И она в самом деле трепыхалась в луже крови, а воодушевленный обладатель самого жалкого на свете пестика чувствовал себя воистину жеребцом. Как бишь его звали? Ах да, мсье Оливье.
Как бы не запутаться во всех этих сладострастных идиотах… Хорошо, что мадам Ивонн ведет записи: кто когда приходил, кого лишил невинности, сколько заплатил (вот уж что в первую очередь учитывается!), а главное – хочет ли он с этой девушкой встречаться снова или желает еще раз иметь девственницу. Ах да, записываются также прихоти клиента. Ну вот, скажем, мсье Антуан теперь хочет лишить девушку невинности в наемной карете. И он сообщил мадам, что желает купить ее запачканные кровью нижние юбки. Уж не знаю, как он будет прятать их от жены. А впрочем, если его супруга так уж увлечена своим конюхом, то не все ли ей равно, чем и как наслаждается муженек?
После каждой встречи я подробно все рассказываю мадам Ивонн, и она записывает в свои тетради все, что я говорила о себе мужчине: может пригодиться, если он снова пожелает встретиться с той, кого «лишил невинности». Некоторых ужас как возбуждает то, что девушка после ночи, проведенной с ними, вынуждена будет пойти по стезе порока. Да, такова печальная судьба деревенской дурочки Нинон. Со своим ужасным провинциальным выговором она теперь рассказывает мсье Оливье о том, сколько мужчин имели ее за ночь, и причитает: «Ах, знала бы моя бедная маменька, что я стала шлюхой!» Мсье Оливье на вершине блаженства!
Оказывается, мужчин так легко обманывать. Постель, в которую я с ними ложусь, для меня сцена, театральная сцена. Мы идем в театр и свято верим, что гром там гремит настоящий. И хоть мы доподлинно знаем, что за сценой всего-навсего бьют кувалдой по листу железа, все равно верим: звучит гром. Люди вообще слепы и глухи к тому, что происходит на самом деле. Они видят и слышат только то, что хотят слышать, что отвечает их представлениям о жизни. А представления так убоги… так однообразны… их так легко высчитать… И людьми так легко управлять!
Этим прекрасно пользуется мадам и учит меня. Хорошая память, бесстыдство, немного актерского мастерства – и я чувствую себя истинной королевой постели. Королевой мужских желаний!
Могу себе представить, что стало бы с родственничками, если бы они прочли мои записи. Брат, которого я в последний раз видела пять лет назад (такой противный, прыщавый и высокомерный капуцин), непременно предал бы меня анафеме. Отца удар бы хватил! Сестричка Клод, высоконравственная жена своего мужа и занудная мамаша трех деточек (терпеть не могу своих племянниц), такой визг подняла бы! Воздела бы руки к небу: «Ах, какое счастье, что господь уже взял к себе нашу маменьку и она не видит, в какую бездну рухнула ее младшая дочь! Твое рождение стоило ей жизни, а ты превратилась… О боже, в кого ты превратилась!» А в кого я должна была превратиться – от такой жизни, при таком отце? Не уверена, что именно мое рождение стоило матушке жизни. Что-то такое шептали служанки, когда у нас еще были постоянные служанки, а не наемные посудницы и поломойки: мол, отец поскупился позвать хорошего врача, вот она и умерла от потери крови, пользуемая невежественной, но зато дешевой, очень дешевой повитухой. Ведь роль повитухи исполняла моя покойная бабка, мать отца. Ей можно было не платить за работу ни су, а что из-за его скупости Клод, Себастьян и новорожденная Николь лишились матери – ну, это не суть важно. Неведомо, какими бы мы сделались, останься она в живых. Быть может, все было бы иначе. А быть может, нет. Мне трудно судить. Одно могу сказать: если бы отца хватил удар, я была бы просто счастлива. Тогда мы – Клод, Себастьян и я – наконец-то унаследовали бы деньги.
А может быть, наследников было бы меньше: только Себастьян и я… Ведь отец поклялся лишить Клод наследства, когда она вышла замуж за своего Кристиана Превера. Муженек сестры, вообразите, оказался настолько корыстолюбив, что потребовал у отца все же выплатить приданое, которое тот сначала обещал дать за Клод, а после свадьбы решил прикарманить. Дошло дело до суда, отец бесился, буквально бесился от ярости. Но в результате он выложил-таки очень немалую сумму, и дела Преверов с тех пор пошли в гору. Супруг Клод, может, и порядочный человек, но, глядя на него, я точно знаю, что замуж за порядочного человека не пойду. Беда какой он скучный! Они с Клод – два сапога пара. Мы с ней видимся редко – отец запретил ей бывать у нас дома, я порой сама ее навещаю, – и мне доставляет удовольствие думать, что Превер иногда сходит с ума от добродетелей моей сестрицы и бегает по борделям в поисках очень даже недобродетельных радостей. А впрочем, не знаю, ничего не могу сказать. Может быть, муж и жена и впрямь одна сатана.
Интересно, Превер бьет женушку или нет? Помнится мне, еще женихаясь, он очень любил читать вслух старинные фабльо:
И мы с Клод должны были смеяться… На месте Клод я бы непременно наставила ему рога, если бы он и правда надумал драться!
Но я отвлеклась. Так вот о наследстве. Клод можно сбросить со счетов. Отец ей ни гроша не даст. Остаемся мы с Себастьяном. Но и здесь все не так-то просто! Пять лет назад, когда я и видела Себастьяна в последний раз, у него с отцом произошла крупная ссора. Брат требовал денег. Если бы он сделал крупный взнос, его кем-то там назначили бы в его монастыре. Ключарем, капелланом или еще каким-то старшим братом – я ничего в этом не понимаю и понимать не хочу. Ну отец, понятно, отказал. Наверное, монаху полагалось бы уйти со смиренным видом, но Себастьян вспылил. Они с отцом страшно орали друг на друга. Я почему-то так испугалась… ну да, пять лет назад я была еще пугливая и глупая девчонка. Я забилась в своей спальне в шкаф и там сидела. Мне казалось, мир провалится в тартарары: ведь мой отец и мой брат стали врагами! Я даже не помню, чего они там наговорили друг другу, но зато помню вот что: когда Себастьян проходил мимо моей комнаты, отец вслед ему докрикивал проклятия и угрозы никогда и на порог не пускать, и лишить наследства.
С тех пор Себастьян в нашем доме не появлялся. Не приходил, и все. Глупо, конечно. Отец не прогнал бы его. Мне даже кажется, что он ждал Себастьяна. Но тот не появлялся. И отец злился на него все больше. Уж больше некуда! Он хотел, чтобы Себастьян просил прощения. Ну да, попросит братец, как же! А три месяца назад, когда доктор Мерсье сказал отцу, что болезнь его обостряется и он долго не протянет, батюшка мой вызвал нотариуса. Мсье Пастер, уходя, все головой качал. И очень странно на меня посмотрел и пробормотал, что нельзя так возносить одного ребенка в ущерб другим, несправедливо. А отец с тех пор сделался со мной непривычно ласков, и хоть щедрости у него не прибавилось, я подумала, что он… что он, возможно, переписал завещание. Исполнил свою угрозу – лишил Себастьяна наследства. Все получу я.
Но когда? Ответ ясен: когда умрет отец. Вот он умрет, я стану богатой невестой… И что? Нет, конечно, я найду, что делать с деньгами, только дура не нашла бы, а я отнюдь не дура. Наверное, другая на моем месте втайне молилась бы, чтобы это случилось поскорей, но я не молюсь. Ведь когда я стану богата… когда я стану богата, мне придется бросить работу у мадам Ивонн. Зачем, если у меня и так будут деньги?
Или… или мне придется признаться себе, что я работаю у нее вовсе не ради денег, а ради удовольствия. Причем, самое смешное, не ради плотского удовольствия. А ради удовольствия обманывать людей, играть ими… властвовать над ними!
Наше время. Конец августа, Мулян, Бургундия
Аперитивчики в Муляне – это что-то! Можете мне поверить – это большущее удовольствие. Собираются люди не ради выпить-закусить: просто пообщаться, поболтать о том о сем. И лишь в качестве фона для болтовни глотнуть отличного вина, купленного у местных виноделов (в Бургундии, вопреки сложившемуся штампу, далеко не каждая семья владеет виноградниками и занимается виноделием), или ратафьи, которую, вот уж точно, делают в каждом доме, или сливовой настойки (тоже дело обычное), или сидра (если урожайный год выдался на яблоки, вот как нынче). Собственно, «аперитивчиков» обычно много (хотя много здесь, строго говоря, не пьют, лишь употребляют алкоголь для некоего вполне приличного возвеселения), а закуски – чуть: маслины, оливки, орешки, канапе, сосиски-коктейль с непременной дижонской горчицей, невероятно затейливые крекеры или специальные печенюшки для аперитивов, которых в окрестных магазинчиках, хотя бы в том же Нуайере, превеликий выбор. Ну да, вроде бы не для еды люди собираются, но тем не менее, если хозяйка возьмет да испечет что-то свое, фирменное, гости воспринимают ее стряпню с детским удовольствием. Причем хозяева тоже не станут возражать, если кто-то из гостей вдруг возьмет да и принесет на аперитив домашний пирог. Все-таки вкусная еда – это из разряда вечных ценностей!
На кухне Брюнов имелось, на взгляд Алёны, два истинных сокровища: старая газовая плита (года эдак примерно шестидесятого) и старинные (века примерно девятнадцатого) противни. Они напоминали лотки – толстостенные, глиняные, обливные – и в сочетании с неистовым жаром старой газовой духовки делали с тестом что-то невероятное. Любые приевшиеся, надоевшие рецепты, которые применяла Алёна, в той печи и в тех противнях давали сказочный и совершенно новый результат. Особенно волшебным получился сметанный сырный пирог, который Алёна в понедельник сымпровизировала потому, что захотелось чего-то особенного на обед, да и хлеб кончился, а буланжье-булочник с его уникальным набором вкусностей в понедельник брал выходной. Со вчерашнего ужина осталось немного зеленой стручковой вареной фасоли и один стейк-аше (что-то вроде большой плоской круглой говяжьей котлеты), который не захотели есть девчонки, поскольку перебили аппетит печеными яблоками. Имелся также подзасохший кусок какого-то столового сыра и аккуратненький батончик – граммов двести пятьдесят – мягкого, ароматного fromage de chйvre, то есть козьего сыра. Еще были в наличии пучок петрушки, примерно пол-литра сметаны, ну и, само собой, мука. Алёна вылила сметану в миску (тоже глиняную, тяжелую, обливную, как противень), мелко-мелко порезала зеленую фасоль и петрушку, раскрошила стейк-аше, накромсала большую часть твердого сыра, разбила одно яйцо, посолила, высыпала также порошок-разрыхлитель и наконец насыпала муки – немного, так, чтобы получилось рыхлое, негустое тесто – чуть гуще, чем делают для оладий. Вылила все в противень и загрузила его в раскаленную (градусов 250, не меньше) духовку. Когда поверхность самую малость подрумянилась, Алёна достала пирог и в его раскаленную, еще сыроватую мякоть вогнала нарезанный на пластинки козий сыр. Потом посыпала его сверху остатками старого сыра, который успела натереть, и отправила в духовку еще на пять минут. Алёна знала – и в обычном тонком непригарном противне получилось бы вкусно, но мулянская печка и мулянские противни результат дали совершенно фантастический. Пирог воистину таял во рту, издавая нежнейший аромат козьего сыра. Все семейство поглощало Алёнину стряпню с придыханием и косилось на противень – осталось ли еще?
Именно с таким пирогом Алёна явилась на аперитив к Жоффрею и была встречена натурально бурей восторга: ее пироги все помнили по прошлым аперитивчикам. К тому же старенькая Жоффреева матушка, мадам Мадлен, взялась испечь в качестве основного блюда свои фирменные заварнушки с ветчиной – и забыла выключить вовремя печку. В общем, сожгла их все, что обнаружилось вот только сейчас, когда гости уже начали собираться.
То есть Алёнин пирог оказался весьма актуален, и ему немедленно воздали должное. Все воздали. И хозяева, и крестоносец Манфред, и еще несколько соседей. Некоторых Алёна не знала: кое-кто был даже не из Муляна, а приехал из Самбура и Френа, ближних деревень. Их познакомили, при словах «наша русская гостья» бургундцы делали большие вежливые глаза, а Алёна старалась запомнить имена: толстый, отечный дядька в очках вроде бы Доминик, а тощая курносая тетка – Паскаль, коротконогий загорелый – Виктор, а второй – Томб, тощенькая дама, похожая на козочку, зовется Даниэль… Мулянских-то соседей Алёна знала по предыдущим аперитивчикам.
Разумеется, сама Алёна пирога не ела – чтобы другим больше досталось. Рядом с ней стояло блюдо с овощами: маленькие белоснежные шампиньоны, оливки и маслины, разобранная на кочанчики цветная капуста (ее, кстати, тоже можно есть сырой, как и шампиньоны) – и несколько соусников, а также баночка с дижонской горчицей. Экспериментируя с соусами, Алёна знай отправляла в рот шампиньончик за шампиньончиком, запивала их ратафьей – и чувствовала себя совершенно счастливой. С каждым глотком, что характерно, она становилась все счастливей и счастливей…
– Вы, я вижу, любите грибы? Позвольте, я вот тут ухвачу, с краешку…
Это Манфред ткнул зубочисткой в один из немногих оставшихся шампиньонов. Алёна бесшабашно улыбнулась, а сама подумала, что его вроде бы невинное замечание можно воспринять как укол: мол, я вижу, вы их так любите, что съели уже непомерно много, другим не достанется. И она вспомнила, что в восьмисотый раз собиралась начать худеть. Начать надо с того, что после шести вечера не есть. И вообще – диета, диета! Но ведь всем известно, что легче сесть на шпагат, чем на диету. Вот она и тянула, как могла. Неужели слова Манфреда следует счесть за намек: мол, пора браться за свою фигуру прямо сейчас?! Или у нее уже паранойя? Не исключено. Да, пожалуй, что так…
– Люблю, – кивнула Алёна, решив не давать паранойе воли и не обижаться. – Просто обожаю шампиньоны. Особенно такие: свеженькие, крепенькие. Я таких не видела в магазине. Наверное, в лесу собраны? Или в саду? Ну, я хочу сказать, они необычайно естественные какие-то. Не на гидропонике какой-нибудь выращены, а на живой земле, насыщенной лесной прелью, пропитанной ароматами жизни…
– Ах, как поэтично! – восхитился оказавшийся рядом Жоффрей. – Но должен вас огорчить. Шампиньоны мы покупаем у Доминика. – И он указал на толстого отечного дядьку, который весь вечер невероятно внимательно пялился на экран телевизора почти с выключенным звуком. Доминик смотрел так внимательно, словно пытался прочесть неслышные слова по губам дикторов.
«Видимо, у него дома телевизора нет, вот он и отрывается в гостях», – сочувственно подумала Алёна.
– Но он их тоже не в лесу собирает, у него в Самбуре есть небольшая шампиньонница. Только для своих, так сказать. Доминик! – окликнул Жоффрей. – Я рассказываю Элен о твоей шампиньоннице.
– Я слышу, – отозвался Доминик, кивая своей очень большой и очень круглой лысой головой. Голос у него оказался неожиданно тонкий, но, впрочем, весьма приятный. – Я все слышу. И должен сказать, мадам, что хорошие шампиньоны на гидропонике не вырастут. В качестве почвы я использую особый субстрат. Он состоит из специально подготовленного компоста, в который входят навоз, куриный помет, органические наполнители (солома, кукурузные кочерыжки, ботва растений и так далее) и минеральные добавки.
Алёна быстро моргнула и чуть изменила направление своей зубочистки. Сначала та была нацелена в один из последних шампиньончиков, а теперь ткнулась в оливку. Алёна прожевала кисло-соленую оливку, глотнула еще ратафьи и подумала, что, пожалуй, наелась грибов. Надолго. Даже очень надолго!
– А в лесу мы вообще не собираем грибы, – продолжал своим приятным голосом Доминик. – Видите ли, солнечный свет отрицательно влияет на развитие шампиньонов. Под его воздействием сохнет почва, и в грибе начинают развиваться вредители. Он гниет, гниение передается грибнице… Я думаю, сейчас в наших лесах натуральных шампиньонов просто не найдешь. Грибницы выродились! Так, набредешь на какую-нибудь гниленькую мелочь…
Он пренебрежительно махнул рукой.
– А я вчера или позавчера, не припомню точно, видела настоящий живой шампиньон. Да какой огромный! – упрямо возразила Алёна, которая не могла простить Доминику того дискомфорта в желудке, который воцарился там при упоминании о кукурузных кочерыжках и курином помете. – Просто рекордсмен! Жаль, что трава была сырая, я не захотела кроссовки промочить. А велико было искушение добраться до него и съесть прямо тут же. Он был тако-ой, что им одним, наверное, можно было наесться.
Доминик открыл рот и тотчас его закрыл. Жоффрей негромко ахнул. Серые глаза Манфреда сузились.
– Серьезно? – проговорил он. – Вы видели такой гриб? Где? Когда?
Алёна растерянно моргнула. Странные какие лица стали у мужчин. Можно подумать, она сообщила не о каком-то грибе, а о том, что видела в ближнем лесу, куда прокралась тайком («Просьба не входить на территорию!», здесь кругом частные леса), группу террористов из ближневосточных стран.
– Ну да, я его видела, – пробормотала она. – А что, это запрещено законом? Когда? Позавчера, утро еще было дождливое. Где? Да неподалеку от Муляна, на пути в Нуайер. На опушке леса видела. В траве. Уникальный был гриб.
– Сырое утро, опушка леса, огромный шампиньон, – кивнул Жоффей. – Все верно. Неужели они опять появились?
– Похоже на то, – пробормотал Манфред.
Доминик важно кивнул. У него был вид судмедэксперта, чьи выводы о причине убийства только что блистательно подтвердило вскрытие трупа. Почему-то под взглядом его глаз, полускрытых очками, Алёна вдруг ощутила себя тем самым вскрытым трупом.
– Они – кто? – насторожилась Алёна. – Инопланетяне высадились?
– Элен, дайте мне слово, – проговорил Жоффрей необычайно серьезно, – что вы никогда не станете есть грибов, которые напоминают вам шампиньоны и которые вы найдете в лесу.
Манфред и Доминик кивнули.
– Почему? – удивилась наша героиня.
Впрочем, на самом деле не так уж сильно удивилась. Она ведь почти целую ночь читала ту тетрадку, которую обнаружила вчера в водостоке… И поэтому почти знала, какой ответ последует сейчас.