– Уже налито, боярин-батюшка! Эвон, в кубках да в братине.
– В братине? – Раничев с удивлением осмотрел изрядных размеров корец. – Это кто ж такую осилит?
– А тот, чья изба.
Иван расхохотался:
– Ну, Михряю-то этого еще мало будет.
Сели, выпили, закусили. Не сказать, чтоб на столе особые изыски были – откуда они у простых крестьян, пусть даже и не далеко не бедных? – так, имелось кое-чего покушать. Каши – просяная, да полбяная, да гречишная, кислым молоком заправленные; кисели – овсяный, пшеничный, ржаной: соленья капустные, огуречные, грибные – бочонок груздей, бочонок белых, бочонок рыжиков; щи капустные да крапивные с мясом, холодец-студень, уха налимья, уха осетровая, уха-белорыбица, калачи, блины с медом, пироги-рыбники, пироги-зайчатники, пироги-утятники, дичь – зайцы, утки, тетерева-рябчики – жареные, пареные, печеные… Все ли перечислил? Конечно, не Бог весть что, но закусить хватало. Да и выпить – две корчаги пива, корчага хмельного кваса, корчага бражицы, плюс ведро березовицы пьяной да с полведра – для дорогих гостей – заморского вина-мальвазеи. Иван попробовал – да незаметно выплюнул – кисло! Так, правда и есть – сколько можно хранить-то? Поди, еще по осени куплено.
Когда гости более-менее напились-наелись, Никодим Рыба поднялся с лавки:
– А ну-ка, Михряй, покличь со двора скоморохов!
А тех-то уж звать долго ненадобно было – только кликни!
Забренчали костяные бренчалки, засопели сопелки, засвистели свистульки, забили бубны, загромыхали погремушки, колотушки, трещотки! Опа! Ввалились!
Прошлись колесом – в красных рубахах – на лицах маски-личины. Старший скоморох, тот самый, здоровый, с руками, что грабли: Онцифер Гусля, увидав Ивана, поклонился в пояс. Пока остальные кувыркались, играли, подошел сзади к боярину, маску сняв, шепнул на ухо:
– Знал бы, что ты, господине, здесь главным гостем будешь, ни за что бы платы не взял! Не ты бы – сгинули б мы все в узилище.
Раничев повернул голову, усмехнулся:
– Рад, Онцифер, что ты добро помнишь. Словом бы с тобой перекинуться… Не сейчас, к ночи ближе.
– Поговорим, – серьезно кивнул скоморох. – Дай только знать когда.
– А насчет денег, не переживай, Онцифер, – улыбнулся Иван. – Каждый труд должен быть оплачен – не нами сказано! Ну ступай, весели гостей.
И пошло-поехало веселье, с плясками, песнями, прибаутками. Гости без устали хлопали в ладоши, подпевали, а кто – так, не выдержав, скинул кафтан да пошел выделывать такие коленца – куда там и скоморохам!
Даже Иван… Как увидал в руках у одного из скоморохов коробчатые гусли, так во рту пересохло вдруг. Вспомнились друзья-музыканты: скоморохи Ефим Гудок, Селуян, Авдотий Клешня… соло-гитарист Вадик, Венька-клавишник, ударник Михаил Иваныч. Эх, игрывали когда-то в школьном ансамбле, да и потом не разошлись насовсем, иногда собирались, давали гвоздя – сам Иван пел да дергал толстые струны баса. Эх…
– Гусельки дай, скомороше!
Скоморох – кажется, Кряжа – с поклоном протянул Раничеву инструмент и, вскочив на скамью, возопил громко:
– Эй, цыть всем! Боярин играть будет!
Раничев вышел из-за стола, расправил плечи и, сев на почтительно подставленную кем-то из скоморохов скамейку, положил на колени гусли и задумчиво тронул струны… Хороший пошел резонанс – не хуже какого-нибудь «Корвета» или «Амфитона». Эх, что б еще спеть-то? Что забацать? Какой-нибудь рок-н-ролл, блюз, «Машину времени»? Или вот…
негромко затянул Иван.
Народ вокруг притих, слушал, многие украдкой вытирали рукавами слезы – песня-то грустная.
Закончив последний куплет, Раничев завершающим аккордом ударил по струнам, да так, что две из них порвались, зазвенели… Точно так же, как когда-то пятнадцать лет назад порвалось время.
Иван еще посидел, поговорил с Никодимом, потом зашел в горницу, выпил да поболтал с женщинами – впрочем, не он один оказался вдруг таким вежливым: двери меж сенями и горницами не закрывались, многие туда-сюда шастали, многие… Ну да Бог с ними. Пригладив волосы, Раничев намахнул чарку березовицы и, мигнув Онциферу Гусле, вышел во двор.
На улице было прохладно, темно, одуряющее пахло черемухой и еще чем-то таким же притягательно-детским. Иван уселся на завалинку, кивнув идущему за ним скомороху:
– Садись, Онцифер. Разговор важным будет.
Гусля, молча кивнув, уселся.
Раничев не стал крутить, начиная издалека, а сразу, напрямик, спросил – не собираются ли скоморохи в Литву.
– Собираемся, – усмехнулся Онцифер. – В Литву или куда-нибудь еще – покуда не думали, нам бы побыстрей отсюда убраться, а уж куда… – Скоморох внимательно посмотрел на Ивана. – А тебе, господине, надо, чтобы в Литву?
– Надо, – не стал отрицать Иван.
– А куда именно? В Киев, Чернигов, Путивль? Литва большая.
– Чуть южнее Жмуди.
Гусля понятливо кивнул:
– Значит, Минск, Вильно, Гродно. На Черную Русь?
– Пожалуй, что так… Орден оттуда близко?
– Немцы-то? Да рукой подать. Правда, мы к ним не хаживали…
– Мне и моим людям главное побыстрее добраться до западных литовских границ. На Черную Русь, как ты говоришь. И – хочу тебя попросить, чтобы все было тайно. Велика ли ватага?
– От ватаги той одни слезки остались, – сумрачно покачал головой скоморох. – Покуда в узилище был – разбежались все. Полтора десятка человек и осталось, да ты их видел – все здесь.
– Ну и мы к вам пристанем. – Раничев хохотнул. – Сойдем за скоморохов?
– Ты – вполне сойдешь, господине, – со всей серьезностью заверил Онцифер. – Играешь хорошо, поешь – и того лучше. Только вот взгляд прячь, больно уж он у тебя гордый.
– Спрячу, – так же серьезно ответил Иван. – А ежели что, и личину можно надеть.
Скоморох кивнул:
– Можно. Самсон с Кряжей тебя в лицо запомнили, но они люди верные. Остальным про то, что ты боярин, не скажем. Так, скоморох местный прибился с малой ватажкою. Сколь у тебя людей-то?
– Человек пять, а то и меньше возьму. Большим числом мое дело не сделать, скорее наоборот – погубить. За помощь свою получишь плату щедрую – и сейчас, и потом, после.
– Я ведь должник твой, боярин, – напомнил Онцифер. – Однако ты сам сказал: каждый труд должен быть оплачен.
– То не я, то, кажется, в Библии сказано.
– Ну не суть.
– Значит, сговорились?
– Заметано! Когда в путь?
– Послезавтра, на Иоанна Богослова и выйдем.
– Добро.
* * *Назавтра собрать всех с раннего утречка у Раничева не получилось – просто не проснулся. Вышел на крыльцо, когда вовсю уже сверкало солнце. Усмотрев скромно сидевшего у поленницы приказчика Савву, ухмыльнулся – провела, значит, Аглая, требуемую работу. Молодец, девка!
Углядев вышедшего из хором боярина, приказчик быстро подбежал к крыльцу, поклонился:
– Здрав будь, боярин-батюшка.
– И тебе здравствовать. Почто явился?
– Так это… Согласный я, господине, с тобой в немецкие земли…
– Согласен? – Раничев хмыкнул. – Я, может, тебя и не возьму.
Парня аж бросило в жар от этих слов. Задрожав, он закусил губу и жалобно попросил:
– Уж, пожалуй, возьми, господине. Язм умный и речь немецкую вельми знаю.
– Ладно. – Спустившись, Иван хлопнул юношу по плечу. – Поживем – увидим. Да не журись, завтра поутру едем! Вернее, идем.
– Идем?
– А что, тебе авто подать? «Мерседес», «Роллс-Ройс», «Линконльн»? Или, может быть, «Испано-Сюизу»?
Вконец запутавшийся парнишка не знал, что и сказать. А Раничеву что? Издевался бы над бедным отроком и дальше, да во дворе появились новые лица: сутулый писец Глеб Милютин и рыжая оторва Осип Рваное Ухо.
Подошли, поклонились чинно и молча уставились на боярина.
– Ну вот что, – Иван обвел их пристальным взглядом. – На заднедворье пошли.
На заднем дворе Раничев завел парней за амбар, где была устроена перекладина – турник. Прищурился:
– Ну начнем с тебя, Рыжий. Скидывай кафтан да лезь на турник.
– Куда-куда? – выпучил глаза Осип.
– На перекладину – и подтягиваться, сколько сможешь. А ладно, сейчас покажу как…
Иван лихо подтянулся разков с десяток, не запыхался даже, спрыгнул, ухмыльнулся:
– Теперь ты.
Осип Рваное Ухо, сбросив кафтан на поленницу, поплевал на руки… Подпрыгнул…
– Раз… Два… Четыре… – вслух считал Раничев. – Не халтурь, не халтурь – до конца поднимайся, тяни подбородочек… Во-от… Четырнадцать… Ну давай, давай… Пятнадцать. Что ж, для первого раза неплохо.
Рыжий горделиво оглядел остальных.
– Давай ты, Глеб, – распорядился Иван.
Глеб – худой и сутулый – откинув с лица прядь черных волос, ухватился руками за перекладину… Вертелся, извивался, словно налим – а смог всего-то три раза… ну три с половиной.
Иван лишь горестно махнул рукой да ткнул пальцем Савву:
– Ты.
Савва подтянулся чуть больше – целых семь раз – покраснел от натуги, бедняга. Вспотел.
Раничев покачал головой:
– Да-а, ребята… Плохие вы солдатушки.
– Кто-кто? – не понял Осип.
– Не вникай, рыжая голова. Сбегай-ка лучше в сени за инструментами. Там, на лавке, лежат – что увидишь, тащи.
Теперь следовало определить, есть ли у парней слух – а то что же они за скоморохи, коли ни на чем играть не сумеют? А вот здесь-то все произошло наоборот – Осип Рваное Ухо, по грубому определению Ивана, слуха не имел напрочь, а вот писец с приказчиком все ж таки подавали определенные надежды.
– На лютнях играть будете. – Раничев ухмыльнулся. – В пути научу. А ты… – Он сумрачно посмотрел на Осипа. – Даже и не знаю, на чем…
– Колотушками колотить могу… – не очень уверенно заявил тот.
– «Колотушками»! – передразнил Иван. – Перкуссия, дорогой ты мой, четкого слуха требует. Ладно, и с тобой придумаем что-нибудь. Что ж, идите покуда, отдыхайте да попрощайтеся, ежели есть с кем… А завтра с утра – в путь, помолясь!
Раничев перекрестился. Следом за ним перекрестились и парни.
Игумен Ферапонтова монастыря архимандрит Феофан – желчный желтолицый старик с седой бородой и маленькими, глубоко запавшими глазками – перекрестился на висевшие в красном углу иконы в тяжелых золотых окладах, и, повернувшись, положил руки на голову стоявшего на коленях юноши:
– Благословляю тебя, сыне. На опасное дело идешь! Бояришко сей – хитер, аки диавол. Но да воздастся за все сторицею. Дело сделаешь, не обижу. Помни, нельзя просто так порешить – надобно сперва оговор сделать. Будто он не во благо князю, а вопреки, будто бы предал. Да, так. Чтоб все – и князь, и бояре, и дьяки – узнали – предатель боярин Иванко! Вот тогда… Ну о том тебе знать ненадобно. Главное – исполни все, как я сказал.
Юноша кивнул:
– Исполню.
Колокола обители звонили…
Глава 7 Май – июнь 1410 г. Верховские княжества – Великое княжество Литовское. Лесные пути-дорожки
Города Мценск, Белев, Перемышль, Карачаев, Одоев, а чуть севернее – и Таруса с Калугою – попеременно принадлежали то Москве, то Литве, да и сами собой не представляли единства, управляемые полунезависимыми князьями. А поскольку располагались они все в верховьях Оки-реки, так их и прозвали чохом – Верховские княжества. Сейчас – литовскими были, под твердой рукой Витовта, великого князя Литовского и Русского, тестя московского государя Василия Дмитриевича. Грозный тестюшка год назад замирился со своим московским зятем, не до распрей было – тевтонские немцы на Жмудь зарились, хоть и небогатый, забытый Богом край – леса да болота, а все ж жалко. Уже эту Жмудь-Жемайтию обещал как-то Витовт Ордену, когда тевтонский магистр и рыцари ему укрытье давали от братца двоюродного, Ягайлы, ныне – польского короля. Ягайло считался как бы сюзереном Витовта – с 1385 года, по Кревскому договору, Польша и Литва находились в союзе – унии. В основном против общего врага дружили – Тевтонского ордена, бывало, и меж собою собачились, но сейчас вот присмирели. Да и Орден замирился со Псковом, с которым до того воевал аж целых три года, притих, не зарился пока ни на псковские, ни на новгородские земли. В общем, затихарились все… Такое затишье обычно перед бурей бывает.
Раничев выбрался из шалаша и поежился: от зеркальной глади реки струился белесый туман, сквозь который уже проглядывало низкое тусклое солнце. Утро. Тишина – только слышно, как играет рыба. Иван посмотрел по сторонам, увидел с удою Самсона – длинного мосластого скомороха с каким-то лошадиным лицом и покладистым нравом. Вообще-то Самсон был гудошник, играл на однострунном гудке небольшим смычком-луком, но, если случалась такая нужда, мог и гусли взять, и латинскую лютню, не говоря уже о бубнах, брунчалках и прочих погремушках-трещотках.
Завидев Раничева, Самсон обернулся, махнул рукою. Иван подошел ближе:
– Ну как уловец?
– Эвон. – Гудошник кивнул на пару здоровенных лещей. – Чуть погодя ушицу сварганим.
– Славно!
Улыбнувшись, боярин-скоморох посмотрел в небо, голубое, высокое – поднимавшееся вверх солнце быстро съедало туман.
– Хороший денек будет! – это, спустившись от шалашей с котелком, промолвил Савва. Парень был без рубахи, в закатанных портах, босой. Подойдя ближе к реке, потрогал ногой воду:
– Холодненька!
Присел, норовя зачерпнуть – да не получалось, мелко. Все песок в котелок попадал да разный древесный мусор.
– А ты во-он с той деревины попробуй! – объявился и Осип Рваное Ухо. Смешной, растрепанный, рыжий. Он показал рукой на клонившуюся почти к самой воде ветлу, росшую шагах в двадцати неподалеку.
– Угу!
Обрадованно кивнув, Савва, гремя котелком, побежал по песку к ветле. Забрался, склонился над омутком с котелком. Опа! Затрещав, ветла повалилась в реку, подняв тысячи разноцветных брызг!
– Ха-ха-ха! – громко засмеялся Рваное Ухо. – Смотрите-ка, торговый-то наш человек все ж таки искупаться решил! Эй, Савушка, тепла ли водица?
Ругаясь, Савва выбрался на берег, запрыгал на одной ноге, выколачивая попавшую в уши воду. Хорошо хоть котелок не упустил, молодец. Попрыгал, поругался да пошел обратно в реку, а чего? Все равно ведь теперь мокрый.
– Давай, помогу! – Осип ухватился было за дужку котла, однако Савва оттолкнул его с недовольным фырканьем.
– И без тебя обойдусь как-нибудь.
Раничев про себя усмехнулся: уж, конечно, обойдется, а как же? Недаром Савва был назначен артельщиком – ответственным за все общие для них вещи. Вообще скоморошья ватага делилась на три артели – две собственно скоморошьи и третья – раничевская. Сам Иван да трое парней-«немцев» – рыжий Осип, сутулый писец Глеб да приказчик Савватий. Подумав, Раничев решил не брать с собой воинов – не силой предстояло действовать, а почти исключительно хитростью. Главное-то было – немецкую речь понимать, иначе как же в полном неведении быть? Вот и взял Иван только тех, кто нужен; лишних людей с собою тащить – только внимание привлекать да средства тратить. А воины тут были явно лишние. Скоморошья ватага в эти – да и в последующие – времена являлась, мягко говоря, неким подобием разбойничьей шайки. Днем скоморохи веселили народец, ночью, случалось, и грабили – впрочем, и не только ночью. Иные ватаги – человек по сто-двести – были и такие – прямо таки терроризировали целые области. Разбойники лицедеев не трогали, а при случае оказывали друг дружке и помощь и поддержку, да и частенько так бывало, что никто бы не мог сказать, где заканчивался скоморох и начинался разбойник. Раничев когда-то в юности вычитал подобную фразу у Бабеля, и теперь она казалось ему вполне к месту. С одной стороны, подобное положение создавало странствующим певцам и музыкантам определенные трудности, например – с тем же ночлегом, с другой – путешествовать в компании скоморохов было куда как безопаснее, чем, к примеру, с купцами. Уж тех-то настоящие разбойники не пропускали!
Подойдя к обломанной ветле, Иван нагнулся, посмотрел. Потом, обернувшись к парням, свистнул, жестом подзывая Осипа.
– Звал, господине? – подбежав, почтительно выгнулся рыжеголовый.
– Угу, звал. – Раничев улыбнулся и вдруг жестко ухватил парня за ухо. – Ты зачем дерево подпилил, пес?
– Ой-ой, больно, батюшка, больно! – завопил Рваное Ухо. – Никак в толк не возьму, какое дерево-то?
– А вот та ветла… Ну? Так зачем? Учти – пока что добром спрашиваю.
– Добром… – В глазах парня показались слезы.
– Вижу, придется тебя розгой постегать. – Слезы эти на Ивана не подействовали никак. – Определенно, придется.
– Да он обзывался вчера, гад.
– Кто, Савватий?
– Он! Вот гад-то… Рыжей собакою обзывал.
Раничев неожиданно расхохотался:
– А ты какой же – серый?
– Так не собака же!
– То верно… – Иван отпустил ухо подростка. – Из-за чего поссорились?
– Да зачал тот пес Савва псковских ругати… То есть сначала то я, может, кого перехвалил, а он издеваться стал.
– Псковских? Так он-де сам псковской? – удивился Раничев. – И что, сильно ругал?
– Да так… Псковичем себя считает, а сам ведь, видать, из дальних-дальних лесных деревень выходец – ни одного посадника не помнит – ни Сильвестра, ни Феодоса, ни Лариона. Одно слово – деревенщина. Так вот, слово за слово, и разругались.
– И ты зло затаил.
– Да какое ж это зло? Наоборот, весело даже…
– Весело ему. – Иван почесал голову. – И какое ж наказание тебе придумать, чтоб впредь неповадно распри разводить было? О! На следующей стоянке дрова заготовишь. Не только на нашу артель, на всю ватагу!
– У-у-у! – Осип завздыхал, зашмыгал носом, потом улыбнулся, поблагодарил за науку, вполне искренне так поблагодарил да спросил напоследок, откуда Раничев про распил узнал?