От бешеной скачки косы Елены распустились, и густые волосы покрывали ее плечи.
— Куда мы едем? — спросила она, пытаясь упрятать под шапочку пряди волос.
— Куда глаза глядят.
— Так не в Лубны?
В голосе Елены прозвучала нотка тревоги и неуверенности.
— Видите ли, княжна, я имею свой разум и, верите ли, все хорошо обмозговал. А соображения мои основываются на мудром правиле: не беги в ту сторону, куда за тобой будут гнаться. Теперь, если за нами гонятся, то именно в сторону Лубен, потому что я вчера громко расспрашивал о лубенской дороге и Богуну на прощанье сказал, что мы едем туда. Поэтому мы едем в Черкассы. Если нас станут преследовать, то не скоро, как только убедятся, что нас нет на лубенской дороге, а это займет по крайней мере два дня. Мы же за это время будем в Черкассах, где теперь стоят польские хоругви пана Пивницкого и Рудоминых. А в Корсуне вся сила гетмана. Понимаете, княжна?
— Понимаю, и пока жива, останусь вам признательна. Я не знаю, кто вы, каким образом оказались в Розлогах, но думаю, что сам Бог послал вас для моего спасения, потому что я скорее убила бы себя, чем отдалась во власть этого негодяя.
— Он злодей и, кроме того, очень зарится на вас.
— Что я сделала ему, за что он меня преследует? Я его знаю давно и давно ненавижу; мне он не внушал ничего, кроме страха. Неужели, кроме меня, нет никого на свете, кого он мог бы полюбить, из-за меня пролил столько крови, убил моих братьев? Что делать мне? Куда я скроюсь от него? Вы не удивляйтесь моим словам… Право, я так несчастна, что лучше умерла бы…
Лицо Елены горело; по щекам покатились две слезинки, вызванные чувствами горечи и негодования.
— Я не буду спорить, — сказал Заглоба, — что ваш дом постигло великое несчастье, но позвольте мне сказать, что ваши родственники отчасти сами виноваты. Не нужно было обещать казаку вашу руку, а потом отталкивать его. Когда все обнаружилось, он пришел в такую ярость, что никакие мои слова не помогли. Жаль мне ваших братьев, в особенности того, младшего. Он был почтя ребенок, но со временем стал бы добрым рыцарем. Елена зарыдала.
— Слезы не приличествуют вашей одежде. Вытрите их и скажите: воля Божия! Бог также покарает и убийцу, который пролил столько крови, а вас, единственный предмет своих желаний, утратил.
Пан Заглоба умолк на минуту.
— Ох, и задал бы он мне трепку, Боже ты милосердный! Если б я попался к нему в руки. На чепрак шкуру содрал бы. Вы еще не знаете, княжна, что я уже получил в Галате от турок мученический венец. Этого для меня вполне достаточно, другого я не добиваюсь и посему еду в Черкассы, а не в Лубны. Оно, положим, хорошо было бы спрятаться у князя, ну а если догонят? Вы слышали, когда я коней отвязывал от столба, проснулся паж Богуна? А ну как он поднимет тревогу? Тогда все соберутся в одну минуту и поймают нас непременно, потому что смогут воспользоваться свежими княжескими лошадьми, а у меня не было времени выбирать. Бестия отъявленная этот Богун, клянусь я вам! Я так насолил ему, что предпочёл бы встретиться с самим сатаною, а не с ним.
— Боже, сохрани нас от его рук
— Он сам себя погубил, покинув Чигирин вопреки гетманскому приказу, с князем-воеводой русским поссорился. Ему не остается ничего иного, как бежать к Хмельницкому, но и тут он может ошибиться в расчете: Хмельницкий теперь, может быть, уж побит. Жендзян за Кременчугом встретил войска Барабаню и Кшечовского, и, кроме того, сушею идут гусары пана Стефана Потоцкого.
— Так, значит, Жендзян привез из Кулака письмо? — встрепенулась Елена.
— Да, письма были от пана Скшетуского к вам и княгине, но Богун перехватил их, прочитал и узнал все, тяжело ранил Жендзяна и поскакал мстить Курцевичам.
— О, бедный мальчик! И он пострадал за меня!
— Не беспокойтесь о нем. Жив будет.
— Когда все это было?
— Вчера утром. Богуну убить человека все равно что иному кубок вина проглотить. А рычал он после этих писем так, что весь Чигирин дрожал.
Разговор прервался. Уже совсем рассвело. Яркая заря залила пурпуром и золотом всю спавшую дотоле степь. Воздух был чист и прохладен; кони бодро потряхивали головами.
— Ну, поскачем с Богом. Лошади отдохнули, а времени нам терять нельзя, — сказал пан Заглоба.
Они опять пришпорили лошадей и проскакали полмили без отдыха; вдруг впереди появилась какая-то черная точка, которая приближалась с удивительной быстротой.
— Что это может быть? — сказал пан Заглоба. — Придержим лошадей. Это всадник.
Действительно, какой-то всадник несся во весь дух, пригнувшись к конской гриве, и изо всей мочи стегал нагайкой свою лошадь.
— Что этот черт так легат? Ну уж и летит! — проговорил пан Заглоба, доставая из-за пояса пистолет, чтобы быть готовым ко всяким случайностям.
Всадник теперь приблизился на тридцать шагов.
— Стой! — загремел пан Заглоба, прицеливаясь.
— Кто таков?
Всадник остановил коня и приподнялся в седле.
— Пан Заглоба!
— Плесневский, слуга старосты из Чигирина? Что ты тут делаешь? Куда несешься?
— Пан Заглоба! Поворачивайте назад, за мною. Несчастье! Гнев Божий, суд Божий!
— Что случилось? Говори.
— Чигирин занят запорожцами. Крестьяне режут шляхту. Суд Божий!
— Господи, помилуй! Что ты мелешь?.. Хмельницкий?
— Пан Потоцкий разбит, пан Чарнецкий в плену. Татары идут с казаками. Тугай-бей…
— А Барабаш? А Кшечовский?
— Барабаш погиб, Кшечовский перекинулся к Хмельницкому. Кривонос еще вчера ночью пошел на гетманов, Хмельницкий — сегодня утром. Сила страшная. Весь край в огне, крестьяне восстают повсюду, кровь льется рекою. Бегите!
Пан Заглоба вытаращил глаза, раскрыл рот и задумался так, что слова не мог вымолвить.
— Бегите! — повторил Плесневский.
— Иисус, Мария! — простонал пан Заглоба.
— Иисус, Мария! — прошептала Елена.
— Бегите, времени нет.
— Куда? Куда?
— В Лубны.
— И ты туда?
— Туда. К князю-воеводе.
— А, пропади все пропадом! — крикнул пан Заглоба. — А гетманы где?
— Под Корсунем. Но Кривонос, вероятно, теперь уже бьется с ними.
— Кривонос ли, Прямонос, все равно, черти бы его взяли! Значит, туда и ехать незачем?
— Как в пасть ко льву, на верную гибель.
— А тебя кто послал в Лубны? Твой господин?
— Пан умер, а меня кум мой, запорожец, спас от смерти и помог бежать. В Лубны я еду потому, что не знаю, куда мне и спрятаться…
— Розлоги объезжай стороною. Там Богун. Он тоже хочет присоединиться к восстанию.
— О, Боже мой! В Чигирине поговаривают, что не сегодня завтра крестьяне поднимутся во всем Заднепровье.
— Может быть, может быть! Ступай же своей дорогой, куда хочешь, а я уж о своей шкуре подумаю.
Плесневский ударил коня нагайкой и ускакал.
— Розлоги-то объезжай! — крикнул ему вслед пан Заглоба. — Если Богуна встретишь, не говори, что меня видел. Слышишь?
— Слышу, — ответил Плесневский. — С Богом! — и он скрылся вдали.
— Ну-у… — протянул пан Заглоба, — вот так чертовщина! Приходилось мне бывать в переделках, но в таких еще никогда. Впереди Хмельницкий, сзади Богун… Если так, я не дал бы и медного гроша ни за свой тыл, ни за свой фронт, ни за всю свою шкуру. Глупо я сделал, что не поехал с вами в Лубны, но об этом поздно рассуждать. Тьфу! Тьфу! Весь мой мозг теперь годен разве на то, чтобы им сапоги смазывать. Что делать? Куда деваться! Во всей республике, кажется, нет угла, где бы человек мог умереть своею смертью. А я в этом важном деле не нуждаюсь ни в чьих услугах.
— Пан Заглоба! — сказала Елена. — Мои братья, Юрий и Федор, теперь в Золотоноше. Может быть, от них можно получить хоть какую-нибудь помощь.
— В Золотоноше? Подождите… Я познакомился в Чигирине с паном Унежицким, у которого под Золотоношей два имения. Что делать? Если все другие пути для нас закрыты, пойдем по этому. Только нужно сойти с тракта. Степью и лесами пробираться безопасней. Если бы нам удалось спрятаться где-нибудь хоть на неделю… В это время гетманы покончат с Хмельницким, и на Украине вновь водворится порядок.
— Не для того же Бог нас спас от рук Богуна, чтобы мы погибли. Надейтесь.
— Подождите еще. Какая-то новая сила вступает в меня. Мне приходилось бывать в разных неприятных положениях. Когда-нибудь на досуге я расскажу вам, что со мною было в Галате, и вы тогда сразу поймете, что, как ни плохо мне приходилось, а все-таки я ухитрялся выйти сухим из воды, хотя, как видите, борода моя поседела от этих приключений. Я думаю, нам нужно съехать с дороги. Поворачивайте, поворачивайте, вот так. Вы управляете конем, как настоящий казак. Травы высоки, ни один черт нас не увидит.
По мере удаления в степь травы становились все выше и выше. Лошади еле переступали и вскоре совершенно выдохлись.
— Если мы хотим, чтобы кони служили нам дальше, — сказал Заглоба, — нам нужно спешиться и расседлать их. Пусть отдохнут немного. Кажется, отсюда недалеко до Кагамлика. Там хорошо. Нет ничего лучше, как очереты: спрячешься в них — и сам дьявол тебя не отыщет. Только не заблудиться бы нам.
— Если мы хотим, чтобы кони служили нам дальше, — сказал Заглоба, — нам нужно спешиться и расседлать их. Пусть отдохнут немного. Кажется, отсюда недалеко до Кагамлика. Там хорошо. Нет ничего лучше, как очереты: спрячешься в них — и сам дьявол тебя не отыщет. Только не заблудиться бы нам.
Он слез с коня, помог сойти Елене и начал доставать из вьюков припасы, которыми благоразумно загрузился в Розлогах.
— Нужно подкрепиться, дорога дальняя. Дайте, княжна, какой-нибудь обет святому Рафаилу, чтобы мы благополучно добрались до места. В Золотоноше все-таки маленькая крепость; может, в ней и гарнизон какой-нибудь стоит. Плесневский говорит, что и в Заднепровье народ поднимается. Гм! Тут ничего нет невероятного, здесь они все охочи до бунтов. Заднепровьем же правит рука князька, а это чертовски тяжелая рука! У Богуна спина здоровая, но если эта рука опустится на нее, то пригнет к самой земле… Кушайте же.
Пан Заглоба вытащил кусок мяса, подал его Елене и потом положил перед нею ломоть хлеба.
— Кушайте, княжна… "Если в брюхе пусто, в голове горох с капустой" — говорит пословица. Вот в нашей-то голове натощак и образовался "горох с капустой", когда мы решили ехать не на Лубны. Впрочем, об этом нечего толковать! Князь теперь уже, вероятно, двинулся за Днепр, на помощь гетманам. До страшных времен дожили мы, потому что междоусобная война всего страшнее. Нет такого места, куда бы мог скрыться мирный человек. Мне было бы лучше избрать духовную карьеру, потому что я человек спокойный и воздержный, да судьба решила иначе… Господи ты Боже мой! Был бы я теперь краковским каноником и распевал бы обедню… а голос у меня, доложу я вам, очень хороший. Но, увы! С молодых лет меня вела другая звезда. О, вы не поверите, каким я был красавцем! Бывало, посмотришь на какую-нибудь молодуху, ус этак закрутишь… ну, и кончено дело. Скинь мне лет двадцать, ей-Богу, несдобровать бы тогда пану Скшетускому!.. Я не удивляюсь, что молодые люди готовы из-за вас горло друг другу перерезать. Пан Скшетуский… 01 Он тоже забияка не последней руки. Помню его столкновение с Чаплинским. Правда, у вашего жениха немного шумело в голове, но он как возьмет того за шиворот, как." извините за выражение… треснет им в двери, так, поверите ли, все кости ему переломал. Старик Зацвилиховский отзывается о вашем петушке с великим уважением, говорит, что он славный рыцарь, любимец князя-воеводы, да я и сам как-то имел случай удостовериться в справедливости его слов… 0x1 Как жарко становится! Хотя мне необыкновенно приятно ваше общество, я дал бы Бог знает что, чтобы быть сейчас в Золотоноше. Но теперь я вижу, что днем нам придется сидеть в траве, а ночью ехать. Только одного я не знаю: выдержите ли вы все эти тяготы?
— Я здорова и все могу вынести. Я готова ехать хоть теперь.
— В вас живет рыцарский дух. Лошади отдохнули, и я на всякий случай оседлаю их. Я до тех пор не успокоюсь, пока не увижу кагамликских очеретов… Признаюсь вам, мне чертовски хочется спать. Вчерашнюю ночь напролет мы провозились в Чигирине, днем черт меня нес в Розлога, а теперь он же несет из Розлог. Спать мне хочется так, что и говорить охоты нет, и хотя философы утверждают, что язык человеку дан на то, чтоб выражать свои мысли, — мой язык утомился. Заранее испрашиваю вашего прощения, если засну.
Пан Заглоба напрасно обвинял свой язык, потому что с рассвета молол им без устали, но ему действительно хотелось спать. Лишь только сел он на лошадь, как начал клевать носом, а потом и совсем заснул. Елена поневоле отдалась во власть мыслям, которые вихрем проносились в ее голове. До этих пор одно событие сменялось другим так быстро, что девушка не имела возможности отдать себе отчет во всем случившемся. Нападение, страшные сцены убийств, тревога, неожиданная помощь и бегство — все смешалось в ее голове. И к тому же столько неожиданностей! Кто он, ее спаситель? Правда, он назвал свою фамилию, но она нисколько не объясняла причин его поступков. Откуда он взялся в Розлогах? Он говорит, что приехал с Богуном, очевидно, товарищ его, друг" В таком случае, зачем он спасает ее, обрекая себя на страшную месть казака и смертельную опасность? Понять пана Заглобу мог бы тот, кто знал его беспокойный характер и доброе сердце, а Елена встретилась с ним только шесть часов назад. И вот теперь этот незнакомый человек с физиономией пьяного бродяги является в качестве ее спасителя! Встреться она с ним три дня тому назад, он возбудил бы в ней только тревогу и отвращение, а теперь она смотрит на него, как на своего ангела-хранителя, и бежит с ним… куда? В Золотоношу, еще куда-нибудь, она и сама хорошенько не понимает… Господи, Господи! Еще вчера она ложилась спать в тихом родном доме, а теперь она в степи, на коне, в мужской одежде… без крова… без пристанища… Ее преследует страшный враг, домогающийся ее любви; перед нею все кошмары народного восстания, междоусобная война, все опасности… и все ее надежды на спасение в этом человеке… Нет, есть еще Бог, он выше убийц и разбойников, выше войны, огня и насилия…
— Спаси же меня, Ты, великий и милосердный! Спаси меня, несчастную, покинутую всеми!
Да, он милосерден. Он чудом спас ее от беды. Опасность еще не миновала, но, может быть, и спасение недалеко. Кто знает, где он, избранник ее сердца? Он, может быть, возвратился из Сечи, может быть, он здесь, в степи. Он будет искать и найдет ее и тогда… о! Тогда горе и слезы сменятся радостью, тревога — твердою уверенностью в будущем счастье…
В наивное сердце девушки опустилась тихая радость, и степь вокруг шумела ласковым приветом, и легкий ветерок обвевал ее сладким ароматом цветущих трав. Да она вовсе не покинута всеми на свете: около нее добрый защитник, а где-то там дорогой, любимый помнит о ней, не оставит ее, придет, приголубит… Он — доблестный рыцарь, добрый и сильный, сильнее тех, кто преследует ее.
Степь ласково шумела, от цветов доносился сладкий аромат, травы почтительно склоняли перед ней свои соцветья, словно желая подбодрить ее. Они точно говорили ей: не плачь, краса-девица, мы тоже живем и цветем без всякой защиты. Степь своим горячим и ласковым дыханием все более и более успокаивала девушку. Картины смерти, борьбы и погони начинали бледнеть перед нею, она незаметно впадала в какую-то сладкую истому, глаза ее начали невольно слипаться, мерный шаг лошади убаюкал ее.
Елена заснула.
Глава IV
Княжну разбудил неистовый собачий лай. Она открыла глаза. Вдали виднелись очертания какого-то жилья: плетень, за плетнем журавль над колодцем, тенистое дерево… Она тотчас же разбудила своего спасителя.
— Пан Заглоба, проснитесь! Шляхтич открыл глаза.
— А? Что? Мы приехали разве?
— Не знаю.
— Погодите-ка. Это зимовник казацкий.
— И я так думаю.
— Здесь, должно быть, чабаны живут. Не особенно приятная компания. Что-то это там собаки заливаются, волки бы их загрызли! У плетня какие-то люди, лошади… Нечего делать, надо подъехать, а то все равно нагонят. А вы, кажется, тоже заснули?
— Да.
— Раз, два, три… четыре оседланные лошади… и четверо людей. Ну, невелика сила. Так и есть, чабаны. О чем-то разговаривают. Эй, люди! Кто там! Идите сюда!
Казаки подошли, не заставляя повторять зова. То и впрямь были чабаны, надзирающие за табуном в степи. Пан Заглоба тотчас же приметил, что один из них был вооружен саблей и пищалью, остальные — конскими челюстями, привязанными к палкам.
Все четверо исподлобья поглядывали на незваных гостей. Судя по выражению их лиц, нечего было рассчитывать на радушный прием.
— Чего вам? — спросил один, не ломая шапки.
— Слава Богу! — ответил пан Заглоба.
— Во веки веков! Что вам нужно?
— Далеко отсюда до Сыроватой?
— Никакой Сыроватой мы не знаем.
— А этот зимовник как зовется?
— Гусля.
— Дайте воды лошадям.
— Воды нет, высохла. А вы откуда едете?
— Из Кривой Руды.
— А куда?
— В Чигирин.
Чабаны переглянулись.
Один из них, черный, как смоль, и косой, особенно пристально разглядывавший пана Заглобу, спросил:
— А зачем вы с дороги съехали?
— Жарко.
Косой ухватился рукою за седло пана Заглобы.
— Слезай-ка с коня, пан поляк! В Чигирин незачем тебе ехать.
— Это почему? — спокойно спросил пан Заглоба.
— Ты видишь его? — спросил косой, показывая на одного из чабанов.
— Ну, вижу.
— Он намедни из Чигирина приехал. Там ляхов режут.
— А знаешь ли ты, мерзавец, кто за нами в Чигирин едет?
— Ну, и кто?
— Князь Ерема!
Чабаны усмирились в одну минуту. Все разом, как по команде, обнажили головы.
— А знаете вы, дураки, — продолжал дальше пан Заглоба, — что ляхи делают с теми, которые режут? Они таких вешают. А знаете, что князь Ерема ведет войско, что он не более чем в полуверсте отсюда? Ну что, собачьи души? Присмирели? Так-то вы нас приняли? Колодец у вас высох? Воды для лошадей нет? Ах вы, разбойники! Покажу я вам!