— Вели бы только умереть...
Поднялось солнце, обошло гору, передвинуло тень на другую сторону. Жгучие лучи упали на дикий камень, и... капелька высохла.
А солнце подымалось все выше и сильнее пригревало вершину. Снежинки таяли и падали вниз светлыми каплями. Каждая капелька думала долететь до той долины, что виднелась далеко внизу, и падала на дикие скалы, загораживавшие путь, и умирала.
II
Пришла осень.
Леса зачервонели и стали осыпать листву, и можно было далеко видеть и человека и зверя между оголившимися деревьями. По утрам лужицы затягивались длинными игольчатыми кристаллами. Прозрачен был воздух, и очертания далеких гор выступали отчетливо и резко.
Солнце стало меньше греть, и снега, лежавшие на вершине, стали все меньше обтаивать. Но в том месте, куда всё падали и умирали капельки, проточилась тонкая, невидимая глазу трещина.
«Ну, что ж, — подумала скала, — пускай себе», — и продолжала неподвижно лежать.
Пришел мороз и слегка подморозил воздух. На другой день ударил более крепкий мороз, и лед внутри скалы расширился, несмотря на сильнейшее сопротивление, раздалась недвижная гранитная масса, и расщелина побежала через всю скалу до самого низу.
Тяжкий удар пронесся по горе и потряс ее от основания до вершины, и пошло по всем скалам и ущельям:
«Слышите!.. Слышите!.. Слышите!..»
«Да, да, да, да... да...» — откликнулось им со всех сторон.
И долго не могли они успокоиться, и ходило, отражаясь и замирая, эхо.
Подняли головы люди, посмотрели вверх и сказали:
— Наверху что-то делается.
А наверху только сделалось то, что скала расселась надвое, и побежали от этой расщелины во все стороны тонкие трещинки.
«Нет, нельзя так, — думала огромная скала, — надо поправить беду».
И стала она засыпать расщелину камнем, галькой и истертым известняком, и поползли туда оползни, и затянули ее всю до самых краев.
«Слежится, и все будет по-старому», — думала она и продолжала оставаться такой же угрюмой, одинокой и неподвижной, дожидаясь зимы.
Пришла зима, и, крутясь, загудели метели.
День и ночь стал валиться снег, и там, где были расщелины, лощины и промоины, росли сугробы, все сравнивая и покрывая, и лишь голые скалы, обвеваемые ветром, уныло и бесплодно подымались среди снежных полей.
Мертво и пусто сделалось кругом, и никто уже тут не думал о будущем, о счастье, не вспоминал прошлого. Даже птицы и звери спустились ниже, в область сосны, ели и кустарников. А высоко вверху в разреженном пространстве, где стоит вечный холод, так же безучастно неслись перистые облачка, которые состояли из тонких ледяных кристаллов.
Раз перистые облака, предвещавшие всегда мороз, спустились ниже и посинели. Потеплела земля. Пошел от нее туман и пар.
Подул с юга ветер и принес оттепель. Порыхлели и грузно осели снежные сугробы. Просочилась сквозь них натаявшая сверху вода, наделала ходов и стала пробираться по расщелинам осевшей скалы, и зажурчали по всем направлениям невидимые ручейки.
III
Мертвые снега и немые неподвижные скалы, нависшие отовсюду, с недоверием и враждебностью смотрели на возрождавшуюся жизнь. И когда пахнуло весенним теплом, нахмурились они, белея занесенными снегом расщелинами.
Рыхлый снег стал нарастать шапками, перегибаясь и нависая с обрыва. А тучи клубились у темени горы. И если б кто-нибудь заглянул сюда, он догадался бы, что творится тут недоброе, готовится грозное. Но сюда никто не заглядывал.
Вот поднялось до зенита солнце, и тепло пригрело землю. Накренились снега, не выдержали и рухнули, увлекая за собой обломки скал, гранитные глыбы, тучи гальки и истертого ледниками известняка.
Колоссальной грудой прошел обвал, переворачиваясь в воздухе, и, оставив за собой широкий след, с потрясающим гулом рухнул, и лишь снежное облако закурилось над тем страшным местом. Дрогнули вековые сосны, сронили с ветвей старые иглы, тяжело поднялись с отдаленных вершин орлы, и два охотника, карабкавшиеся у линии вечного снега, оборвались по ледниковой крутизне.
Затаилась пробиравшаяся вода, просочилась сквозь обвал и шумным и веселым ручьем побежала вниз, унося талый снег, который, растаивая, наводнил долину и напоил иссохшую землю, жадно поглощавшую влагу.
Все покрылось зеленью. Везде проснулась жизнь. Но капельки, те первые капельки, которые упали на бесплодный камень, не видели и не слышали этой пробудившейся жизни, и самые имена их безвестно затерялись.
НА СТОРОНЕ НАРОДА
Первую мировую войну пятидесятилетний Серафимович встретил уже закаленным революционером. За плечами была ссылка на Север, жизнь под надзором полиции на Дону, уроки баррикадных боев на Пресне. Вот почему события войны писатель расценивал с позиций революции. Его рассказы, очерки и статьи той поры впоследствии были названы «пораженческими по сути дела»[3]. Другими словами, они отражали линию ленинской партии по отношению к этой войне. «Революционный класс в реакционной войне не может не желать поражения своему правительству»[4], — писал В. И. Ленин в 1915 году.
В атмосфере шовинистического угара и искусственно раздуваемого ура-патриотизма военные власти всячески препятствовали поездкам в действующую армию журналистов либерального и демократического направления. «Представитель печати для власти всегда был бельмом в глазу. Представитель же печати в теперешнюю войну, это — парня, существо, которое надо искоренять всеми мерами, всеми средствами.
И искореняли. Корреспондента на пушечный выстрел не подпускали не только к фронту — к тылу. Было официально допущено на фронт несколько корреспондентов, но их держали в почетном плену, показывали только то, что хотели показать и что никому не нужно было, и требовали одного — прославления гениальности власть предержащих. Железная рука цензуры легла на всю печать...» — писал Серафимович в наброске к первому очерку из Галиции[5], куда он, корреспондент «Русских ведомостей», вынужден был отправиться в качестве санитара врачебно-продовольственного отряда, организованного Пироговским обществом врачей. В отряде Серафимович встретился с сестрой милосердия Марией Ильиничной Ульяновой, и общение с ней, несомненно, укрепило антивоенную настроенность писателя. В результате на страницах газеты, несмотря на военную цензуру, появилась большая серия очерков, рисовавших правдивую картину ужаса и бессмысленности империалистической бойни, картину бесцельной гибели сотен и тысяч молодых жизней. Из увиденного писатель делает революционные выводы и устами героя рассказа «Встреча», юноши, искалеченного на войне, прямо говорит: «...Может, надо потерять правую руку, чтобы узнать, чтобы почувствовать зерно истины...» А писатель, размышляя о его судьбе, восклицает. «...Есть жизнь, бьются сердца, и кто знает, как потрясающе будет нарушено тягостное молчанье, с каким страшным грохотом рухнет строй».
Неудивительно, что побывав на фронте. Серафимович встретил Октябрьские дни на улицах революционной Москвы. В то же время отвращение к бесчеловечности империалистической войны не сделало писателя пацифистом, и впоследствии, когда народ молодой страны рабочих и крестьян поднялся с оружием а руках, чтобы отстоять завоевания первой в мире победившей пролетарской революции, Серафимович стад специальным корреспондентом газет «Правда» и «Известия» и за годы гражданской войны побывал на многих фронтах: на Восточном, где Красная Армия билась с Колчаком и белочехами, на Южном (где его сын Анатолий был комиссаром бригады), на польском — в трудный момент, когда белополяки заняли Киев. В корреспонденциях, написанных в эти годы, нашел конкретное и яркое художественное воплощение самоотверженный героизм красноармейцев, подчас босых, раздетых, голодных, впечатляюще отразилась растущая и крепнущая дисциплина новой, революционной армии, созданы запоминающиеся образы коммунистов. «Жива Красная Армия, и лучшее, что есть у пролетариата, у революционного крестьянства, у революционной интеллигенции, — все это идет на служение ей», — с гордостью пишет Серафимович в очерке «Политком».
Такова принципиальная позиция писателя, который с первых же дней счел дело революции своим кровным делом.
В 1920 году смертью героя пал в боях за Советскую власть комиссар бригады девятнадцатилетний Анатолий Попов. В письме от 21/V 1920 года В. И. Ленин выразил А. С. Серафимовичу свое соболезнование «Дорогой товарищ!
Сестра только что передала мне о страшном несчастье, которое на Вас обрушилось. Позвольте мне крепко, крепко пожать Вам руку и пожелать бодрости и твердости духа. Я крайне сожалею, что мне не удалось осуществить свое желание почаще видаться и поближе познакомиться с Вами. Но Ваши произведения... внушили мне глубокую симпатию к Вам, и мне очень хочется сказать Вам, как нужна рабочим и всем нам Ваша работа и как необходима для Вас твердость теперь, чтобы перебороть тяжелое настроение и заставить себя вернуться к работе»[6].
В дни 70-летия А. С Серафимовича в «Правде» было опубликовано письма Мариэтты Шагинян: «Дорогой Александр Серафимович! В этот день мне хочется вернуть вам старый невыплаченный долг. Я за него вас никогда не благодарила и счастлива, что донесла память и благодарность до такого большого праздника, как ваш юбилей.
Дело было на третьем году революции. Дело било — недоброй памяти — во дни саботажа, критики и недоброжелательства. Знаете ли вы, какой огромной поддержкой для тех из нас кто принял Октябрь, была в эти дни ваша прямая и прочная репутация большевистского писателя? В ответ на клевету, иронию, размагничивание у многих из нас на языке был один-единственный аргумент: «А Серафимович?», «А Блок?»
Вы служили нам доказательством — и стали доказательством правоты того прямого, неразрывного идейного пути писателя с Октябрем, которым так заслуженно гордится и так прекрасен ваш юбилей!»[7].
После победы Октября Серафимович одним из первых среди писателей пришел на службу в советскую печать: сначала заведующим отделом искусств в «Известия», а затем и в «Правду». Одновременно он заведовал агитмассовым отделом Моссовета. На Красной Пресне в 1918 году он был принят а партию, от целей и задач которой уже давно себя не отделал. Депутатом Московского Совета его избрали те рабочие Трехгорки, с которыми он породнился еще в дни революции 1905 года.
Важное место в творчестве А. С Серафимовича на протяжении всего его жизненного пути занимает тема деревни. Серафимовича, как и его учителей и современников Глеба Успенского и Короленко, уже в ранний период творчества отличало глубокое сочувствие обездоленному крестьянству. В своих повестях, рассказах и очерках писатель был беспощадно правдив, обнажая царившую я деревне темноту, кабалу, унижение человеческого достоинства, жестокую эксплуатацию человека человеком. Крестьянскую тему Серафимович разрабатывал главным образом на материале быта казачьих станиц. Но родная донская степь, «траурный чибис» и его бесконечная грустная песенка-вопрос: «Чьи-и-вы?», кочующая крестьянская повозка, которую медленно тянет покорная, костлявая клячонка, — асе это, пришедшее еще из детской памяти (рассказ «Чибис»), — лишь необходимый реальный фон для жаркого писательского слова о типичной судьбе батрака на Дону в дореволюционной России. «...Мне хотелось, — говорил А. С. Серафимович, — заострить внимание тогдашнего «образованного общества» на жестокой эксплуатации батраков, из так называемых «иногородних», показать, как они живут в забитости, с горя пьют и неудачи вымещают на своих близких[8].
Показывая кабальный изнурительный труд на «вражьей земле» («Вражья земля»), тяжкую участь деревенской женщины, унижаемой в своем женском достоинстве («Чибис»), Серафимович не ограничивается географией Дона, ко рисует и деревню Центральной Россия (повесть «Галина»), где наряду с крестьянством показаны и представители интеллигенции и духовенства. «В этой повести, написанной накануне Февральской революции, — говорил Серафимович, — я стремился обрисовать безвыходное положение деревни.
Тут я изображаю центральную полосу России... Во время наездов я встречался с разными либеральными деревенскими деятелями: земскими врачами, учителями и пр. Наблюдения постепенно накоплялись, укомплектовывались в «вынашивались»[9].
Характерно, что именно повесть «Галина» была вырвана из подготовленного уже к выпуску сборника «Слово» «Книгоиздательства писателей в Москве», когда недавние друзья и единомышленники Серафимовича по творческому объединению «Среда» исключили его из своих рядов за сотрудничество с большевиками и работу в газете «Известия». В своем ответе «Среде», опубликованном в тех же «Известиях», Серафимович писал: «Сам по себе случай маленький, но, как в капле, отразилась в нем вся громада событий... представители русской литературы, распинавшиеся за мужика, за рабочего, солдата, очутились по одну сторону пропасти, а эти самые мужики, рабочие и солдаты — по другую»[10].
Десятки телеграмм, резолюций рабочих, студенческих и солдатских собраний, писем, полученных писателем в эти дни, ярчайшим образом свидетельствовали о том, что сам Серафимович прочно занял позицию рядом с революционным народом, на стороне народа.
Григорий Ершов.
ПРИМЕЧАНИЯ
РАССКАЗЫ. ОЧЕРКИ. КОРРЕСПОНДЕНЦИИ
В ДЫМУ ОРУДИЙ
Поход. Первая публикация не установлена. В 1901 году рассказ вошел в сб. «Очерки и рассказы», изданный в Петербурге Б. Звонаревым. В последнем прижизненном издании напечатан с пометой «1896 — 1897 гг.». Рассказ носит автобиографический характер.
Термометр. Впервые — газ. «Русские ведомости». 1914. 25 декабря, под рубрикой «Раненые тыла».
По словам писателя: «Рассказ этот рисует тяжелые настроения многих семей в годы империалистической войны... Введенные в рассказ дети являются подлинными, неприкрашенными образами моих двух сыновей... С них я писал» (А. С. Серафимович. Собр. соч.. т. VI, М.. ГИХЛ. 1948, стр. 441 — 442).
Встреча. Впервые — газ. «Русские ведомости». 1915. 27 ноября.
Следопыты. Впервые — московская газ. «Вечерний курьер». 1915. 12 октября и 15 октября.
На побывке. Впервые — газ. «Русские ведомости». 1915, 21 июля. В Собрании сочинений. М.. 1930, т. XI, изменена концовка рассказа.
Двое. Впервые — сб. «Сполохи», кн. 10. М., 1916.
Две смерти. Впервые — под заглавием «Два пропуска», — журн. «Красная панорама». 1926, № 45.
Только уснуть. Впервые — газ. «Известия». 1918, 5 апреля под рубрикой «Впечатления».
Красный праздник. Впервые — газ. «Известия». 1918, 5 мая под рубрикой «Впечатления»,
Дон. Первая публикация не установлена. По свидетельству самого автора, очерк напечатан в июле — августе 1919 года.
На родине. Впервые — газ. «Известия», 1918. 10 апреля под рубрикой «Впечатления».
Подарки. Впервые — газ, «Правда», конец 1918 года.
По усам текло. Впервые — газ. «Правда», 1918. 15 декабря, под рубрикой «Впечатления».
Политком. Впервые — газ. «Правда». 1918, 24 декабря, под рубрикой «Впечатления».
На позиции. Впервые — газ. «Правда», 1918,12 декабря, под рубрикой «Впечатления».
Ни то ни се. Впервые — газ. «Правда». 1920, 30 мая, под рубрикой «Впечатления».
Несите им художественное творчество. Впервые — газ. «Правда», 1920, 12 сентября, под рубрикой «Впечатления».
Белопанская армия. Впервые — газ. «Правда», 1920, 23 мая, под рубрикой «Впечатления».
На панском фронте. Впервые — газ. «Правда», 1920, 22 мая, под рубрикой «Впечатления».
Красная Армия. Впервые — газ. «Правда». 1920, 29 мая, под рубрикой «Впечатления».
Мокрый ветер. Впервые — газ. «Петроградская правда». 1920. 9 марта, под рубрикой «Впечатления».
Борьба. Впервые — газ. «Правда». 1920. 15 марта.
Два течения. Впервые — газ. «Правда». 1920. 1 мая.
Тиф. Впервые — газ. «Правда», 1920. 14 марта.
В штабе. Впервые опубликован в 1920 году. Точная дата не установлена.
Наказание. Впервые — кн. «А. С. Серафимович. Сборник неопубликованных произведений и материалов». М.. 1958. Рассказ носит автобиографический характер.
Раненые. Впервые — Собр. соч., т. V. М., ГИХЛ. 1959. Написан для цикла «В Галиции», но не был опубликован по цензурным соображениям.
Ненависть. Впервые, под заглавием «Ночь», — газ. «Правда», 1918, 15 ноября, под рубрикой «Впечатления».
Фабрика. Впервые — газ. «Правда», 1918. 19 ноября, под рубрикой «Впечатления».
Самоисцеляющая сила. Впервые — газ. «Правда». 1918. 24 ноября, под рубрикой «Впечатления».
Бой. Впервые — газ. «Правда». 1918. 11 декабря, под рубрикой «Впечатления».
Львиный выводок. Впервые, под заглавием «Волчий выводок», — газ. «Правда». 1918, 29 декабря. Заглавие было изменено в последнем прижизненном Собрании сочинений.
В теплушке. Впервые — газ. «Правда». 1918, 1 января, под рубрикой «Впечатления».
Гниющая язва. Впервые — газ. «Правда», 1920, 19 сентября, под рубрикой «Впечатления».
Животворящая сила. Впервые — газ. «Правда», 1923, 17 апреля. Здесь суммированы впечатления, которые нашли отражение в очерках «Несите им художественное творчество» и «Гниющая язва».
Адимей. Впервые, под заглавием «Когда пришел Октябрь», — журн. «Экран», 1926, № 43.
«История Адимея была подробно мне рассказана в Теберде... Адимей был одним из обманутых, отсталых бедняков, сражавшихся в начале революции против Советской власти. Потом Адимей стал председателем Совета, активным советским работником» (А. С. Серафимович. Собр. соч.. т. X. М., ГИХЛ. 1948. стр. 448).
Год. Впервые — журн. «Красная нива». 1926. № 48.
Корреспондент «Правды». Впервые — газ. «Правда». 1927, 6 мая.
«Старый, дореволюционный корреспондент, — говорит А. С. Серафимович, — выуживал материал на верхах, в штабах, в канцеляриях. А я понял, что мне необходимо прежде всего стать как можно ближе к красноармейской массе — и именно здесь, в ее гуще, черпать свой материал. Ведь воевал народ за народные цели, и я писал теперь для народных масс. Пришлось, конечно, беллетристику на время оставить. Сама жизнь выдвинула на первый план очерк» (А. С. Серафимович. Собр. соч.. т. X. М., ГИХЛ. 1948, стр. 448 — 449).