Но оказалось, что пора не в храм на церемонию, а всего лишь Клеопатре готовиться. Цезарь с сопровождающими отправился осматривать город.
Потом они до самой ночи пировали на роскошном корабле, но без Клеопатры, ту оставили для какихто особых приготовлений. Ночью в одиночку на ложе Цезарь чувствовал себя не слишком уютно. Он вдруг осознал, что привык не только к ее гибкому телу, обволакивающему голосу, но и к ее болтовне. Лежа без сна и вспоминая рассказы любовницы, он вдруг стал понимать, что болтовня по сути пустой не была. Царица очень многое знала и могла рассказать. Приходилось признавать, что в этой не слишком красивой головке был ум.
Весь обряд Цезарь смотрел на Клеопатру и не верил своим глазам. Она преобразилась, большие синие глаза стали просто огромными и сияли, как тысяча звезд сразу. Этот блеск заслонял и крючковатый нос, и узкие губы, и пухлые щеки, завораживал, подчинял себе не меньше ее голоса.
А еще прямая спина. Неужели вот эта юная богиня, больше похожая на каменное изваяние, способна двигаться с кошачьей грацией?! Перед глазами изумленного Цезаря под восторженный рев толпы к трону плыла сама Изида! Даже ковылявший рядом ее малолетний супруг Птолемей смотрел на сестру вместо жрецов.
Когда Цезарь согласно измененному ради них ритуалу протянул ей знаки царской власти, царица одарила всех таким блестящим взглядом, что показалось, будто сумрак храма прорезали солнечные лучи!
Больше всего ему хотелось подхватить Клеопатру под острые локотки тонких рук, прижимавших к груди жезл и плеть, и заключить в свои объятия.
Цезарь уже привык к изменчивости нрава и настроения своей любовницы, но не уставал удивляться переменам ее внешности. Никогда ни одному скульптору не удастся передать очарование Клеопатры, которое кроется не в правильных чертах лица, а в его живости, в сиянии глаз, в смене настроения. Сначала Цезарь думал, что это притворство, но потом понял: она не играет – живет. Просто в его возлюбленной уживаются десяток разных женщин сразу, потому она может быть то нежной, то злой, то ласковой, то капризной, то заботливой, то надменной, то скромницей, то распутницей…
И все это Клеопатра, ее не переделаешь. Но переделывать вовсе не хотелось.
Цезарь вдруг понял, что влюблен! Он, прозванный своими же легионерами распутником за множество покоренных женщин, как мальчишка влюбился в эту дикую кошку, столикую распутную скромницу! Или скромную распутницу? Это все равно, Клеопатре подходило и то, и другое определение.
Одновременно с этим пониманием пришла… ревность. Он смотрел на маленького Птолемея и пытался представить, как мальчик прикасается к Клеопатре. Стало не по себе от желания попросту придушить юного царя.
Цезарь даже головой потряс, отгоняя ненужные мысли. Он что, с ума сошел – ревновать любовницу к ее мужу, да еще и малолетнему?! Смотреть на мальчика расхотелось, но дурацкая ревность не отпускала.
Когда Клеопатра предстала перед его глазами в груде тряпья, она не была девственницей… Но первый из ее малолетних мужей, воспитанный Пофином, явно не был способен на мужские подвиги. Значит, ктото другой? Вспомнив о слухах про связь Клеопатры с Гнеем Помпееммладшим, Цезарь нахмурился. Этот мог! Молод, хорош собой…
Сердито сопя, он лежал на спине, закинув руки за голову, и пытался убедить сам себя, что Клеопатру лишил девственности все же погибший Птолемей. Не получалось, перед глазами возникала крепкая фигура молодого Помпея, заслоняя собой и Птолемея, и евнуха Пофина.
Сама виновница мучений непонимающе смотрела на любовника, уставившегося в потолок с мрачным выражением лица.
– Чтото не так, Цезарь? – ссориться в такой прекрасный день совсем не хотелось, и Клеопатра была настроена миролюбиво.
– У тебя было много мужчин?
– Что? – даже оторопела она от такого вопроса. Уж о чем, а о мужчинах ей, только что получившей царские регалии в Мемфисе из рук Цезаря и ПшерениПтаха, совсем не думалось.
– Я спросил, много ли у тебя было мужчин.
– Нет!
Ну что за женщина?! «Нет!» А он теперь должен думать, сколько включает в себя это «нет».
– Но ты не была девственницей…
Клеопатра подперла кулачками щеки и внимательно посмотрела в лицо любовника.
– До тебя один.
– Птолемей?
– Кто? Птолемей?! – веселый смех разнесся по спальне.
Ей весело, ей очень весело от одного предположения, что ее мужчиной мог быть этот толстяк! Значит, всетаки Гней? Жизнь сыну Помпея в тот миг спасло только то, что он находился очень далеко от Цезаря. Но промолчать Гай Юлий не смог, фыркнул:
– Что же Гней Помпей не научил тебя целоваться?
Клеопатра замерла, чтото соображая.
– А при чем здесь Помпей?
И вдруг снова расхохоталась:
– Ты ревнуешь меня? Цезарь, ты меня ревнуешь?
Тот разозлился окончательно, причем непонятно, на кого больше – любовницу или самого себя.
– Что тут смешного?!
Теперь она уперла локотки в его грудь и уставилась в глаза своими синими омутами. Возможно, от близости, но показалось, что глаза косят.
– Тебе не стоит ревновать, это был хороший мальчик, не имеющий никакого отношения ни к Птолемею, ни к Риму тем более. Просто я не хотела доставаться мужу нетронутой… К счастью, мне удалось прогнать Птолемея в первый же вечер раз и навсегда. Больше никого не было, клянусь Изидой. А сплетню придумал Пофин, чтобы меня прогнали за связь с римлянином.
– Но у тебя и сейчас связь с римлянином.
Клеопатра перевернулась на спину, вытянула руки вверх и почти мечтательно произнесла:
– Теперь меня не прогонишь, я царица, коронованная в Мемфисе самим ПшерениПтахом…
– Кто тебе мешал короноваться раньше?
– Сказала же, что было много противников.
Цезарь решил, что они ведут не те разговоры, а потому притянул ее к себе:
– Ваше величество, а царицам можно заниматься любовью с иноземцами?
– ПшерениПтах ничего об этом не говорил, но ведь нас никто не видит?
Цезарь не был уверен, что она шутит.
Кавалькада судов медленно тащилась по Нилу против течения. Само течение было слабым, поэтому особых трудностей движение не вызывало. С раннего утра пекло солнце, заставляя все живое прятаться в тень, поэтому двигались часто ночью, приводя в изумление живущих по берегам реки. Действительно, с палуб судов, ярко освещенных множеством огней, доносились звуки пира, музыка, пьяные голоса…
Цезаря уже не слишком радовало это путешествие, с Клеопатрой чтото происходило, непонятное ему. Это беспокоило римлянина, как бы строптивая любовница не наделала бед…
Но как же ошибался Цезарь, мысленно ища причины поведения своей непредсказуемой подруги! Онто думал, что Клеопатра беспокоится изза долга, и однажды даже осторожно сказал, что готов часть его простить, чтобы не слишком разорять Египет. В ответ Клеопатра фыркнула:
– Я же сказала, что деньги будут!
– Откуда ты их возьмешь?
– Ты забыл, что я царица Египта и способна справиться сама, без твоей помощи?!
Это Цезарю уже не нравилось. На его скулах заходили желваки.
– Царицей назвал тебя я, я могу и передумать.
– Ты не сделаешь этого!
– Сделаю.
– Нет, не сделаешь!
– Это почему? – насмешливо фыркнул Цезарь.
Клеопатра наклонилась к нему:
– Потому что тогда я не буду тебя любить! – Гордо вскинув головку, она направилась к окну. Не успел Цезарь расхохотаться в ответ, как услышал брошенное через плечо: – И расскажу нашему сыну, как обошелся его отец с его матерью.
Он все же рассмеялся, но смех получился натянутым.
– Надеешься когданибудь родить мне сына?
– Когданибудь? – Настала ее очередь насмехаться. – Это произойдет через семь лун.
Цезарь с трудом сглотнул, такие известия трудно давались даже ему.
– Повтори…
– Ты стал хуже слышать или соображать?
– Ты… хочешь сказать, что…
– О, боги! Все мужчины глупы и ты, Цезарь, не исключение!
Так могла разговаривать с ним только Клеопатра, но сейчас Гай Юлий не заметил ни насмешки, ни вольности. На шестом десятке лет, когда потерял уже всякую надежду иметь наследника, вдруг узнать, что у тебя будет… может быть сын… Как любой мужчина на его месте, Цезарь просто растерялся.
– Ты беременна?..
– Наконецто!
– Иди сюда.
Подошла, встала. Цезарь осторожно приложил руку к ее животу:
– Почему ты уверена, что сын?
– Потому что египетские женщины всегда знают, кто родится.
– Как? – настаивал будущий отец.
– О, Изида! К чему тебе знать?
– Как?!
– Ну, хорошо, если ты такой любопытный… Нужно смочить мочой беременной женщины овес и просо и посмотреть, что раньше прорастет.
– Ну и?..
– Пророс овес. Будет сын!
Цезарь снова с сомнением покосился на тонкую талию своей любовницы:
– Точно овес?
Ночью он лишь сжимал ее в своих объятиях, но не больше. Некоторое время Клеопатра терпела, потом вырвалась из его рук и уселась на ложе, спустив ноги:
– Ты меня больше не хочешь?..
– Хочу, Клео, но мы должны быть осторожными…
– Что?! Ты желаешь, чтобы я умерла от скуки задолго до рождения ребенка?!
– Но, дорогая…
– Нет, если я тебе надоела, так и скажи…
Голос Клеопатры дрожал от обиды, она поспешно оборачивалась куском ткани. Цезарь потянул ее к себе:
– Иди ко мне.
Он больше не сдерживался, но побороть обиду любовницы удалось не сразу, та дулась еще пару дней… Зато к самому Цезарю вернулось ощущение бесшабашного счастья, какое бывает лишь в юности.
Дальнейшее путешествие было уже радостным и принесло массу удовольствий.
Клеопатра сдержала слово, данное еще в осажденном дворце в Александрии. Такого Цезарь еще не видел!
Он и без строптивой любовницы понимал, что Александрия это не Египет, но того, что разворачивалось перед его глазами по берегам разлившегося Нила, не ожидал.
Клеопатра чувствовала себя хозяйкой, дополнительную уверенность ей придавали множество кораблей в свите и умопомрачительная роскошь, окружавшая их во время путешествия. Вела царица себя соответственно, Цезарю доставляло удовольствие ей подыгрывать, но временами Клеопатра переходила границы, и тогда между ними пробегала тень недовольства.
Возможность поссориться у них была не раз. В первый же день Цезаря поразили линии вокруг глаз Клеопатры. Честно говоря, они придавали ее глазам своеобразное очарование, но Цезарь все же фыркнул:
– Что за раскраска?
Та спокойно пожала плечами:
– Чтобы глаза не болели от бликов на воде и от песка, который несет ветер. Тебе тоже не мешает, в Кемете все так подводят.
– Мне?! Еще не хватало, чтобы я ходил разрисованный, как уличный комедиант!
Глаза в обводке стали бешеными:
– Сказав «все», я имела в виду и фараонов Кемет!
Клеопатра теперь упорно называла свою страну ее древним именем, словно подчеркивая, что он в гостях у тысячелетней древности. Немного погодя и Цезарь, и остальные римляне сами осознали это.
По берегам нескончаемым потоком тянулись деревни, переходя одна в другую. Привлеченные невиданным зрелищем, люди высыпали к самой кромке воды, вставали на колени, потом падали ниц, осторожно кося глазами на роскошный корабль с царскими знаками на борту. Стоять так приходилось очень долго, пока не проплывала вся кавалькада, кто знает, что там за важные чиновники на невиданных на Хапи судах?
На спины склоненных в благоговейном приветствии Клеопатра не обращала внимания, зато не уставала рассказывать Цезарю, что там на берегу подальше. Несколько раз они вставали на якорь, пересаживались в лодки и даже уходили далеко от берега в пустыню. Сначала такие путешествия казались опасными, потом Цезарь перестал беспокоиться, их действительно принимали как живых богов, и угрозы жизни не было.
Он долго молчал, глядя на силуэты огромных пирамид. Хотя было еще не слишком жарко, горячий воздух все же дрожал над песком, чуть размывая очертания дальних сооружений. Не хотелось не только разговаривать, даже двигаться, но Клеопатра упорно тащила его кудато:
– Пойдем, ты должен увидеть Сфинкса!
– Кого?
– Пойдем!
Остановившись перед огромной фигурой льва с человеческим лицом, Цезарь обомлел. Глаза Сфинкса смотрели вдаль, в вечность, словно у его огромных лап и не было суетливых людей.
– Он… давно здесь?.. – почемуто шепотом, словно боясь потревожить гиганта, поинтересовался Цезарь.
Клеопатра ответила также одними губами:
– Очень…
До самой реки ему казалось, что Сфинкс смотрит вслед, хотя его силуэт давно скрылся из глаз.
– Много здесь таких?
– Сфинксов? Много, но Большой один. Правда, жутковато? Словно ответ перед ним держишь… А он на тебя не смотрит, но все в душе видит…
Вообще, все, что они увидели, подавляло. Слишком большими были сооружения, колоссы, не говоря уже о храме Хатшепсут и пирамидах.
О самой Хатшепсут Клеопатра внушала ему несколько дней, дескать, вот это была царица!.. Цезарь усмехался, стараясь не обидеть возлюбленную, но когда между скалами вдруг открылась небольшая долина и сам храм, понял, что Клеопатра не преувеличивала… Это даже не один храм, а словно несколько, поставленных друг на дружку!
И еще Цезарь был благодарен своей возлюбленной за то, что, показывая этих гигантов, не позволяла ощутить себя ничтожеством. Кроме познавательных походов в храмы и к сооружениям, были вечерние пиры.
Каждый вечер плавучий дворец вставал на якорь, на него собирался ближний круг Цезаря и самой Клеопатры, и начиналось ночное действо. На остальные суда отправляли огромное количество съестного и вина, чтобы легионерам и морякам не было скучно издали смотреть, как пируют консул и царица.
Вот тут римляне поняли, что пировто они и не видели!
Зал, где проходил поздний обед, был украшен по египетским обычаям, видно, Клеопатра все же решила внушить Цезарю, что она царица Египта, словно он в этом сомневался. Постепенно, правда, он понял, что намерение было чуть другое: показать, насколько более развит Египет по сравнению с Римом. Цезарь не глуп, он готов был признать главенство в умении развлекаться или пускать пыль в глаза, но только не в организации самой жизни. Бывали минуты, когда он попросту тосковал по строгим требованиям аскета Катона и даже по римским законам против роскоши. Интересно, как повела бы себя египетская царица, потребуй от нее подчинения этим законам?
Попробовал спросить. Клеопатра некоторое время пристально смотрела на любовника, потом махнула рукой:
– Глупости! Требовать отказа от роскоши может только тот, кто не умеет ею наслаждаться!
А ведь она права! И в этом Цезарь убедился за время путешествия. Теперь уже появилась другая мысль: а как бы повел себя Катон, оказавшись в гостях у Клеопатры? Или, например, Марк Брут? Или старик Цицерон, столько желчи выливший на римских матрон, погрязших в роскоши? Оглядывая украшенный к ужину зал, ломившиеся от яств столы и снующих с блюдами слуг, Цезарь вдруг попытался представить вон на том стуле Марка Туллия Цицерона, подле которого вилась бы та стройненькая египтяночка с оголенной грудью и огромными темными глазами, манящими в неведомые дали. Стало смешно.
Стены были украшены гирляндами жасмина и белого лотоса, легкий дым курильниц обволакивал, заставляя забыть обо всем, кроме происходящего вокруг.
Цезарь усмехнулся: чем не лукуллов пир? Низкие столики ломились от изобилия мяса, рыбы, фруктов, печения… Лилась неспешная и утонченная беседа. Но помимо яств и беседы всех развлекали танцовщицы. Тут римляне увидели знаменитый танец с осой и потом требовали повторить его раз за разом.
Началось все с того, что Клеопатра лукаво покосилась на возлюбленного и щелкнула пальцами, видимо, подавая знак комуто. Цезарь уже привык не удивляться ее выдумкам, потому спокойно продолжал жевать. Остальные тоже лениво поглощали удивительно вкусную еду под звуки небольшого оркестра.
Вдруг на середину свободного пространства вышла девушкатанцовщица. Юная, стройная, она, однако, не стала извиваться, как все предыдущие, то касаясь заплетенными во множество косичек волосами пола, то выпрямляясь, а медленно заскользила, чуть лениво поводя плечами. С ног до головы она была закутана в прозрачное покрывало. Легкие движения не представляли ничего особенного, но только до тех пор, пока откудато не донеслось… жужжание осы! Оно было тихим, но отчетливым, коекто даже оглянулся, пытаясь понять, где насекомое. Но быстро осознали, что это жужжит… один из оркестрантов.
Искать взглядом осу принялась и девушка, она вдруг резко откинула покрывало с головы и плеч. По движениям стало понятно, что оса забралась под тонкую ткань. Танцовщица двигалась настолько умело, что все мгновенно поверили в попавшую под покрывало осу. Жужжание прекратилось, девушка продолжила свой медленный танец. Но не успели зрители отвернуться к блюдам, как оса зазвучала снова, теперь она уже не оставляла бедолагу в покое! По движениям девушки было понятно, что насекомое садится ей на руки, плечи, пытается забраться в совсем интимные места, казалось, вотвот укусит!
Зрители прекрасно слышали, что жужжание исходит от юноши, но жалели девушку и с трудом удерживались, чтобы не вмешаться и не помочь ей. Постепенно, пытаясь отвязаться от назойливой осы, девушка сбросила покрывало, оставшись в одной небольшой набедренной повязке. Ценой освобождения от назойливого насекомого оказалась нагота!
Юноша замолчал. Оглянувшись на него, зрители поняли, что были свидетелями умело разыгранной сценки. Убегавшую девушку провожали громкими аплодисментами, ведь все было настолько реалистично!
Цезарь поймал себя на том, что вперился глазами в бедолагу, тоже готовый прийти ей на помощь, и тут же увидел лукавый взгляд Клеопатры. Хитрая царица знала, на чем подловить римлян. С того вечера танец с осой стал обязательным среди вечерних развлечений. Оказалось, что это обычная для Александрии пантомима, и на остальных судах танцоры проделывают примерно то же. Да уж, умели эти александрийцы развлекаться…