Рой тщетно вертит несуществующей, во всяком случае невидимой, головой, но различает лишь серый полумрак. Это похоже на несколько предрассветных секунд, впрессованных в вечность. Серы не только кошки; небо и ландшафт, вдох и выдох, шаг и взмах, крик и шепот, мысль и бред. Все вокруг серо. Равномерно и беспощадно. Свет одинаково сер с тенью, и глаза отказываются трудиться, да их помощь и не нужна. «Лимбо», — приходит в голову Роя нужное словцо, будто кто-то подбрасывает. «Как поленья в топку, ну Лимбо, а дальше что?» Капитан начинает сердиться. Это его обычное состояние, и он не из тех, кто меняет привычки, даже в преддверии ада. «К чертям собачьим, что происходит?» Капитан в ярости. Будь поблизости что-нибудь материальное, он уже пять минут назад разнес бы это в щепки.
— Остынь, — как ушат ледяной воды обрушивается на Роя незнакомый голос.
Капитана больше поражает равнодушие, чем внезапность. Голос ничей, никакой и ниоткуда. Это может впечатлить и, пожалуй, напугать, но только не Роя. Он феноменально лишен фантазии. Ему и на секунду не приходит в голову, что голос может принадлежать существу бесконечно высшего порядка, а это вполне возможный вариант при столь странных обстоятельствах.
— Иди ты… — с солдатской прямотой советует капитан и прислушивается к вернувшемуся «ничто».
«Пошел?» — пытается взбодриться Рой, внутренне посмеиваясь над своей незатейливой шуткой, но очень скоро уныло смолкает, вновь соскальзывая в небытие. Ему вдруг становится ужасно скучно.
Однако ничто не длится вечно. Даже скука преисподней. Рой понимает это, увидев носок своего ботинка, который проступает из «ничего» колеблющейся тенью. Через пару ударов невидимого Роева сердца тень наливается формой и цветом и начинает ползти вверх. Появляется шнуровка, подкованный каблук. Создав ботинок, процесс словно в раздумий, замирает на мгновение, а затем уверенно приступает к изготовлению штанины. Складывается впечатление, что талантливому скульптору вполне безразлично, с какой детали тела начинать свой творческий процесс. Рой наблюдает за всем немного сверху и со стороны. Ему вдруг невыносимо хочется пошевелить пальцами новоявленной ноги. Он пробует и с удивлением обнаруживает, что ботинок слегка жмет. Действительно ли шевельнулись пальцы, сквозь толстую кожу разглядеть не удается. Проходит немного времени (если оно способно идти в этом месте), и Рой видит законченную фигуру знакомой комплекции, но без основной детали. Без головы. Созидание почему-то останавливается. Укороченный вариант капитана неподвижно висит в безмерном пространстве, навевая на бестелесного Роя суеверный ужас. Бесстрашный воин начинает понимать, что всегда боялся смерти и только сочетание сильной натуры со слабой фантазией не позволяло страху всплыть на поверхность. Сейчас же он видит собственную смерть яснее, чем по трехмерному видео. Свет, льющийся из невидимых источников, достаточно ярок, чтобы рассмотреть каждую деталь. Не хватает лишь фонтана крови, хлещущего из обрубка шеи. Многотонной могильной плитой наваливаются страх и отчаяние. Рой беззвучно кричит, вкладывая в вопль всю накопившуюся боль, обиду и безысходность. Словно в ответ, по новому телу пробегает судорога, и неизвестный творец продолжает работу. Голова, кажется, выныривает из широких плеч, и Рой-невидимка сразу занимает свое место внутри тела. Он осторожно подносит руку к слезящимся глазам, ощупывает лицо, шею, грудь. Все как прежде, а рука слушается. Капитан сгибает в колене ногу, разгибает. Вроде бы все в порядке. Рой с облегчением вздыхает. Воздух? Тело — не бестелесный призрак и должно дышать воздухом, а не «ничем», и стоять оно должно на земле, а не болтаться в безмерном «нигде». Тем не менее других трансформаций вокруг не происходит. Рой откашливается и, преодолевая возникший от избытка эмоций спазм, сипит:
— Что все это означает?
Творец должен быть рядом, просто обязан, иначе происходящее не имеет смысла. Ответа, однако, не слышно.
— Я же знаю, что здесь кто-то есть, — звук гаснет, едва вырвавшись из глотки в серое пространство.
— Ну и нечего тогда орать, — неожиданно раздается внутри черепа тот самый голос, что приказывал остыть.
«Где я?» — не говорит, а только думает Рой.
— Там же, где и я. Нигде, — незамедлительно получает он ответ.
Рой напрягает все извилины, пытаясь сформулировать следующий вопрос, но собеседник его опережает:
— Не проси меня объяснять. Это не имеет отношения к нашему делу.
— К какому нашему делу? — Рой делает ударение на слове «нашему».
— Нам обоим не безразличен Сэм, не так ли?
При упоминании Сэма у капитана начинает кружиться голова и шуметь в ушах. Когда это проходит, голос продолжает:
— Итак, мой друг, ты воссоздан, но, увы, отнюдь не за боевые заслуги или обилие талантов. Лично меня они не интересуют. Гораздо важнее твое главное качество — безграничная воля к победе, схожая с тупым упрямством. Думаю, что именно она позволяла тебе чувствовать эмоциональные колебания нашего чудо-шпиона невзирая на световые годы. Телепатией я это не назову, так как ты способен чувствовать только Сэма, да его с недавних пор второе «я». Значит, ты с ними как-то связан. Как? Мне представляется следующая схема: новый вариант существования разума, нечто вроде материализовавшейся шизофрении наоборот, сразу в двух телах. Всегда бодрый, созидающий, разрушающий, не важно, главное — постоянно действующий. Удвоенные возможности и продолжительность активной жизни, непрерывное пополнение багажа знаний и опыта. Нравится зарисовка?
— Если она относится к Сэму — нет. И при чем здесь я?
— Да, в схемку ты не вписываешься. У шпиона с профессором все в порядке и без тебя.
Но ты их чувствуешь, вот в чем загвоздка. Давай порассуждаем, в главном я прав: разум этих двоих един. Будь профессор человеком без воображения, как ты, например, ему бы снился он сам и все шло как задумано: днем ботаника одной планеты, ночью — другой. Нобелевская за Нобелевской, звание за званием, красота! Но Стоун…
— Кто?
— Не перебивай. Тот, второй, профессор Стоун, оказывается человеком, не до конца преданным науке, что имеет ужасные последствия. Вместо Стоуна-2 он реализует какой-то интерактивный бред. Конечно, кем еще может стать субъект, засыпающий на Прайме, а просыпающийся на Трилане?
— Кем и является — осточертевшим всей нашей службе шпионом.
— А еще?
— Не знаю.
— Вот именно. Вот где произошел сбой. Человек бесконечно сложнее любой другой твари или машины. Сон его -Terraincognita, даже для Творца; очень уж интуитивен, несмел и плохо прогнозируем. Касаясь образа, он не действует, а пробует. Застряв в чем-то, он попросту меняет декорации, как ему удобно. Слова в нем излишни, они заменены образами, причем образами, не иллюстрирующими слово, а ассоциирующимися с ним по лихо закрученным цепочкам из ощущений и воспоминаний. Пойди разберись, куда это приведет. Все равно что пересекать реку по мосту из американских горок: берег виден, но что предстоит в дороге — неизвестно, да и не повернет ли путь к исходной точке — гарантии нет. И вот результат: вместо ученого — герой.
— Я не понимаю одного: если Сэм не настоящий, почему он осязаем? — Рой пытается, но не может выделить, что его беспокоит в рассуждениях невидимого собеседника. — Создание из материала невозможного — из сновидений, должно существовать отдельно, где-нибудь в гиперпространстве или параллельном мире. Что он делает среди нас?
— Среди нас?! Капитан, ты не подумал, прежде чем сказать. Впрочем, я не удивлен. Будь уровень твоего религиозного образования несколько выше, то мне было бы достаточно напомнить тебе о том, что в начале всего было вообще только Слово. Я, кстати, подозреваю какое, но сейчас не об этом.
— Этот Стоун что, тоже бог?
— В том-то весь фокус, что нет.
— Неоформ?
— Теперь да.
— Тогда его следует…
— Не его. Получится тот же «пшик», что так рассмешил тебя на Сингле и расстроил на Земле. Следует вновь искать Сэма. В нынешнем стабильном состоянии он уязвим, а значит у тебя есть реальный шанс прервать развитие этого чертовски опасного вида «новой жизни», А до Стоуна тебе не добраться.
— Почему?
— Скорее всего, ты просто-напросто заснешь…
— Ты намекаешь на то, что Стоун и меня… придумал?
— Варианта два. Первый: раз уж профессору снится мыльно-космическая опера, то к герою должен прилагаться и антигерой. По закону жанра.
— Почему?
— Скорее всего, ты просто-напросто заснешь…
— Ты намекаешь на то, что Стоун и меня… придумал?
— Варианта два. Первый: раз уж профессору снится мыльно-космическая опера, то к герою должен прилагаться и антигерой. По закону жанра.
— Почему тогда я не растворяюсь, как этот «герой»? — Рой вкладывает в интонацию вопроса все свои скудные запасы сарказма.
— Применяй прошедшее время, дружище. Жаль, ты не видел лицо Сэма после того, как… Но продолжим. Без погони сериал — не сериал. Исчезай и появляйся ты рядом с Сэмом, каждая серия заканчивалась бы в самом начале… Но есть и второй вариант, который мне кажется не менее вероятным: Стоун не уникален, и есть некто, обладающий сходным даром, но его недолюбливающий.
— Мой «первый номер»?
— Да.
— И в том, и в другом случае пропадает всякий смысл охотиться на Сэма — прервав развитие этого вида, я совершаю либо самоубийство, либо убиваю ближайших родичей.
— Отнюдь. Если твой создатель Стоун, ты убираешь конкурента, если кто-то еще — ваша мутация получает преимущество перед стоуновской.
— А как же «чертовская опасность»?
— Не путай, ты — опасность, мною контролируемая, а они — нет. Развитие такого интересного вида должно проходить под тщательным наблюдением. Моим наблюдением, естественно. Плюс у тебя нет выбора. Ты же хочешь вернуться в свой мир?
— Мне не снится практически ничего…
— Это неважно. Важно, кому снишься ты…
— Кто ты? — спрашивает Рой, неожиданно меняя тему разговора.
— А тебе не все равно?
— Теперь нет.
— Как сказал поэт: «в лучших книгах всегда нет имен, а в лучших картинах лиц».
— Это не ответ, — упорствует Рой, удивляясь собственной наглости.
— Никто, ничто, никогда и нигде — вот некоторые из моих имен. Выбирай по вкусу.
— А выглядишь ты тоже «никак»?
— Совершенно верно.
— Просто воплощение пустоты…
— Скорее, ее дух, — в голосе Духа Пустоты сквозит усмешка.
— Ты собираешься вернуть меня обратно?
— Ты против?
— Нет, если без излишней мистики. Хотя я не понимаю, что за дело тебе до смертных.
Дух Пустоты не отвечает. Перед глазами Роя вспыхивает ослепительный белый свет, он падает ничком на что-то твердое и расквашивает нос…»
12. Охотник. 13.
Капитан Рой открыл глаза. Дверь черного хода была распахнута настежь. Ящик! Да, точно, ящик спас его от шквала пуль, однако из разбитого носа ручьем текла кровь. Рой вытер лицо рукавом и поднялся на ноги. Новое, налитое энергией тело слушалось безукоризненно. Чтобы самому поверить в легенду о ящике, Рой выпустил в деревянного спасителя пару обойм и, легко перемахнув через остатки забора, двинулся к отряду, палившему из всех стволов вслед угнанной Сэмом машине.
13. Спящий. 14.
Мы летели над плотным морем тумана. Утробно гудел мотор. То там, то здесь из белой пелены торчали черные стволы мертвых деревьев. По лобовому стеклу машины стремительно скользили маслянистые капли конденсата. Их трассы влажно блестели и, переливаясь полным спектром, искажали перспективу. Сержант ровно дышал, лежа на задних сиденьях. Магиня сидела рядом со мной, уставившись в одну точку. Я включил автопилот и закурил.
— Вредная привычка, — женщина медленно перевела свой леденящий душу взгляд на меня.
Я заставил себя не отводить глаза и почти преуспел в столь трудном упражнении. Заодно я наконец-то рассмотрел ее повнимательнее. Стройное, практически не прикрытое одеждой тело казалось неестественно гибким. Каждое движение магини своей плавностью и грацией вызывало невольное восхищение. Длинные пепельные волосы слегка вились, свободно стекая по покатым плечам на высокую грудь. Если бы не черные водовороты глаз, ее можно было назвать красивой. Тем более что цвет ее кожи в полумраке кабины мало отличался от моего, а черты лица были идеальны.
— Как тебя зовут? — спросил я, чтобы заполнить паузу.
— Не знаю. У нас нет имен.
— Что-то подобное я и ожидал услышать.
— Если хочешь, то Элли.
Я поморщился и кивнул:
— Тогда я — Железный Дровосек или Страшила, если хочешь.
— Почему ты повернул в глубь «проклятой»?
— Не знаю, может быть, интуиция? — Я вытянул руку, предлагая ей рукопожатие.
— Нет, я могу считывать опыт, а не подсознательные построения. Разбирайся сам, — она пожала плечами и покосилась на неподвижного Сержанта. — Он тебе не доверяет.
— Знаю, но не могу его в этом винить. Я же, по сути, тот, с кем его призвали бороться. Он напряженно ждет, когда же я его предам, а предательство, как известно, лишь вопрос времени. И даже, если этого не случится, а этого не случится никогда и ты знаешь, что я не вру, он будет сомневаться. Он, кстати, вовсе не параноик. Он просто жертва варварского воспитания.
— Сейчас он сам за себя ответит, — Элли выразительно кивнула в сторону моего напарника.
Я обернулся и увидел, что Сержант уже не лежит, а сидит в кресле, с усилием расстегивая бронежилет. Шлем он потерял, болтаясь на моем плече по дороге к машине. Взъерошенные волосы торчали забавными пучками в разные стороны, глаза запали, нижняя губа и подбородок были измазаны кровью. Взгляд, однако, оставался суровым, как и положено ветерану, пусть и крайне потрепанному. Он слышал мою последнюю реплику, но комментировать ее не спешил. Скинув броню, Сержант осторожно ощупал ребра, поправил униформу и, выудив из помятой пачки обломок сигареты, закурил.
— Не параноик, это уж точно, напарник, — как Сержант относится к сложившейся ситуации, по голосу определить было невозможно.
— Летим, как вижу, в тыл врага, — медленно продолжил он, мельком взглянув в иллюминатор.
Я пожал плечами, дескать, понимай как хочешь.
— Надеюсь, не сдаваться? — Он слегка привстал, разыскивая взглядом оружие.
Увидев, что все оно сложено за моим креслом, Сержант сжал губы чуть плотнее обычного, и это не укрылось ни от меня, ни от Элли.
— Расслабься, напарник, мы по-прежнему в патруле, Элли наш проводник из сочувствующих, диверсанты Федерации без транспорта из города не уйдут, да их уже взяли наверняка. Так что все идет как надо.
— Заткнись, ладно? — Сержант брезгливо сморщился, как сушеный финик. — Что мы забыли в глубине «проклятой зоны»?
— Кроме ответов на некоторые вопросы — ничего. Очень хочется проверить содержание одной теории на достоверность.
— Послушай, Попрыгун, ты более-менее терпимый неоформ. Даже полезный, судя по всему. Живешь ярко, интересно. Неужели этого недостаточно? Зачем тебе знать, в чем смысл твоей жизни? Человечество давно плюнуло на эту загадку, плюнь и ты. Я тебе это настоятельно рекомендую. Начни думать о других, пусть из спортивного интереса, и сразу же поймешь, насколько глупые проблемы занимали тебя раньше. Глупые и эгоистичные.
— Возможно, вы правы, Сержант, — вмешалась Элли, — но у Сэма нет времени на рекомендуемый плевок, взгляните.
Мы посмотрели в правый иллюминатор и замерли: по нисходящей траектории к нам несся боевой катер, известный по военным сводкам как «чернокрыл-перехватчик».
Как и следовало ожидать, быстрее всех сориентировался Сержант. Он в один прыжок оказался рядом со мной, легко поднял из соседнего кресла Элли и осторожно посадил ее на пол.
— Отныне ваше место в зрительном зале, мадам. — Он на секунду задумался и добавил: — Или твое, Сэм.
Мы с Элли переглянулись, но она отрицательно покачала головой, и я остался в кресле второго пилота. Сержант нервно щелкнул выключателем автопилота и, рванув штурвал, бросил машину вниз. За доли секунды мы очутились в непроницаемой темноте. Белый с виду туман не пропускал ни люкса света. Никакая компьютерная обработка не смогла расшифровать сигналы прибора ночного видения. Впрочем, сигналов этот прибор и не подавал. Я попытался включить фары, но это не принесло видимого результата.
— Сомнительная маскировка, — позволил себе заметить я, — особенно от радара или сонара.
— Сейчас я так прижмусь к земле, что они не заметят нас и с двух метров, — Сержант уверенно снижался.
— Днище не поцарапай, — пробормотал я, но Сержант не ответил.
Он сосредоточил все внимание на показаниях альтиметра, который бесстрастно отсчитывал высоту в сантиметрах. Мы молчали, напряженно ожидая атаки. Глухой стук и скрежет по левому борту заставили меня вздрогнуть. «Дерево», — одними губами произнесла Элли. Я кивнул. Это было не самое страшное. Трухлявый ствол рассыпался от удара о броню машины, не причинив ей ни малейшего вреда. Однако Сержант на четверть секунды потерял управление, и над поверхностью тумана блеснул край кабины. «Чернокрылу» этого оказалось достаточно. Тотчас последовал залп из курсового орудия, называемого среди наших военных «чертова пушка». Потоки энергии прорезали туман позади нас, оплавив заднее стекло и надежно запаяв поворотные механизмы двигателей.