— Сукновалов, как я поняла, жених Марты, сестры Динка?
— Угу… Скоро у них свадьба. Правда, они уж с полгода и так вместе живут — она у него.
— Староват женишок-то.
— Ну, кому что нравится. Мне вот, например, москвичка одна сердце разбила, — томно вздохнул Катюшин, — но вам, видно, это даже неинтересно.
— А вы с Мартой, кажется, давние приятели?
— А ты ревнуешь? Уже?
— Ну, как тебе сказать? Повод для ревности налицо. Очень даже милая особа. Натуральная Золушка, уже приехавшая в хрустальных башмачках на свой бал.
К тому же, судя по брату, иностранка.
— Нет, это Михель Линк из-за Берлинской стены.
А Марта здесь родилась и выросла, точнее, не здесь, а в Калининграде. Мы все, между прочим, оттуда — я, она, Иван Дергачев. Мы с Мартой в одной школе учились, правда, она на два класса старше, а с Дергачевым в одном дворе жили. А дружили, потому что в одну студию театральную ходили в нашем Доме моряка.
Молодежный театр там был — ну, сила!
— И кого же, Клим, ты изображал на сцене народного театра?
— Только романтические роли. Гамлета, например.
Думаешь, слабо? — Он усмехнулся. — А еще, чтоб вы знали, я играю на рояле, гитаре и аккордеоне. И танцую степ. Сюда даже ботиночки свои привез с металлическими пластинами. Но негде, негде развернуться здесь моему таланту. Тесно тут, в глуши, одаренному человеку. Душа размаха просит, сочувствия, понимания, любви, — говоря все это, он все выше и выше привставал на цыпочках, приближаясь к Катиному лицу.
— А Дергачев, наверное, был герой-любовник? — спросила она, отступая.
— Ну, его на характерные роли всегда брали. Он, чуть что, петь рвался. Но, увы, с голосом нашему Ивану крупно не повезло. Да и со слухом тоже.
— Он и сегодня Марте пел.
— Эта старая история. Он в нее с шестого класса влюблен по уши. После армии в какой-то момент он своего добился — вместе Они были. И довольно долго, пока она в университете на медицинском училась. Потом она его бросила.
— Почему?
Катюшин грустно щелкнул себя пальцами по горлу.
— Может, из-за этого. Ваня выпить не дурак, расслабиться. Ну, у него работа такая была: расслабляться порой просто нужно было, а то кранты. Он водолаз по профессии, спасатель. А может, потому, что… Короче, встретила наша Марта богатого дядю — этого вот Сукновалова. Влюбилась или сделала вид, что влюбилась.
Работу бросила в клинике, она врач была, как и ее отец покойный. Да у них все в семье врачи вот уже лет сто. Сукновалов ее сюда забрал. У него здесь бизнес налажен, особняк себе на косе отгрохал. А у Ваньки Дергачева что было? Комната в коммуналке — ему от бабки в наследство осталась — да зарплата спасателя.
А сейчас и той нет. Он за Мартой сюда последовал.
Жить, говорит, без нее не могу, видеть ее должен постоянно. У него над койкой, если хочешь знать, вся стена ее фотографиями увешана.
Тут Катя хотела было осторожно коснуться вчерашнего происшествия на колокольне, но Катюшин вдруг вернулся к прежней теме:
— Ладно, насчет убийства вроде бы ясно все. Дело теперь за малым — за чистосердечным признанием.
Расклад, как видишь, банальнейший — сорокалетняя скучающая мадам, богатый мафиозник-муж и красавчик-любовник. Как там было в школе по геометрии?
Сумма катетов равнобедренного треугольника всегда… Одним словом, прокуратура сама разберется, не заблудится. У меня прямо гора с плеч, а то и так голова пухнет, а тут еще некстати это убийство.
— А что, разве так много криминала тут у вас? — спросила Катя, Катюшин замолчал. Из дверей бара вместе с обрывками диско на веранду выкатилась шумная стайка молодежи от пятнадцати до восемнадцати.
— Все, мне пора. Почти одиннадцать, — звонко объяснила одна из девушек.
Подружки и приятели разочарованно загалдели.
— Ну, Света, ну договорились же — возвращаемся все вместе! — раздались недовольные голоса. — Ну что ты дергаешься? На автобус успеем.
— Мне мать сказала — не позже одиннадцати. Я и так уже опоздала. Вам ничего, а меня потом на неделю дома запрут.
— Да ты малолетка, что ли?
— Как хотите, а я на остановку. — Света тряхнула светлыми волосами и повернулась, чтобы идти.
— Смотри мимо пруда не ходи и на берег ни ногой, — насмешливо бросил ей вслед один из мальчишек. А второй, еле стоящий на ногах от обилия выпитого пива, зловещим сиплым голосом прошипел: «Водяной, Водяной, не плыви в волнах за мной». Все с хохотом подхватили что-то вроде детской считалочки:
«Обхожу я стороной в час недобрый, час ночной черный пруд и пляж морской!»
— Мне надо домой, ребята, — сказала, обернувшись, Света. — Ну, пока, до завтра. — И она медленно, словно бы нехотя, зашагала в темноту.
Смех среди ее приятелей стих. Один из парней — по виду самый молодой и трезвый, сорвался с места:
— Света, подожди, не уходи одна, я тебя провожу!
Катя вопросительно взглянула на Катюшина, словно ожидая от него пояснений. Потому что в этой обычнейшей сценке было нечто донельзя странное! И настораживающее. В том, как вдруг разом, точно его ножницами обрезали, стих их смех, едва они увидели, что девушка действительно уходит одна. Странное и в том, что в голосе паренька, вызвавшегося проводить, явственно прозвучал испуг. Странно было и то, как на все это отреагировал Катюшин.
— Все, друзья, веселье закончилось. Все по домам, — сказал он сухо, — вы из Рыбачьего, что ли, все?
Тогда быстро на автобус. Я вас сам провожу до остановки.
— Под конвоем, что ли, в натуре, Клим Сергеич? — прокуренным басом запротестовал кто-то из парней постарше. — Не надо, мы сами своих девушек проводим.
— Тогда кончайте базар и все на автобус, — повторил Катюшин и обернулся к Кате:
— Ну, я их провожу.
Тебе тоже спокойной ночи. Тебя вон муж уже разыскивает.
Катя быстро обернулась на двери бара.
— Во сколько завтра приедет муж Преториус? — спросила она тихо.
— В одиннадцать, — ответил Катюшин.
— Тогда до завтра, Клим, — загадочно сказала Катя и пошла к своим.
Кравченко по-прежнему держал невозмутимый нейтралитет.
— Что это за тип с тобой танцевал и говорил? — сварливо осведомился за него Мещерский.
— Это здешний участковый Катюшин, — кротко ответила Катя. — Кстати, мы с ним только что допросили двух очень важных свидетелей по делу об убийстве и узнали, зачем сюда приезжала покойная Преториус.
— Ну, я ж говорил, тебе будет чем здесь заняться, — меланхолично заметил Кравченко.
— Вадичка, я хотела.., нет, вы только посмотрите, какое небо тут, какая волшебная ночь. Вадичка, давай немножко по пляжу погуляем? — Катя цепко ухватила Драгоценного В.А. за руку.
Он не протестовал. Мещерский понял: его на прогулку не берут. Конечно, муж и жена — одна сатана.
— Волшебная ночь, — передразнил он, — учтите, завтра подниму вас в полпятого. Позже даже смысла нет в море выходить, весь клев прозеваем.
— Вадим, ты знаешь, мне тут отчего-то не по себе, — призналась Катя, когда они с Кравченко миновали темную, скупо освещенную фонарями сонную улицу и подошли к пустому причалу. Возле мола медленно покачивались на волнах пришвартованные лодки и катер. К своему разочарованию. Катя не увидела среди них ни одной рыбачьей шаланды. Ей чрезвычайно нравилось это слово, но она очень смутно представляла себе, как эта самая шаланда выглядит.
— Что-то тут не так, что-то мне не нравится, — продолжала она задумчиво, — и дело не только в убийстве этой женщины. Я это чувствую, но пока не могу понять, в чем дело.
Она умолкла. Вот сейчас, как обычно, Драгоценный брякнет: «Чушь, фантазии, и двух дней здесь не прожили, как ты уже скучаешь, выдумывая разный вздор». Но Кравченко сказал нечто совершенно неожиданное:
— Ну, если хочешь, давай прямо завтра уедем отсюда.
— И ты вот так просто бросишь эту свою рыбалку?
— Еще не начинали даже, бросать нечего.
— Нет, Вадик, я уезжать не хочу. К тому же столько денег потратили на отель, на пансион, на билеты.
Жалко денежек. И потом, я же не говорю, что мне тут страшно. Собственно, чего нам тут бояться? Я просто чувствую какой-то дискомфорт — что-то тут не так.
Такое ощущение, что мы как опоздавшие к началу действия в театре. Явились уже ко второму действию.
И пока в толк никак не возьмем, с чего началась пьеса.
Тебе Сережа ничего не говорил?
— О чем?
— Ну, так, вообще… О здешней тихой, размеренной жизни. Он же раньше нас сюда приехал.
— Он приехал раньше всего на четыре дня. И он мне ничего такого не говорил.
Они медленно шли по пустынному темному пляжу.
Причал остался позади. Окончился и поселок. Дома отступили перед грядой песчаных холмов, соснами и морем. Далеко справа мерцала в ночи крупная ярко-оранжевая точка.
— Маяк, — пояснил Кравченко, — его хорошо видно. На море ясно, завтра, значит, будет хорошая погода.
— Ты на меня не сердишься? — тихо спросила Катя.
— За что?
— Ну, не знаю.., мне так показалось. Ты все молчишь, молчишь. Не оставляй меня одну, ладно?
— Тогда пошли в гостиницу, — он обнял ее за плечи, — слышала, что наш капитан Флинт приказал? Завтра подъем в полпятого. А мне еще надо собраться.
— Я на ловлю вашей селедки не поеду, — запротестовала Катя. — Вы что? Я вам не раб, чтобы вставать среди ночи.
— Тогда ничего не попишешь. Удел мужчин — море и тяжкий труд, удел женщин — праздность, трепет ожидания, надежда.
— Вадя, я серьезно. И потом, куда вы рыбу денете, если действительно что-то поймаете?
— То есть как — куда? Юлии отдадим, на кухню.
Я назавтра даже обеда не стал заказывать и ужина в надежде на свежий улов. — Кравченко плавно развернул Катю, чтобы возвращаться. — Так-то… И чтобы все совсем стало кристально ясно, одно маленькое дополнение вскользь, не по теме… Этому сопляку, ну, участковому… Да, да, ему скажи: если не прекратит пялиться на тебя, я его в узел завяжу.
— Сам ему это скажи. Вообще-то, он тоже какой-то странный. Я даже сначала решила — контуженый.
— Вполне может быть, — сказал Кравченко, — впрочем, скорее всего, этот оловянный солдатик не видел настоящих женщин в этой сонной дыре.
— Ну, почему это? — усмехнулась Катя. — Наша хозяйка очень даже ничего, Серега вот шею свернул, на нее глядя. И эта блондинка Марта — тоже.
— Чужое, новое всегда слаще, — глубокомысленно изрек Кравченко, притягивая Катю к себе. — Ну что, едешь со мной завтра?
Катя секунду поразмыслила:
— Еду, если сейчас донесешь меня до гостиницы на руках.
Она не успела ахнуть — Кравченко вскинул ее на руки.
— А ты вроде, Катька, поправилась на пять кило, — заметил он недовольно.
— Пусти сейчас же!
— Тихо. Рыб распугаешь.
— Отпусти меня!
Но он уже шагал семимильными шагами по песку.
И так до самой гостиницы. На втором этаже «Пана Спортсмена» было открыто третье окно слева. Освещенный слабым светом ночника, на подоконнике сидел пригорюнившийся Мещерский. Созерцал лунную дорожку на море. Кравченко опустил свою ношу на землю.
— Все равно никуда не поеду! — торжествующе заявила Катя.
— Куда? — печально поинтересовался Мещерский сверху. — Куда это она не поедет, Вадик?
Перед носом Кравченко захлопнулась дверь гостиницы.
— Ненавижу женщин, — поделился он сокровенным с другом.
Глава 11 ЯНТАРЬ
Несмотря на все прогнозы и надежды, утро первой настоящей рыбалки оказалось по закону подлости ветреным и хмурым. Море штормило, и было ясно, что это надолго. Причал был пуст. Местные не торопились в море, пережидая ветер. Только в конце мола, возле оранжевого катера суетилась и шумела какая-то компания. Мещерский узнал вчерашних таможенников. Все были еще с ночи под хорошим градусом и не собирались жертвовать воскресным утром из-за капризов погоды.
Кравченко, навьюченный, как верблюд, снастями и рюкзаком, сгрузил багаж в привязанную к молу моторку Базиса. Она качалась на волнах, как ореховая скорлупка, и, если бы не крепкий канат, ей бы давно уже не поздоровилось. Кравченко поежился и поплотрительными, такими осторожными. И чтобы перевести разговор на другую тему, он быстро сказал:
— Красивый камень. Большой какой:! Неужели,. Иван, это ты здесь нашел такой?!
— Здесь смолы нет, — ответил Дергачев, — я тут все дно обшарил. Этот я у мыса Таран взял, там сейчас самая богатая россыпь.
— А может, нам все же стоит тут поискать? Вдруг нам с янтарем повезет? — спросил Кравченко.
— А что, у вас есть снаряжение для погружения? — поинтересовался Дергачев. — Импортное? Хорошо живете, богато. У меня вон полный хлам. Я списанное в порту на складе МЧС купил. Скоро баллон прохудится, и хана. Ну, если вас так янтарь интересует, придется вам осенью сюда вернуться, где-нибудь в октябре.
— Почему? — спросил Мещерский. — Это почему же, а?
— Сейчас, летом, мертвый сезон для ловцов. Штормов нет, — ответил Дергачев, созерцая хмурое бурлящее море. — Смола на дне илом обрастает, не видно ни черта. Осенью ил, водоросли течение уносит, тогда и нырять, и искать легче.
— Это, значит, по-твоему, не шторм? — Кравченко кивнул на море.
— Это штиль для нас, водолазов.
— Тоже мне, дайвер, — хмыкнул Мещерский, — это еще надо посмотреть, кто из нас как ныряет.
— Соревноваться со мной будешь? — Дергачев окинул взглядом маленькую фигурку в дождевике. — А что?
Валяй. Я рискую: ставлю свое худое железо против вашего фирменного.
— Чем же ты существуешь, если сейчас янтарь не добываешь? — спросил Кравченко. — И что тогда тут живешь, раз тут вообще янтаря нет? Ехал бы на этот свой мыс Таран.
— Это мое дело, где я живу, — отрезал Дергачев, — я денег ни у кого не прошу. У вас я в долгу, парни.
И, честно признаться, не очень это мне нравится — в должниках ходить. Особенно у таких, как вы, — чистюль московских.
— Слыхал, как он нас? — Кравченко обернулся к Мещерскому. — Это взрыв местного патриотизма.
— Ну мы едем или нет? — взмолился Мещерский.
— Да погоди ты! А что, Иван, — Кравченко обернулся к Дергачеву, назвав его по имени так, словно знал сто лет, — давай рискнем — твое железо против нашего. А это будет наша фишка, — он взвесил янтарь на ладони. — Кидаем это в море, как Поликратов перстень, спускаемся, и кто первый найдет. Наше снаряжение на кону.
— Я с тобой или я с ним? — Дергачев посмотрел на Мещерского.
— Ты со мной.
— Ты спятил? — ахнул Мещерский, — Вадик, ты с аквалангом-то где плавал, позабыл? В Олимпийском, и то всего два раза. А тут море, Балтика. Знаешь, Вадим, ты пойди лучше тоже с колокольни сигани. Честное слово, вы друг друга стоите. Погружение он задумал на спор! В море! Ты вон хоть в пруд здешний хотя бы нырни, поучись…
— В пруд не суйтесь, — неожиданно сказал Дергачев.
— Почему? — удивился Кравченко.
— Стоячая вода. Тихий омут.
— Ну и что? Черти, что ли, завелись в омуте? — Кравченко хмыкнул. — Или водяной? Что-то я вчера слыхал, когда ты под гитару пел маленькой такой блондиночке-ангелочку.
— Вот ее не касайся.
— Почему? Такая симпапулечка. И говорят — уже невеста. Только жених вот…
— Ее не касайся, — повысил голос Дергачев.
Мещерский быстро вклинился между ними:
— А что насчет этого пруда-то? Я не понял. Что там?
— Ничего. Местные сказки. — Дергачев кашлянул. — Вода там гнилая, кладбищем отдает. А это что там у вас? — Он кивнул на торчащие из лодки удочки. — Импортные?
— Швейцарские из угле волокна. Легкие и прочные, — ответил Кравченко.
А Мещерский про себя отметил, как шустро их медлительный собеседник уклонился от вопросов. Как и Базис вчера вечером.
— Ну, доброй охоты на шпроты, — Дергачев зевнул. — Совет один: идите вдоль берега до Высокой Дюны — увидите ее. Там сразу за ней есть бухта. Когда погода портится, рыба там кучкуется. И с моторкой этой поосторожнее. Она уже раз тонула, между прочим. Насчет погружения предложение в силе?
— Я же сказал, — ответил Кравченко.
— Тогда выберем погожий солнечный денек. — Дергачев улыбнулся, кивнул на янтарь:
— Смолу жене отдай, пусть себе браслет сделает. Я на призовую фишку что-нибудь другое найду.
И он повернулся было уходить, но Кравченко удержал его. То, что Дергачев вспомнил Катю, словно навело его на какую-то мысль. Какую, Мещерский догадался позднее.
— Подожди, Иван, — Кравченко вроде бы замялся, — ты тут вроде всех в поселке знаешь…
— Ну?
— Участковый ваш что за фрукт?
— Катюшин? — Дергачев удивленно посмотрел на Кравченко. — Он не фрукт, прошу запомнить. Он — мой старый кореш: в Калининграде на одной улице жили. И тут в одном доме квартиру вместе снимаем.
— А что же твой земляк сюда перевелся?
— Он не перевелся. Сослали его сюда, в глушь, в Саратов… — Дергачев усмехнулся. — За характер свой боевой страдает Клим. У него, между прочим, дядька родной — ба-альшая шишка в милиции. Генерал. Он его сюда и запихнул, когда Климу дело прокуратура начала шить.
— Уголовное дело? — насторожился Мещерский. — Вашему участковому? За что?
— За инициативу, можно сказать, за героизм. Эх, люди-начальники, — Дергачев вздохнул. — Кого-то задержали они. Он в розыске в УВД Калининграда работал. Ну, хмыря какого-то они брали в приграничном с Литвой поселке. Тот деру дал к границе. Ну, и инцидент получился с литовской стражей. Драка, в общем… Они ж нормального языка не понимают. Клим, человек горячий, ствол достал. А что, надо было тому уголовнику дать на ту сторону уйти? Словом, стрелял он, в результате и того ранил, и пограничника литовского. Ну, конечно, скандал, прокуратура сразу дело завела. В тюрягу вполне мог загреметь. Хорошо, его дядька-генерал выручил. Правда, как выручил-то? Скоренько запихнул в сводный отряд спецназа, в Чечню.
Клим там три месяца оттрубил в разведроте, потом его сюда сослали, на косу, пока шум с прокуратурой не поутихнет.