Далее Троцкий пишет, что, отдав распоряжения на субботу, Сталин с самого начала считал "срок фиктивным". В то же время специальным "личным" шифром Сталин вызвал со всей страны в Москву крупных партийных руководителей, верных ему. "Ввиду критического момента Сталин мобилизовал во всей стране своих аппаратчиков. В итоге там оказались все, кроме меня, дезинформированного самим Сталиным…"[68]
Незадолго до своей гибели Троцкий, как мы знаем, не раз выдвигал предположение, а затем поверил сам — и пытался убедить других в этой гипотезе, — что Сталин "отравил Ленина". В своей статье "Сверх-Борджиа в Кремле" Троцкий рассказывает, как Г.Ягода, приближенный к Сталину, "имел особый шкаф ядов, откуда по мере надобности извлекал флаконы и передавал их своим агентам с соответственными инструкциями. Сталин не мог пассивно ожидать, поправится ли Ленин, от этого зависела судьба Борджии. Сталин понимал, что от этого зависело, станет ли он хозяином аппарата, а значит и страны…"[69]
Я не стану рассматривать эту версию, основанную на различных косвенных предположениях. Это могло быть (зная коварство Сталина), но могло и не быть (почему Троцкий заговорил об "отравлении" спустя полтора десятилетия?). Думаю, сам этот факт останется вечной тайной истории, без надежды когда-либо абсолютно категорично его как опровергнуть, так и подтвердить.
Получив письмо от Крупской после смерти Ленина, Троцкий вспоминал, что незадолго до кончины вождя революции, через коминтерновских работников с ним связались американские специалисты, предлагавшие новые способы лечения. Троцкий, зная от Гетье и других советских врачей характер заболевания Ленина, выразил скептицизм, но тем не менее отправил записку Крупской:
"Дорогая Надежда Константиновна!
Пересылаю Вам американское предложение — относительно лечения В.И. — на случай, если оно Вас заинтересует. Априорно говоря, доверия большого к предложению у меня нет.
16 ноября 1923 г.
С товарищеским приветом Л.Троцкий"[70].
После смерти Ленина борьба между Сталиным и Троцким приняла односторонний характер. Первый атаковал, второй защищался. Нет, внешне и Троцкий достаточно часто будоражил общественное сознание своими речами и статьями, но для проницательных людей было ясно: Председатель Реввоенсовета уже проиграл. И проиграл крупно. В январе 1925 года Троцкий был освобожден с поста народного комиссара по военным делам и с поста Председателя Реввоенсовета Республики. На январском (1925 г.) Пленуме ЦК, где решался вопрос о Троцком, Зиновьев и Каменев вдруг сделали неожиданный ход: вместо Троцкого предложили на пост наркомвоена… Сталина. Но генсек сразу же возразил, недоуменно оглядев своими желтыми глазами членов Центрального Комитета. Предложение не прошло. Сталин остался у пульта управления быстро крепнущей аппаратной машины. К слову, вопрос решался без Троцкого: он вновь сказался больным…
Сталин боялся Троцкого, стоящего во главе вооруженных сил. Он не забыл письма В.А.Антонова-Овсеенко, которое тот направил в Политбюро в защиту Троцкого. Защищая Председателя Реввоенсовета от нападок, Антонов-Овсеенко писал, что "среди военных коммунистов уже ходят разговоры о том, что нужно поддержать всем как один т. Троцкого…"[71] Посоветовавшись, "тройка" нашла ему сразу три должности, которые отодвинули опального лидера на обочину политической жизни и должны были погрузить его в рутину бюрократических дел. Троцкий возглавил Главный Концессионный комитет, Электротехническое управление и стал председателем Научно-технического управления промышленности. Теперь он уже был не опасен.
На первых порах Троцкий с головой ушел в работу. Его захватили технические проблемы, возможность поставить науку на службу новому обществу. Троцкий ездил по лабораториям, встречался с учеными, проводил совещания инженерно-технических работников. На Политбюро бывал редко, многие заседания пропускал, ссылаясь на занятость новой работой. Казалось, он удовлетворился скромной ролью "технократа", рассчитывая еще больше времени уделить литературной работе.
Между тем в печати продолжались публикации, направленные против Троцкого, вспоминались его старые грехи, и он не смог уйти от политики. Оставив за собой лишь председательство в Концессионном комитете, Троцкий вернулся к активной политической деятельности.
А тем временем в "тройке" назревал раскол: Зиновьев и Каменев стали все больше осознавать, что, поддерживая Сталина, они укрепляют бюрократический режим в партии, готовят почву для диктатора. Зиновьев и Каменев обратились к Троцкому. "При первом же свидании со мною, — вспоминал Троцкий, — Каменев заявил: "Стоит вам с Зиновьевым появиться на одной трибуне, и партия найдет свой настоящий центральный комитет"[72]. Но бывшие союзники Сталина недооценили той работы, которую провел за это время Генеральный секретарь, чтобы сплотить вокруг себя верных ему людей, назначить в различные звенья аппарата преданных единомышленников.
Троцкий не очень полагался на возможности своих "новых" союзников. Он попросту мало им верил. В заметках "Блок с Зиновьевым (к дневнику)", написанных для себя в декабре 1925 года, Троцкий проницательно записал, что ленинградская оппозиция "представляет собою бюрократически-демагогическое приспособление аппаратной верхушки к тревоге передовой части рабочего класса за общий ход нашего развития"[73]. Да, тревога была. Шли споры о путях и темпах строительства социализма. Троцкий, по-прежнему связывая судьбы революции в России с ходом международного революционного процесса, придерживался в то же время радикальных, левых взглядов на эти вопросы. В своих рукописных черновых набросках, сделанных в 1926 году, он подчеркнул характерные фразы: "Для чего, собственно, грабить крестьянство, если социализм невозможен?" И дальше: "…нас считают "пессимистами" и "маловерами" за то, что мы считаем недостаточным черепаший шаг"[74]. Троцкий как бы противоречил себе: с одной стороны, без мирового революционного пожара социализм в Советской России построить невозможно, а с другой, звал к решительным преобразованиям в стране, причем сверхбыстрыми темпами. Такие "ножницы" замечал Сталин и ждал случая, чтобы вновь обрушиться на своего, теперь уже главного оппонента-врага.
На XIV съезде партии (декабрь 1925 г.) с содокладом от оппозиции выступил Зиновьев. Он предупредил партию об опасности бюрократического перерождения. Но аргументы были слабыми. Более сильное впечатление произвело мужественное выступление Каменева, заявившего: "…мы против того, чтобы создавать теорию "вождя", мы против того, чтобы делать "вождя"… Лично я считаю, что наш генеральный секретарь не является той фигурой, которая может объединить вокруг себя старый большевистский штаб…"[75] Но съезд встретил эти слова негодованием. Базис "левой" оппозиции все сужался. Сухие руки Сталина были воистину стальными: его хватка была мертвой. В своем письме к Молотову еще в июне 1926 года Сталин пишет, что надо "набить морду Троцкому и Грише (Зиновьеву. — Д.В.) с Каменевым" и сделать из них "отщепенцев". В сентябре замысел генсека становится еще определеннее: "Вполне возможно, что он вылетит из ПБ теперь же…"[76] В октябре 1926 года Троцкий, одновременно с Зиновьевым, был выведен из Политбюро, а через год — из состава Центрального Комитета ВКП(б). В ноябре 1927 года Троцкий был исключен из партии.
В заявлении оппозиционеров, которое подписали Л.Каменев, Г.Зиновьев, Г.Пятаков, И.Смилга, Н.Муралов, Л.Троцкий, И.Бакаев, Р.Петерсон, Х.Раковский, Г.Евдокимов, Г.Лиздин, В.Соловьев и Н.Авдеев, звучит тревога: "Неправда, будто путь оппозиции ведет к восстанию против партии и Советской власти. Зато неоспоримая правда, что сталинская фракция на пути достижения своих целей холодно наметила развязку физического разгрома. Со стороны оппозиции нет и намека на угрозу повстанчества. Зато со стороны сталинской фракции есть подлинная угроза дальнейшей узурпации верховных прав партии… Оппозицию нельзя сломить репрессией, то, что мы считаем правильным, мы будем отстаивать до конца"[77].
Проиграв уже почти все, Троцкий запоздало бросился сколачивать антисталинскую оппозиционную организацию внутри партии. К нему шли и ехали его сторонники. Проводились нелегальные совещания. Создавались группы политической борьбы. Делались попытки наладить печатание оппозиционных материалов. Устанавливались закрытые каналы связи. Но Троцкий при этом везде подчеркивал, что в противоборстве допустимы лишь идейные и политические методы. Вчерашний лидер написал несколько "памяток" и инструкций относительно того, что должны делать его сторонники в оппозиционной борьбе.
Сохранились воспоминания одного из его рядовых сторонников, Н.Н.Гаврилова, — "Моя работа в оппозиционной группе", где говорилось о том, что поручалось ее членам:
Сохранились воспоминания одного из его рядовых сторонников, Н.Н.Гаврилова, — "Моя работа в оппозиционной группе", где говорилось о том, что поручалось ее членам:
"1) активно выступать с защитой своих взглядов на партийных собраниях;
2) распространять в массах платформу оппозиции;
3) собирать деньги на бумагу и помощь товарищам, которые преследовались;
4) налаживать связи со сторонниками;
5) поддерживать связь с руководителями ленинградской оппозиционной группы…"[78] и т. д.
Ослабление позиций Троцкого было вызвано новым изменением позиции Зиновьева, который собирался каяться перед Сталиным, надеясь таким образом вернуть себе его прежнее расположение. Троцкий не очень удивился этому, вспомнив мрачное пророчество своего друга Мрачковского: "Сталин обманет, а Зиновьев убежит"[79]. Так в конечном счете и произошло.
В связи с непрекращающейся яростной критикой в печати Троцкого и троцкизма бывший член Политбюро пытался ответить в прессе. Но по указанию Сталина его уже не печатали. Нигде. Но Троцкий не сдавался. В его архиве сохранилось немало документов, явно рассчитанных на распространение в неофициальных органах печати. Вот выдержки из одного материала, отпечатанного на папиросной бумаге:
"Дорогие товарищи! Т. Зиновьев и ближайшие друзья снова после большого перерыва начинают выдвигать легенду против троцкизма… для прикрытия собственного отступления. Легенда о троцкизме — аппаратный заговор против Троцкого. В этой кляузной работе наибольшей производительностью отличался Бухарин. Смертельной карой для этого человека было бы полное издание его сочинений… С идеями шутить нельзя. Они имеют свойство зацепляться за классовые реальности и жить дальше самостоятельной жизнью.
Л.Троцкий"[80].
Дуэль "выдающихся вождей" была лишь видимостью. Поединка один на один не получилось. Сталин, лично непривлекательный и неинтересный человек, смог привлечь на свою сторону, благодаря аппарату, большую часть партии. Троцкий — яркая, талантливая, противоречивая личность, правда, значительно "полинявшая" после гражданской войны, — оказался почти в одиночестве. Небольшие разрозненные группы его сторонников выступили с большим запозданием. Их призывы к борьбе с бюрократией, комчванством, аппаратным засильем были мало понятны рядовым партийцам. В глазах большинства Троцкий стал лишь оппозиционером, фракционером, человеком, в конце концов показавшим свою прежнюю меньшевистскую сущность… Да, то была видимость дуэли. В политических противоборствах Сталин предпочитал не дуэли, а убийства.
Редеющие ряды сторонников
Троцкий был человеком-парадоксом. О некоторых гранях его парадоксального характера я уже говорил. Например, о том, что, будучи убежденным сторонником революционных, радикальных методов решения многих социальных, экономических и духовных проблем, он в то же время боролся за демократизацию режима в партии, долго не порывал с социал-демократическими традициями. Возможно, главная "загадка" Троцкого состоит в том, что он тщетно пытался соединить несоединимое: тоталитаризм с демократизмом, милитаризм с культурой. Люди, выдвигающие утопические сверхзадачи, часто бывают одиноки. Триумфатор революции, похоже, наиболее ярко выражал противоречия самой русской революции. Именно она, революция, зажигая факел свободы, несла его вперед, сея насилие. Провозглашая народовластие, она решала судьбы миллионов горсткой людей, пытаясь созидать новое, беспощадно крушила не только уцененное историей, но и то, что имело непреходящее значение для будущего. Парадоксальность Троцкого — это парадоксальность любой революции, русской особенно.
Одним из таких парадоксов личности Троцкого было несоответствие числа его сторонников степени его популярности. Во время революции, в годы гражданской войны его имя было известно всей стране и далеко за ее пределами. Многие видели в нем идола революции, ее символ, восхищаясь кипучей энергией Председателя Реввоенсовета, поражаясь многогранности наркома как военачальника, государственного деятеля, политика, трибуна, публициста, глашатая мировой революции. Казалось, что это — неиссякаемый генератор революции, способный неутомимой деятельностью объединять миллионы людей. Однако он был способен видеть лишь массу и манипулировать ею. Круг же людей, лично к нему расположенных, был довольно узок. Он давно определил себя на роль вождя, а у вождей, как известно, друзей бывает мало.
Конечно, Троцкий, как и любой другой человек, обладающий большой властью, откликался на просьбы многих людей. Известно, что чем выше поднимается человек по социальной лестнице, тем больше находится тех, кто хочет получить от него помощь или просто оказаться под его покровительством. Троцкий с помощью своего большого секретариата пытался, хотя бы минимально, помочь всем. Делал он это по-разному. Например, так:
"В оргбюро ЦК.
Пересылаю письмо, касающееся судьбы старой революционерки Розановой. Я действительно нелегальным (так в тексте. — Д.В.) был у нее и ее мужа в Саратове. Пользовался ее помощью в смысле квартиры, адресов и пр. Дело это было в 1902 г.
Помнится, Розанова и ее муж были народниками и, кажется, впоследствии в эмиграции примыкали к Чернову… Думаю, следовало бы старухе помочь…"[81]
А иногда это было по-другому:
"Тов. Бутову.
Нужно устроить более сносно Клару Цеткин, которая живет в холодном помещении в "Люксе". Может быть, дать электрическую печку или устроить в другой квартире…"[82]
Нет, он не отворачивался от людей, а помогал советом или благодетельствовал…
Схлынул паводок революции, постепенно гася пожарища отечественных междоусобиц, как вдруг выяснилось, что второй человек в партии и стране имеет не так уж много сторонников. Этот парадоксальный факт выявила дискуссия в партии, начатая повторно по письму Троцкого, отправленному членам ЦК и ЦКК в октябре 1923 года, и по "Заявлению 46-ти", фактически инспирированному им же неделю спустя и адресованному в Политбюро ЦК РКП(б)[83].
Самое печальное для Троцкого заключалось в том, что все его попытки изменить курс партии, вставшей на рельсы "секретарской иерархии", с самого начала оказались обреченными. Почему? Вроде бы Троцкий звал к тому, что провозглашала революция, что декларировал марксизм, что отвечало интересам большинства партийцев. На мой взгляд, причин здесь несколько.
Прежде всего, в силу низкой политической культуры большей части членов партии трудно понять истинную подоплеку борьбы. Становление и рост партии пришлись на войну. Наверное, потому в партии и господствовали методы военной борьбы: мыслили категориями "фронтов", "ударов", "разгромов", "предательства", "сплочения". Тот, кто стоял у административного пульта управления партией, в значительной мере располагал возможностью направлять ход дискуссий, формировать соответствующее общественное мнение, создавать образы "врагов" и "друзей". Троцкий с самого начала пытался повлиять на партийный курс, обращаясь к партийному аппарату, "секретарской иерархии", к тому "обручу", в жестких тисках которого он сам находился. Все это не могло прибавить ему сторонников, ибо он хотел лишить влияния людей из этого аппарата. А власть и влияние аппарата распространялись уже сверху донизу.
Далее, Троцкий обладал поразительной способностью выбирать неудачный момент для политической борьбы. Он был плохим тактиком. Троцкий не мог не понимать, какое удручающее впечатление на членов партии, его приверженцев, армию окажет отсутствие второго человека в партии и государстве на траурной церемонии похорон Ленина. (Хотя мы знаем, что отсутствовал он по вине Сталина, который сознательно его обманул.) Лишь позже Троцкий оценит роковое значение этого шага. Нередко в самые критические моменты борьбы Троцкий уходил с "ринга": то ему мешала болезнь, то он находился в отпуске, то уезжал на Кавказ или в Берлин для лечения. Были даже случаи, когда он отсутствовал на заседаниях ЦК и Политбюро, находясь в это время на охоте, игравшей в его жизни заметную роль. Однажды, когда на Политбюро рассматривалась его фракционная деятельность, Троцкий вместе с Мураловым был в это время в селе Калошине, подле реки Дубны, готовясь к охотничьей "операции". Но в таком случае трудно рассчитывать на успех в политической борьбе. Функционеры, члены партии, или, как тогда любили говорить, "массы", больше любят победителей, чем неудачников. А Троцкий зарекомендовал себя в политических баталиях именно неудачником. Это тоже не увеличило ряды его сторонников.
Наконец, само политическое противостояние выглядело для многих просто как борьба за власть, за посты, за влияние. Сталин раньше других почувствовал выгодность позиции "защитника" Ленина и его наследия. Все его ядовитые речи против Троцкого и оппозиционеров были полны ленинских цитат, ссылок на умершего вождя, которого он якобы бескорыстно защищал. Это производило большое впечатление, и недавний триумфатор и соратник Ленина вынужден был все время отстаивать себя, оправдываться, доказывать свою лояльность ЦК и Политбюро. Позиция обороняющегося создавала впечатление политической неправоты, сомнительности и ущербности взглядов Троцкого. Это морально подавляло его сторонников, число которых все время уменьшалось.