— Как вас величать?
— Дросида Ивановна Кулешова.
— Благодарю. Так вот, Дросида Ивановна, откуда вам стало известно, что между вашим зятем и Анастасией Безлюдской сложились некие отношения?
— Ангелина видела, как они целовались.
— Позвольте, кто?
— Ангелина — жена штабс-капитана Рыжикова. Я ее утром как-то повстречала. Нашего денщика почему-то задержали, и я решила сама сходить по воду. Только открыла калитку, смотрю — Ангелина…
— А что, Рыжиковы живут неподалеку?
— Соседи. Штабс-капитан человек ухватистый. Всего год как полковой интендант, а уже дом купил и баньку возвел!
— Ну и последний вопрос: а почему вы решили, что я буду заниматься поисками вашего зятя? Ведь я нахожусь здесь по сугубо ревизионным делам.
— Вы уж простите, господин Самоваров, но ведь вы прибыли к нам из самого Петербурга, и, кроме вас, нам здесь не к кому больше обратиться. А вы, я вижу, человек порядочный и мимо людского горя спокойно не пройдете. А полковник Безлюдский — страшный человек и, если захочет, сотрет нас в порошок. У него полным-полно подручных… Он и с абреками приятельствует. Они же сюда отары овец пригоняют да кожу на соль меняют. Вот я и думаю, что кормильца-то нашего они и порешили в каком-нибудь здешнем лесочке. Мы-то ведь даже и похоронить Корнеюшку по православному обычаю не можем… Катерине жалованье его не выдают и пенсион как вдове погибшего офицера оформить отказываются. А за всем за этим стоит этот проворовавшийся аспид! А у нас со дня на день ребеночек может появиться. Так что вы уж помогите… На вас, батюшка Иван Авдеевич, вся надежда.
— Хорошо, касательно пособия я похлопочу, — вставая с табурета, пообещал надворный советник. — Однако же должен заметить, что ваши подозрения в отношении господина Безлюдского не имеют каких-либо доказательств.
— Так это уж не нам решать… А разрешите напоследок один вопрос? А как вы догадались, что именно я была той самой богомолицей в церкви?
— Все дело в запахе. Когда вы подкрались ко мне сзади, я почувствовал аромат лаванды. На этом буфете в гостиной как раз и находится коробочка с лавандовой солью. К тому же на улице идет дождь, и когда я вошел, то обратил внимание на свежие водяные пятна на вашем половике, оставленные мокрым концом палки, соскользнувшим как раз в тот момент, когда вы решили на него опереться. И последнее: ваша клюка имеет слишком запоминающуюся ручку.
Женщина подняла на Самоварова черные как уголь глаза, в которых, казалось, совсем не было зрачков, и тихим голосом проговорила:
— Да поможет вам Отец Небесный покарать убийцу! Найдите изувера! Спасите душу раба божьего Корнея! Заклинаю вас!
Надворный советник почувствовал, как его тело вновь сковала судорога и ноги, будто спутанные тяжелыми кандалами, отказывались слушаться. Наконец старуха отвернулась, и следователь, испытывая легкую дрожь в коленках, нетвердым шагом покинул дом.
13 Таинственное послание
I
«Что же теперь будет с Анечкой, Танечкой и маленьким проказником Алешкой? Прости, прости, любимая Наташенька, что покинул вас навсегда!» Иван Авдеевич почувствовал, как из его глаз выкатилась маленькая постыдная слеза. Его руки и ноги были разведены в стороны и накрепко привязаны к вбитым в пол металлическим кольцам операционной. Суставы затекли и онемели. Гладкая поверхность камня могильным холодом колола спину и морозила затылок. Засунутая в рот грязная тряпка мешала дышать, и от недостатка кислорода бешено стучало в висках. Страх уже парализовал тело и постепенно завоевывал рассудок.
— Вы, дорогой мой Иван Авдеевич, все-таки не Иисус Христос. Так что поразмыслите хорошенько, да и поведайте нам об истинной цели вашего визита. Ну, а если откажетесь, мы с Максим Емельяновичем для начала вам ножку-то слегка подпилим! Да! Не извольте беспокоиться! Не так чтобы совсем, нет! Сперва лишим вас только правой ступни, но культю оставим — хотя если подумать, то зачем она вам? А вот ежели заговорить решите, то мучительной смерти сможете избежать, и я лично заколю вас прямо в сердце длинным солдатским штыком — смерть быстрая и легкая, как у откормленного к Рождеству поросенка! — весело балагурил доктор Краузе. Застенчиво улыбаясь, он подтачивал напильником и без того острые зубцы двуручной хирургической пилы. Его длинный кожаный фартук и затянутые шнурками нарукавники отливали каким-то зловещим темно-зеленым цветом, который обычно покрывает лицо мертвеца на второй день.
— А может, для начала пальчики-то на ручках ему подрежем, чтобы доносы на честных людей не строчил? А? — предложил полковой лекарь, чикая перед лицом следователя коваными ножницами.
— И то дело, Максим Емельянович, — согласился доктор и, вытащив у Самоварова кляп, проговорил: — Ну и?
— Хорошо, я все скажу, только дайте сначала попить…
— Водицы не жалко, пей сколько хочешь, собака жандармская! — Лисовский выплеснул в лицо следователю ушат студеной воды.
— Ох, и грубо вы, коллега, с самим надворным советником изволили обойтись. Не дождаться вам милости от столоначальников, не дождаться, — доктор Краузе подошел почти вплотную к жертве. — Итак, господин Самоваров, мы вас внимательно слушаем.
— Посягательство на жизнь государственного чиновника, находящегося при исполнении, карается бессрочной каторгой или смертной казнью…
— Ну все, надоел… Максим Емельянович, берите пилу!
Острая, незнакомая дотоле боль огненной молнией пронзила ногу, отдаваясь тысячами мелких болезненных иголок…»
Иван Авдеевич разомкнул веки и непонимающим взглядом уперся в потолок. Сердце стучало большим полковым барабаном. Правая нога занемела и отказывалась повиноваться.
«Надо же, чертовщина какая! Упаси господи этот кошмар наяву испытать!»
Надворный советник поднялся с постели, превозмогая покалывание затекших конечностей, прошлепал босыми ногами к иконе Божьей Матери, вытащил из-под длинной ночной рубахи серебряный нательный крестик, поцеловал его и, опустившись на колени, стал усердно молиться.
II
Как же не хотелось Ивану Авдеевичу после ночных кошмаров идти в лазарет! Но, к великому его сожалению, другого способа увидеть доктора Краузе у следователя не было. Комнатка обер-лекаря располагалась на первом этаже госпиталя. Медик сидел за небольшим столом и составлял какие-то бумаги. Увидев в дверях столичного посланника, главный врач губернии поднялся навстречу:
— Заходите, заходите, Иван Авдеевич! Весьма рад…
— Вы уж простите, Отто Карлович, что отрываю вас от дел насущных. Но у меня имеется несколько вопросов, кои надеюсь разрешить с вашей помощью.
— Присаживайтесь, — принимая у «военного ревизора» шляпу-цилиндр и крылатку, доктор указал на стул.
— А дело в том, Отто Карлович, что, приступив к ревизии интендантской службы, я обнаружил некоторые недочеты в ведении хозяйства Навагинского полка. И сдается мне, что бесследное исчезновение поручика Рахманова могло быть связано с финансовыми злоупотреблениями. Именно поэтому волей-неволей мне и приходится заниматься сим происшествием. Как мне стало известно, в тот злополучный день произошло еще два события: в Ставрополь прибыл обоз из Персии, и примерно тогда же хоронили умерших от холеры солдат. Фельдшер Пархомов, как и полагается, присутствовал там. А на следующий день земле предали тела еще трех защитников Отечества и двух странствующих богомольцев, коих вы лично сопровождали в последний путь. Не могли бы вы, Отто Карлович, пояснить мне, что заставило вас участвовать в том погребении?
— Мой долг… Видите ли, еще совсем недавно, во время сражений с персами, мне ежедневно приходилось оперировать десятки искалеченных солдат и офицеров. Многие из них умирали на операционном столе из-за болевого шока. Ничем, кроме водки, мы не могли облегчить страдания несчастных. А совсем недавно мне в голову пришла одна идея — использовать в качестве обезболивающего средства эфир. Но какова же приемлемая доза этого препарата? Выяснить это можно только опытным путем. А здесь поступили два паломника. Один из них был заражен «гнилой горячкой»[8], и помочь ему мы были не в силах. Наутро он преставился. У другого странника рука была поражена «антоновым огнем»[9], и следовало срочно провести ампутацию. Перед операцией я дал ему эфир, но в сознание он так и не пришел. Как показало вскрытие, больной страдал сердечным недугом, и необходимая для обезболивания доза стала для него смертельной. В результате моей врачебной ошибки этот паломник скончался. Чувствуя вину перед этим человеком, я и решил проводить его в последний путь. Признаться, мне все-таки не совсем понятно, почему вас это интересует, — расстегивая верхнюю пуговицу темно-зеленого мундира, доктор внимательно посмотрел в глаза собеседнику.
— Мой долг… Видите ли, еще совсем недавно, во время сражений с персами, мне ежедневно приходилось оперировать десятки искалеченных солдат и офицеров. Многие из них умирали на операционном столе из-за болевого шока. Ничем, кроме водки, мы не могли облегчить страдания несчастных. А совсем недавно мне в голову пришла одна идея — использовать в качестве обезболивающего средства эфир. Но какова же приемлемая доза этого препарата? Выяснить это можно только опытным путем. А здесь поступили два паломника. Один из них был заражен «гнилой горячкой»[8], и помочь ему мы были не в силах. Наутро он преставился. У другого странника рука была поражена «антоновым огнем»[9], и следовало срочно провести ампутацию. Перед операцией я дал ему эфир, но в сознание он так и не пришел. Как показало вскрытие, больной страдал сердечным недугом, и необходимая для обезболивания доза стала для него смертельной. В результате моей врачебной ошибки этот паломник скончался. Чувствуя вину перед этим человеком, я и решил проводить его в последний путь. Признаться, мне все-таки не совсем понятно, почему вас это интересует, — расстегивая верхнюю пуговицу темно-зеленого мундира, доктор внимательно посмотрел в глаза собеседнику.
— Я пытаюсь выяснить, не мог ли злоумышленник, убив поручика, похоронить его под видом холерного больного или умершего странника, — слукавил следователь.
— Нет, это исключено. Однако, если позволите, я хотел бы поделиться с вами некоторыми довольно печальными наблюдениями, а делать выводы — не моя компетенция. Итак, во время персидского похода основная масса солдат выбывала из строя не в результате получения увечий или ранений, а по причине болезней. Главная беда состояла в том, что обмундирование не выдерживало дальних переходов. В особенности это касалось обуви. Выданные рядовому составу сапоги имели бумажную подошву и приходили в негодность от первого же соприкосновения с влагой. Насколько я знаю, закупками обуви занимались офицеры нашей интендантской службы. Но так было не только с одними сапогами. Даже спирт был разбавлен водой. А запасы перевязочного материала кончились уже через неделю, и потому за неимением бинтов фельдшерам приходилось брать из полков парусину и холст. Я уж не говорю о питании. А ведь еще до выступления мною посылались рапорта о необходимом количестве медикаментов. Но до этого, как оказалось, никому не было дела. Даже хирургических инструментов и тех катастрофически не хватало — оперировали старыми, пришедшими в негодность скальпелями. И вот, когда мы вернулись в Ставрополь и отмечали победу, Рахманов, выпив лишнего во время одного застолья, во всеуслышание признался, что в то самое время, когда войска испытывали нужду, местные интендантские склады ломились от обуви, одежды, амуниции, то есть всего того, чего нам не хватало во время персидской кампании. Правда, как он сказал, теперь склады опустели. Пьяного поручика отправили домой, а через несколько дней он пропал. Мне кажется, что те, кто способствовал его исчезновению, преследовали две цели: во-первых — убрать излишне болтливого свидетеля, а во-вторых — списать на него возможную недостачу, которая наверняка вскроется при первой же ревизии. Я немец, но три поколения назад мои предки осели в России, и мне мучительно больно видеть, как бессовестные чиновники грабят эту великую империю, теперь уже мою страну. Попрошу не счесть сказанное обычной сплетней или доносом и готов подписаться под каждым словом.
— Благодарю вас, Отто Карлович, за преданность государю. У меня больше нет вопросов, и, с вашего разрешения, позволю откланяться.
— Честь имею, сударь.
За воротами лазарета дышалось значительно легче. «Что ж, — подумал Самоваров, — версия доктора во многом совпадает с предположениями тещи Рахманова. Однако же до полной разгадки его исчезновения, судя по всему, еще очень далеко. Да и занимаясь пропажей поручика, я все более удаляюсь от главной цели — расследования кражи персидского золота». Надворный советник опустил руку в карман, пытаясь вынуть перчатки, но вместо этого в руке оказалась полоска тонкой бумаги, оторванной зигзагом. По краям виднелись остатки печатных букв. «Неизвестный доброжелатель, видимо, сильно торопился и использовал первое, что попалось под руку», — невольно рассуждал Самоваров. Он поднял записку к глазам и прочитал нацарапанные свинцовым карандашом слова: «Вам угрожает опасность. Срочно уезжайте». «Надо же, — подумал Иван Авдеевич, — опять мне чудится запах лавандового масла, или, может… я снова подумал о Наташеньке?»
14 Салютация
С самого утра город жил праздником. Вечером в доме командующего линией должен был состояться торжественный прием. После него в честь недавней победы под Карт-Юртом давался бал и ужин a la fourchette. На Соборной площади устанавливались мортиры и приспособления для производства салютов и замысловатых фейерверков. Такого здесь еще не видывали! Местный цирюльник Мойша Либерман, работавший под вывеской «Дамский мастер Жорж», к вечеру падал от усталости, причесывая, завивая и укладывая куафюры взыскательных провинциалок. По улицам с важным видом шагали офицеры в полукруглых черных треуголках, белых перчатках и коричневых, развевающихся на ветру шинелях, из-под которых разноцветными павлиньими перьями выглядывали парадные, в орденах, мундиры.
Уже с половины седьмого генеральский дом стал наполняться военной и штатской публикой. Квартет струнных музыкантов во фраках наигрывал вариации на темы популярных произведений Гайдна, Моцарта и Шуберта. Дамы, пришедшие в сопровождении мужчин, тут же от них отделились и разбились на несколько говорливых кучек, распространявших вокруг себя то громкий смех, то тихое перешептывание. Дорогие муслиновые, кисейные и батистовые наряды обер-офицерских жен сильно контрастировали с простенькими платьями спутниц капитанов, поручиков и прапорщиков.
Неожиданно полковые дамы устремили завистливые взоры на входную дверь, где в сопровождении мужа появилась Анастасия Безлюдская. Ее белое платье с открытыми плечами и декольте было украшено зелеными лентами и большим бантом сзади. Но более всего восхищала фероньерка — серебряный обруч, охватывающий лоб, с оправленным в золото изумрудом посередине. Купаясь в лучах всеобщего внимания, Анастасия грациозно проследовала через весь зал к баронессе. Спустя минуту обер-провиантмейстер уже оставил жену и скрылся за толстыми портьерами бильярдной комнаты, откуда слышались азартные возгласы офицеров, участвующих в сражении на зеленом сукне.
— Круазе в середину! — Арчаковский легким, но выверенным ударом срезал чужой шар, и он, отразившись от противоположного борта, под аплодисменты зрителей «забежал» в лузу. — Восьмого об пятого направо в угол. — И снова точный расчет, и шар, словно пущенная в садок рыба, затрепетал в сетке. — Партия, штабс-капитан, — полковник метнул на Рыжикова полный сожаления взгляд. Проигравший с невозмутимым видом достал из кармана форменной куртки ассигнацию и молча протянул ее сопернику.
Тут же появился адъютант командующего и пригласил офицеров в главную залу.
Отворились вторые двери, и, слегка прихрамывая на раненую ногу, к собравшимся вышел генерал-лейтенант Эртель. Парадный мундир с дубовыми листьями на петлицах украшала золотая австрийская медаль, а также Георгий 4-й и Владимир 2-й степеней. Красная Аннинская лента делила китель по диагонали и свисала бахромой у самой талии, перетянутой сетчатым плетеным поясным шарфом с кистями, соседствующими с оранжево-серебристым темляком золотой наградной сабли с надписью «За храбрость». Белые лосинные панталоны, заправленные в ботфорты с пристегнутыми шпорами, добавляли к сухощавой фигуре барона молодцеватости. Загрубевшее в военных походах лицо генерала было испещрено метками от французской картечи. Волосы и бакенбарды уже приобрели серебристый цвет приближающейся старости. Строгий и внимательный взгляд зеленых, глубоко посаженных глаз притягивал и пугал одновременно. Выдержав паузу, командующий Кавказской линией обратился к присутствующим:
— Господа офицеры! Термопилы Северного Кавказа взяты вами всего за двенадцать часов! Оплот горцев у подошвы Эльбруса уничтожен! Верховный правитель Карачая присягнул на верность государю! Россия обрела новые территории! Но не стоит забывать, какую цену мы заплатили за эту победу: на поле брани сложили головы четверо офицеров и сто двадцать шесть солдат. Вечная им память!
В комнате на мгновенье стало так тихо, что было слышно, как под тяжестью публики поскрипывал паркет и шуршали накрахмаленными юбками полковые дамы.
Помолчав, генерал продолжил:
— Но эти жертвы не напрасны, они принесены во славу России! Ура!