историк решил, что он проходил по окраинам Новгородской земли, т. е. рекам Мста и Луга.[69] Однако в настоящее время нет точных данных об этих границах. К примеру, Белоозеро было много севернее Мсты, а Изборск – юго-западнее Луги. При этом оба эти города были новгородскими еще при Рюрике.
С. М. Соловьев поддержал точку зрения Карамзина на то, что датой крещения русской княгини следует считать 957 г., а не 955, как в летописях. Предположение В. Н. Татищева о склонности Ольги к христианству еще в Киеве (но она якобы боялась враждебности язычников) он отверг: ведь согласно летописным данным, и в Киеве и в Новгороде при князе Игоре существовали христианские храмы в честь Ильи-пророка и Спасо-Преображения.[70]
Историк высказал мнение о том, что Ольга осталась недовольна оказанным ей в Константинополе приемом, поскольку ее заставили долго ждать в гавани и принимали на недостойном ее низком уровне.[71] Позднее византинисты убедительно оспорили эту точку зрения – Ольгу принимали на самом высоком уровне.
Рассматривая содержание «Продолжения хроники Регинона», Соловьев счел сомнительными сведения о том, что именно Ольга отправила послов к германскому императору. По его мнению, русские визитеры были самозванцами: желая получить дары от католического духовенства, они самовольно пригласили миссионеров в свою страну. В итоге оказалось, что в Киеве епископа Адальберта никто не ждал, и его миссия провалилась.[72]
Саркофаг из волынского шифера. X в. Найден при раскопках Десятинной церкви. Предполагается, что в нем была захоронена княгиня Ольга
Историк полагал, что Ольга обладала большой личной собственностью. В Вышгороде находилась ее загородная резиденция, хранилась казна. Село Будутино она отдала ключнице Малуше, когда та родила от Святослава сына Владимира. Позднее та пожертвовала его Десятинной церкви.[73]
В целом Соловьев, как и Карамзин, высоко оценил деятельность княгини Ольги, назвав ее «устроительницей Русской земли, мудрейшей из женщин». По его мнению, в Древней Руси княгини занимали высокое положение: имели значительное имущество, содержали целый штат слуг, участвовали в пирах, охоте, отличались хитростью, смекалкой, были храбры и находчивы.[74] Эти выводы он сделал, исходя из фактов биографии Ольги.
Не менее положительно относился к Ольге и другой историк рубежа XIX и XX вв. – академик С. Ф. Платонов. Он даже полагал, что с 945 по 957 г. княгиня правила совершенно самостоятельно всем Древнерусским государством. Подобно другим знатным женщинам своего времени она обладала полной гражданской и имущественной самостоятельностью, отличалась государственной мудростью, смекалкой и в этом отношении смогла «переплюнуть» самого византийского императора.[75] В данном случае Платонов счел достоверными сведения летописей о том, что Константин сватался к Ольге, но та, не желая портить отношения отказом, перехитрила его и сделала брак невозможным.
Академик Б. Д. Греков также полагал, что Ольга была совершенно самостоятельной правительницей: установила размер дани, взимаемой с подвластных территорий, создала административно-хозяйственные пункты по управлению территориями, проводила собственную международную политику, владела замковым городом Вышгород. Обо всем этом было известно в Византии, поэтому она получила от императора более ценные дары, чем ее сын Святослав в лице своего посла. Греков не сомневался, что Ольга сама отправила послов к германскому императору, желая установить с ним дружеские отношения.[76]
В последующее время историки стали уделять больше внимания отдельным сторонам деятельности княгини Ольги и конкретным фактам ее биографии. Так, А. Н. Сахаров написал обстоятельный очерк, посвященный дипломатии Ольги. Он подробно проанализировал все, дошедшие до нас источники, дал оценку предшествующим трудам, начиная с В. Н. Татищева и заканчивая В. Т. Пашуто, М. Б. Свердловым и А. Г. Кузьминым.[77]
В последующее время историки стали уделять больше внимания отдельным сторонам деятельности княгини Ольги и конкретным фактам ее биографии. Так, А. Н. Сахаров написал обстоятельный очерк, посвященный дипломатии Ольги. Он подробно проанализировал все, дошедшие до нас источники, дал оценку предшествующим трудам, начиная с В. Н. Татищева и заканчивая В. Т. Пашуто, М. Б. Свердловым и А. Г. Кузьминым.[77]
Сахаров согласился с мнением Карамзина о том, что княгиня ездила в Константинополь в 957 г. и что летописцы допустили ошибку в дате этого события. Цель визита Ольги состояла не только в крещении, но и в установлении с Византией равноправных отношений, и для этого она дважды посещала императора Константина – поэтому в своем сочинении о ее визите он и забыл упомянуть о ее крещении. Главным для Константина было описать пышный церемониал, по которому принималась русская княгиня: она была удостоена личной беседы с императором и членами его семьи; во время официальной части ее не заставили падать ниц перед императорским троном, а во время неофициальной части даже предложили сесть; в честь нее и ее спутников был устроен обед, после которого всех одарили подарками.[78] В данном случае А. Н. Сахаров убедительно доказал несостоятельность мнения С. М. Соловьева, утверждающего, что Ольга была принята в Константинополе недостаточно пышно.
Рассматривая различные источники об обстоятельствах крещения Ольги и пытаясь объяснить существующие в них противоречия, Сахаров предположил, что княгиня могла стать христианкой дважды: первый раз неофициально, в Киеве, второй раз торжественно и публично, в Константинополе. Относительно причин провала миссии в Киев католического епископа Адальберта Сахаров высказал мнение, что тот превысил свои полномочия и решил поставить Русь в зависимость от католического духовенства, в частности главы германской церкви. Естественно, что Ольга и ее окружение не пожелали подчиняться каким-либо иностранцам.[79]
Очерк о дипломатии княгини Ольги вошел в состав фундаментальной монографии А. Н. Сахарова, посвященной дипломатическим отношениям Древней Руси.[80]
Академик Б. А. Рыбаков попытался оценить вклад княгини Ольги в становление и развитие русской государственности. Анализируя некоторые летописные известия о ней, он пришел к выводу, что рассказ об ее мести древлянам не имел ничего общего с историческими реалиями. По своей сути он напоминал описание славянского погребального обряда: сначала умершего несли в ладье, потом сжигали, затем насыпали холм и справляли тризну. Сказание о мести, по мнению Рыбакова, было написано для устрашения подданных княгини и для доказательства непобедимости киевских правителей.[81]
Рыбаков решил, что отношение к реальным событиям имело лишь летописное описание реформ Ольги. Она установила конкретные и справедливые налоги, организовала княжеский домен со становищами (местами стоянки князя), ловищами (охотничьими угодьями), знамениями (бортями) и местами для ловли рыбы. Таким образом, она размежевала угодья правителей и подданных. Становищ, как полагал академик, было не меньше 50. Кроме них якобы были погосты – острожки с постоянным гарнизоном, которых насчитывалось от 500 до 2000.[82]
Последнее предположение академика кажется маловероятным, поскольку у Ольги не могло быть столь большой по численности дружины, чтобы распределять ее по острожкам. Да и надобности в них не было, учитывая слабую заселенность территории Древней Руси в то время.
Б. А. Рыбаков полагал, что Ольга сначала крестилась дома – в 955 г. и эта дата нашла отражение в летописях. Поэтому в Константинополь она прибыла уже христианкой в сопровождении священника Григоря (его имя Константин Багрянородный назвал в числе спутников княгини). По мнению историка, император в действительности хотел жениться на русской княгине, чтобы поставить ее страну в вассальную зависимость. При этом Ольга отнюдь не была старой женщиной, поскольку имела маленького сына. На момент гибели мужа ей должно было быть лет 28-32.[83]
Делая подобное предположение о возрасте Ольги, Рыбаков почему-то полностью проигнорировал летописную запись о том, что брак между Игорем и Ольгой был заключен в 903 г., поэтому в 945 г. княгине никак не могло быть даже 32 лет.
В целом Б. А. Рыбаков весьма высоко оценил деятельность Ольги по обустройству Древнерусского государства, особенно реформы в налогообложении, выделении княжеского домена и устрашение подданных в письменном сочинении.[84]
Последний вывод академика представляется несколько надуманным, поскольку устрашать неграмотных подданных письменно было бессмысленным. Для передачи же текста устным путем необходим был большой штат особых людей, которые вряд ли существовали в то время.
Киев и его окрестности в X-XIII вв. План составлен Л. А. Голубевой: 1 – курганные погребения с трупосожжением IX-X вв.; 2 – курганные погребения с трупосожжением в грунтовой могиле IX-X вв.; 3 – погребения в срубных гробницах IX-X вв.; 4 – погребения в грунтовых могилах конца X – начала XI в.; 5 – церковные кладбища XI-XII вв.; 6 – братские могилы XIII в.
Академик Г. Г. Литаврин посвятил ряд работ проблеме датировки поездки Ольги в Константинополь. Проанализировов содержание главного источника по этому вопросу – сочинения Константина Багрянородного «О церемониях византийского двора», он пришел к выводу, что Ольга ездила в Константинополь не в 957 г., как считало большинство исследователей вслед за Н. М. Карамзиным, а в 946 г. К этому году, как и к 957, подходили упомянутые императором даты: 9 сентября – среда и 18 октября – воскресенье. Аргументами в пользу своей точки зрения Литаврин считал следующие обстоятельства: в 957 г. княгиня Ольга была слишком стара для трудной поездки в Византию; описанные Константином взаимоотношения между его женой и невесткой больше походили на взаимоотношения с первой женой царевича Романа юной Бертой, нежели со второй женой, через некоторое время отравившей императрицу.[85]
Но можно ли признать доводы Литаврина в пользу пересмотра устоявшейся точки зрения на дату поездки Ольги в Константинополь убедительными? Торговый путь в Константинополь к середине X в. был очень хорошо освоен русскими людьми и вряд ли являлся особенно трудным даже для пожилой женщины. К тому же после 957 г. княгиня Ольга прожила еще 12 лет, значит, особо дряхлой не была. Путешествие на судах для нее было привычным делом. Ведь это был главный способ передвижения в то время на Руси. Сочинение Константина Багрянородного вряд ли можно рассматривать как источник о взаимоотношении его жены с невестками. В нем описывались на конкретных примерах церемонии двора. Поэтому эпизод с двойным троном, на наш взгляд, означал, что императрица и жена старшего царевича занимали равное положение во время официальных приемов.
Датируя поездку Ольги в Константинополь 946 г., Литаврин полностью проигнорировал сообщения русских летописей о том, что в этом году Ольга совершила военный поход на Искоростень и все лето осаждала город. Для поездки в Константинополь у нее просто не было времени. Ведь путь туда проходил по реке Днепр и Черному морю, которые зимой были несудоходными. К тому же в 946 г. вряд ли у Ольги было абсолютно прочное положение и в стране было спокойно. Поэтому в следующем 947 г. княгиня занялась реформами во время объезда своих владений. Ни в 946, ни в 947 г. у нее не было возможности надолго покидать Русь и оставлять юного наследника без опеки. Поэтому, представляется, что датировать поездку Ольги в Константинополь, 946 г. нельзя. Княгиня могла покинуть страну на несколько месяцев, только окончательно укрепив свою и сына власть.
Попытка Г. Г. Литаврина пересмотреть традиционную датировку поездки Ольги в Константинополь привела к тому, что в историографии стали появляться самые различные мнения по этому вопросу. Так, О. М. Рапов решил, что княгиня ездила в Византию дважды. Первый раз в 944 г. – при вдовом и малообразованном императоре Романе, который посватался к своей гостье. В это время она и приняла крещение. Вторая поездка была в 946 г. Зная, что Ольга христианка, Константин посадил ее за один стол с собой и познакомил с семьей. Язычницу же, по мнению Рапова, он не стал бы так принимать.[86]
Натянутость подобных предположений очевидна, поскольку полностью разрушает летописную датировку событий 40-х г. X в. Смерть Игоря пришлось бы отнести к 943 г., а месть Ольги древлянам и поездку по стране с реформами – несуществующими. К тому же, если в 946 г. княгиня была уже христианкой, то почему Константин называл ее языческим именем Хельга, а не христианским Елена? Получается, что выдвинутая Раповым точка зрения противоречит данным сразу двух источников.