Оцени сам, как у нас это получилось, милый Джеймс. Снявшись с места, мы не оставили за собой ни камешка, ни булыжника, ни съестных припасов, ни могильных плит. Перевезли все, все, все.
Вот дотянут сюда шоссе – и что найдут? Да и был ли когда-нибудь в штате Аризона такой городок Саммертон – здание суда, ратуша, пригородный парк, опустевшая школа? Нет, ничего похожего здесь не было. Глядите: одна пыль.
Оставлю это письмо на вокзальной почтовой стойке; надеюсь, ты его получишь, если часом занесет тебя в эти края. Что-то мне подсказывает: ты вернешься. Сейчас поставлю подпись, запечатаю конверт и словно передам его тебе из рук в руки.
Когда дочитаешь до конца, дорогой мой друг и возлюбленный, развей эти строчки по ветру.
Внизу стояла ее подпись: Неф.
Он разорвал листок на четыре части, потом еще и еще раз – и подбросил конфетти в воздух.
«Ладно, – подумал он, – теперь-то куда?»
Прищурившись, он вгляделся в пустынную даль, где тянулась низкая гряда наполовину зеленеющих гор. Воображение дорисовало сады.
«Вот туда», – решил он.
Сделав первый шаг, он обернулся.
Как старый облезлый пес, в привокзальной пыли лежал саквояж.
«Нет, – подумал он, – ты из другого времени».
Саквояж выжидал.
– Лежать, – скомандовал он.
Саквояж остался лежать.
А сам он зашагал дальше.
Глава 33
Когда день уже стал клониться к закату, он дошел до первых апельсиновых деревьев.
Когда над городом сгустились сумерки, в палисадниках возникли знакомые стайки подсолнухов, а над крыльцом закачалась вывеска «Герб египетских песков».
С последними лучами солнца он прошагал наконец по гравию, взбежал по ступенькам и, постояв перед дверью-ширмой, нажал на кнопку звонка. Послышались негромкие трели. В холле, на лестнице, появилась тонкая тень.
– Неф, – тихо выговорил он, помолчав. – Неф, – сказал он. – Я вернулся домой.
Левиафан-99
Радиомечта
В тысяча девятьсот тридцать девятом году, когда мне было девятнадцать, я безоглядно увлекся радиоспектаклями Нормана Корвина[11].
Позднее, когда мне уже стукнуло двадцать семь, мы с ним познакомились, и он вдохновил меня на создание марсианских историй, из которых потом выросли «Марсианские хроники».
Много лет я мечтал, чтобы Норман Корвин поставил радиоспектакль и по какому-нибудь из моих произведений.
Вернувшись из Ирландии, где в течение года шла работа над сценарием к фильму «Моби Дик» Джона Хьюстона, я не мог выбросить из головы Германа Мелвилла[12] и его левиафана-кита[13]. Вместе с тем я по-прежнему был околдован Шекспиром, который покорил меня еще в школе.
По приезде из Ирландии я стал подумывать о том, чтобы взять да и перенести мифологию Мелвилла в космическое пространство.
Незадолго до этого Эн-би-си подвигла нас с Норманом Корвином на совместную работу над часовым радиоспектаклем. Закончив первоначальный вариант сценария «Левиафан-99», где корабли стали космическими, место мореходов заняли одержимые капитаны этих космических кораблей, а гигантского белого кита заменила ослепительная белая комета, я передал текст Норману, который, в свою очередь, отослал его на Эн-би-си.
В то время радио постепенно сдавало позиции, отступая перед натиском телевидения, и от Эн-би-си пришел ответ следующего содержания: «Просим вас разбить сценарий на трехминутные эпизоды, чтобы постановку можно было транслировать по частям».
Совершенно убитые, мы с Норманом отозвали сценарий, и я послал его в Лондон, на Би-би-си, где и была осуществлена радиопостановка с Кристофером Ли[14] в роли безумного капитана космического корабля «Сетус»[15].
Радиоспектакль вышел просто великолепным, однако мечта о том, чтобы режиссером моего произведения стал именно Корвин, так и осталась мечтой. Под влиянием своей, если можно так выразиться, «шекспиромании» я осмелился расширить текст «Левиафана-99» вдвое, и весной 1972 года по нему был поставлен спектакль в одном из павильонов на студии Сэмюэла Голдвина. Но, к сожалению, те дополнительные сорок страниц разрушили мой первоначальный замысел. Потерялась сама суть этой истории. Критики были единодушны в своих саркастических оценках.
В последующие годы «Левиафан-99» ставился то здесь, то там; я мало-помалу снимал, как стружку, ненужные страницы в надежде когда-нибудь привести материал к первоначальному одночасовому варианту, который лег в основу радиоспектакля.
Сегодня, тридцать лет спустя, эта повесть представляет собой мою заключительную попытку собраться с силами и вернуть к жизни то, что начиналось как радиомечта, надежда на Нормана Корвина. Заслуживает ли эта мечта того, чтобы явиться в нынешнем воплощении, – решать вам.
Глава 1
Зовите меня Измаил.[16]
Измаил? Это в две тысячи девяносто девятом году, когда поражающие воображение новые корабли, уже достигнув звезд, продолжают свой путь дальше? Разрушают звезды, вместо того чтобы благоговейно трепетать перед ними? И вдруг такое имя – Измаил?
Да.
Мои родители были среди первых смельчаков, отправившихся на Марс. Когда смелости поубавилось и появилась тоска по Земле, они вернулись домой. Меня зачали в том рейсе, и родился я в космосе.
Мой отец, досконально знавший Библию, вспомнил еще одного изгоя, который странствовал по мертвым морям задолго до Рождества Христова.
Никто бы не выбрал лучше, чем это сделал отец, имя для меня, в то время единственного ребенка, выношенного и рожденного в космосе. А он и вправду назвал меня… Измаилом.
Несколько лет назад решил я пересечь все моря ветров, что странствуют по этому свету. Всякий раз, когда в моей душе наступает слякотный ноябрь, это значит, что пришло время опять бросить вызов небесам.
Так что в субботу, в конце лета две тысячи девяносто девятого, среди птичьего гомона, ярких воздушных змеев и грозовых фронтов, я оторвался от земли, уносимый ввысь моим реактивным ранцем. В том неудержимом полете я устремился к мысу Кеннеди оперившимся птенцом в стае памятных мечтаний, которые лелеял старик да Винчи, придумывая свои древние летательные аппараты. Согреваемый пламенем огромных стальных птиц, я чувствовал, как хлынули в мою душу потоки бесконечной и нетерпеливой Вселенной.
Издалека я заметил сильное бурление: мыс Кеннеди раскалился от тысяч ракет, вырывающихся из огнедышащих пусковых установок. Когда пламя наконец утихло, в воздухе остался лишь простодушный шепот ветра.
Я быстро и мягко спустился в город, и меня подхватило течением движущегося тротуара.
Над головой проплывали арки и порталы зданий, а вокруг мелькали тени. Куда я направлялся? Уж точно не в холодные стальные казармы – приют усталых астронавтов, а в прекрасный, тщательно запрограммированный и оборудованный рай. Мне предстояло явиться в Академию астронавтики для прохождения тренировочного курса перед великим путешествием за пределы звезд, но о своей миссии я до поры до времени ничего не знал.
В этом месте уживаются луговые просторы для игры ума, гимнастические снаряды для укрепления тела и богословская школа, своим учением неизменно зовущая ввысь. Да и то сказать, разве космос не похож на гигантский собор?
Пройдя сквозь зыбкие тени, я оказался в вестибюле академического общежития. Чтобы зарегистрироваться, я приложил ладонь к панели идентификации, которая считала мой потный отпечаток и, словно гадалка, мгновенно выбрала для меня соседа по каюте на предстоящий рейс.
Откуда-то сверху зажужжал зуммер, послышался гул, звякнул колокольчик, и женский голос – шипящий, механический – объявил:
– Измаил Ханникат Джонс; возраст – двадцать девять лет; рост – пять футов десять дюймов; глаза голубые; волосы каштановые; телосложение легкое. Просьба пройти в помещение девять, второй этаж. Сосед по комнате: Квелл.
Я повторил:
– Квелл.
– Квелл? – раздалось у меня за спиной. – Не завидую!
А другой голос добавил:
– Крепись, Джонс.
Обернувшись, я увидел троих астронавтов, постарше меня, не похожих друг на друга ни ростом, ни манерой держаться, – они запаслись спиртным и протягивали мне стакан.
– Держи, Измаил Джонс, – сказал долговязый, худой парень. – Когда идешь знакомиться с таким чудовищем, это не лишнее, – объяснил он. – Для храбрости.
– Но сначала вопрос, – заговорил второй астронавт, придержав меня за руку. – На каких рейсах летаешь – на «кисельных» или на дальних?
– Ну, правильнее будет сказать, на дальних, – ответил я. – В дальний космос.
– Расстояния в скромных милях или в реальных световых годах?
– Обычно в световых годах, – сказал я, поразмыслив.
– Ага, тогда имеете право выпить с нами.
– Ага, тогда имеете право выпить с нами.
Тут в разговор вступил до сих пор молчавший третий человек:
– Меня зовут Джон Рэдли. – Потом он кивнул в сторону долговязого. – Это Сэм Смолл. А это, – он указал на третьего, – Джим Даунс.
Недолго думая, мы выпили.
Потом Смолл заявил:
– Вот теперь с нашего разрешения и Божьего благословения можете разделить с нами космос. Полетите разгадывать тайну хвоста кометы?
– Думаю, да.
– А раньше кометы искали?
– Мое время пришло только сейчас.
– Хорошо сказано. Посмотрите-ка туда.
Трое новых знакомцев повернулись и закивали на огромный экран в другом конце холла. И, будто в ответ на наше внимание, экран запульсировал, ожил и показал гигантское изображение ослепительно белой кометы, затягивающей в свой хвост целые системы планет.
– Симпатичная разрушительница Вселенной, – прокомментировал Смолл. – Пожирательница Солнца.
– Разве комета на такое способна? – спросил я.
– Не только на это, но и на многое другое. В особенности – такая.
– Знаешь, если бы Господь задумал сойти сюда, Он бы явился в виде кометы. А вы, стало быть, собираетесь нырнуть в глотку этого священного ужаса и попрыгать у него в кишках?
– Вроде того, – ответил я нехотя. – Если иначе никак.
– Ну, тогда давайте выпьем за него, парни? За юного Измаила Ханниката Джонса.
Откуда-то издалека донеслось слабое электронное жужжание, ритмичное подрагивание. Я прислушался – звук усиливался с каждым импульсом, как будто приближаясь.
– Вот это, – сказал я. – Что это такое?
– Это? – переспросил Рэдли. – Звук, будто наказание саранчой?[17]
Я кивнул.
– Саранча, бич природы? – подхватил Смолл. – Такое прозвание весьма подходит нашему капитану.
– Вашему капитану? – переспросил я. – А кто он такой?
– Оставим пока, Джонс, – отозвался Рэдли. – Ступай к себе – надо еще познакомиться с Квеллом. Да, Бог в помощь – познакомиться с Квеллом.
– Это выходец из дальних пределов Туманности Андромеды, – доверительно сообщил Даунс. – Высоченный, огромный, просто необъятных габаритов, и при этом…
– Паук, – встрял первый астронавт.
– Вот именно, – продолжил Даунс. – Гигантский, высоченный зеленый паук.
– Но вообще-то… – начал Смолл, слегка досадуя на приятелей, – он безобидный. Ты с ним поладишь, Джонс.
– Точно? – спросил я.
Рэдли сказал:
– Вам пора. Мы еще встретимся. Идите познакомьтесь со своим соседом-пауком. Удачи.
Я залпом выпил все, что еще оставалось в стакане. Потом отвернулся, зажмурился и про себя фыркнул: «Удачи!» Как же, жди.
Нажав на кнопку около двери, мгновенно скользнувшей вбок, я прошел по тускло освещенному коридору до кубрика с номером «девять». Стоило мне коснуться панели идентификации, как дверь плавно ушла в сторону.
Нет, подожди, сказал я себе. В таком состоянии лучше не входить. Посмотри на себя. Господи, даже руки трясутся.
Так я и стоял, не двигаясь. В кубрике – сомнений не было – ждал мой сосед по комнате, я не сомневался. Выходец из далекой галактики, паук-исполин, если верить слухам. Черт возьми, подумал я, давай заходи.
Сделав три шага внутрь комнаты, я замер.
Потому что в дальнем углу разглядел огромную тень. Что-то там было, но непонятно где.
– Не может быть, – прошептал я себе. – Не может быть, что это…
– Паук, – подсказало нечто шепотом из другого конца отсека.
Гигантская тень дрогнула. Я попятился к порогу.
– А тем более, – шепот продолжился, – тень от паука? Конечно нет. Стоять!
Я замер, подчинившись приказу, и смотрел во все глаза: свет в комнате становился ярче, тень растворялась, а передо мной возникало нечто огромно-бесформенное, громада в семь футов ростом, весьма причудливого зеленоватого оттенка.
– Ну вот, – опять донесся шепот.
Я постарался придать своему голосу побольше уверенности:
– Можно кое-что сказать?
– Что угодно, – продолжался шепот.
– Как-то раз, – начал я, – довелось мне увидеть статую Давида работы Микеланджело. Как выяснилось, она гораздо больше человеческого роста. Обошел ее кругом.
– Ну?
– Мне кажется, габаритами ты не уступаешь этой знаменитой скульптуре.
Я приблизился и начал обходить неподвижную массу. Меня все еще била дрожь.
Тень продолжала таять, и постепенно фигура стала обрисовываться более отчетливо.
– Квелл, – опять донесся шепот. – Так меня зовут. Я проделал долгий путь, без малого десять миллионов миль и пять световых лет. Если судить по твоим пропорциям, ваш творец еще не вполне проснулся и за этим миром присматривает разве что вполглаза. Вот у нас, можно сказать, бог вскочил на ноги с первым криком рождения мира, потому и наделил нас таким ростом.
Существо приосанилось и вытянулось еще больше.
Вглядевшись в его лицо, я выдавил:
– Ты… у тебя почти не заметно движения губ.
Исполин по имени Квелл ответствовал:
– Но движение мыслей у нас с тобой почти одинаково. Вот признайся, Джек, – продолжил он, – руки-то чешутся убить великана?
– Как это… – запнулся я.
– У тебя в мыслях вижу бобовый стебель[18].
– Дьявольщина! – вырвалось у меня. – Ты прости, – продолжал я. – Никогда прежде не общался с телепатами.
– Не имей привычки взывать к нечистому, – сказал мой сосед по комнате. – Еще раз: меня зовут Квелл. А тебя?
– Сам знаешь, – ответил я. – Ты же читаешь мысли.
– Да это я так, из вежливости, – ответил Квелл. – Делаю вид, будто ни сном ни духом.
Чудище склонилось, и в мою сторону поползло щупальце. Я протянул руку, и мы дотронулись друг до друга.
– Измаил Ханникат Джонс, – представился я.
– Ну что ж, – отозвался Квелл, – это имя проделало долгий путь из вашей Библии в нынешний космический век.
– Напоминает путь, проделанный тобою, – заметил я.
– Как-никак пять световых лет. Целых пять лет я пролежал в глубокой заморозке – холодный, как смерть. Коротал времечко во сне. Так приятно снова бодрствовать. Считаешь, я жутковат?
– Конечно нет, – ответил я.
– Конечно да, – откликнулся Квелл и вроде бы хохотнул. – Мыслишка вылетела – я поймал. Тебе от этого как пить дать жутковато. И еще ты, наверное, думаешь, что у меня слишком много глаз и ушей, а пальцев и того больше, кожа болотная – это уж точно жутковато. А я вот смотрю на тебя и вижу: каких-то два глаза, пара крохотных ушей, всего лишь две руки и на каждой пять хлипких пальчиков. Так что каждый из нас, если приглядеться, по-своему смешон. И оба в конечном счете… простые смертные.
– Да, – согласился я, увидев в его словах истину. – Это точно: простые смертные.
Квелла, видимо, пробило на юмор, и он продолжил:
– А теперь выбирай, Измаил: либо я перемелю твои кости на муку, либо будем дружить.
Я вздрогнул и приготовился к бегству, но, поймав себя на этом, рассмеялся и сказал:
– Сдается мне, лучше нам дружить.
И Квелл повторил:
– Дружить.
* * *Выйдя из отсека, мы отправились на разведку – посмотреть, что творится на нижних этажах этой огромной академии.
На фоне диодных огоньков выделялись силуэты философствующих роботов; когда мы проходили мимо, они сидели и беседовали на древних языках.
– Платон, – узнал я. – Аристотель. – И обратился к ним: – Посмотрите на нас. Что вы видите?
И робот Платон сказал так:
– Двоих ужасных и великолепных, уродливых и прекрасных детей природы.
– А что есть природа? – спросил Квелл.
Ему ответил Сократ, фонтанирующий искрами:
– Любование бога диковинными чудесами живой плоти.
И тут Аристотель, странный маленький робот из пластика, заключил:
– Следовательно, живая плоть этих двоих не чудеснее и не диковиннее любой другой.
Квелл, наклонившись, тронул мой лоб одной из своих длинных паучьих ног, покрытых мягкой клочковатой растительностью, и представил:
– Измаил.
А я, коснувшись пушистой груди моего нового друга, сердечно отрекомендовал:
– Квелл, с дальних островов великой Туманности Андромеды. Квелл.
– Мы будем вместе учиться, – сообщил Квелл.
– Вместе слушать, вместе учиться, вместе экспериментировать, – добавил я.
В течение следующих дней, недель и месяцев нашей подготовки мы и вправду слушали разноязыкие лекции наших электронных преподавателей философии. Но никто не сказал, что от нас потребуется, куда нам предстоит лететь и сколько еще торчать на Земле, в этих необъятных пещерах знаний.
В один прекрасный день лекции роботов-профессоров, непонятные и потому бессмысленные, прекратились. Как-то утром мы собрались в лекционном зале, но нас встретило безмолвие. На дисплее мы увидели свои имена и следующий текст: «Согласно приказу, явиться для включения в состав экипажа».
Квелл заметил:
– Похоже, наша учеба подошла к концу.
– Если так, – отозвался я, – значит, настоящая жизнь только начинается. Пошли найдем наш корабль.