– Алешку?! Почему хотел? Забрал. Подъехал к этому чмошнику и говорит, убью, если еще раз рядом с женой и с Алешкой увижу. Забудь, сказал, про них...
– А он взял да и не забыл.
– Ну, может, и не забыл, но на пушечный выстрел к ним не подходил. Боялся. Потому что Артем такой, если предупредил, то поперек лучше не идти... Жаль, ему в бизнесе не повезло. Там свои акулы, покруче всяких Меднянских...
– А ты вообще кто такой? Какое отношение к Заварскому имеешь?
– Ну, работаю с ним, он генеральный директор, а я исполнительный.
– И в курсе всех его дел?
– Ну, это да.
– И знаешь, что Артем все-таки выполнил свою угрозу.
– Какую угрозу?
– Убить Меднянского... Убили его сегодня утром. В подъезде зарезали, – нарочно приврал Глыжин.
– Зарезали?! Нет, это не Артем.
– А что, киллер из пистолета должен был Меднянского убить?
– Я этого не говорил. И про киллера ничего не знаю...
– А почему, если Меднянского зарезали, то это не Артем?
– Ну, он мог, конечно, наказать Меднянского. Но если зарезали, то это, я так думаю, ограбление. Да и не заказывал Артем никого, это я точно знаю. Может, кого и заказывал, но не Меднянского, это точно...
– А кого заказывал, если не Меднянского? – как зверь, готовый к прыжку, сощурился Глыжин. – Ну-ка, ну-ка, поподробней.
– Ну, давно это было, лет пять назад. Жарникова он заказал... Э-э, ну, хотел заказать, проблема там возникла...
– Хотел?! Так Жарникова убили, – вспомнил Никита. – В машине застрелили...
– Да я здесь ни при чем. Это все Артем! – запаниковал парень. – Я ему говорил не надо, а он все по-своему...
– И кто же Жарникова исполнил?
– Да я не знаю. У Артема к этим делам свои подходы...
– А если хорошо подумать?
Глыжин насел на исполнительного директора со всей присущей ему основательностью и прессовал его до тех пор, пока не появилась оперативно-следственная группа. К этому времени он успел вытрясти из парня целых два эпизода с заказными убийствами. Валера не смог устоять перед ним и рассказал все, что знал. Но при этом упорно отрицал причастность Заварского к убийству Меднянского.
Глава 7
Серый тонконогий паучок ловко скользнул по блестящей нитке, спущенной от паутинной сетки в углу, к листику герани, горшок с которой совсем недавно появился в моем бывшем кабинете, на книжном шкафу за начальственным креслом. Наша милицейская жизнь паучка не волновала, он был занят своими делами – ставил сети на мух, плел паутину, чтобы по ней с легкостью перемещаться в пространстве. Но, видимо, ему все-таки не понравился тон, которым со мной разговаривала капитан Бесчетова. Потеряв интерес к герани, остановившись на полпути, он завис у нее над головой.
– Я не понимаю вас, товарищ капитан! Почему такое безразличие к своей работе, к своим коллегам? Почему вы позволили этому рубоповскому майору присвоить результат своей работы?
– Какой результат? – скучающе глянул я на нее.
– Как это какой? Вы установили организатора убийства, вы прибыли к нему домой, вы, наконец, застрелили его при попытке к сопротивлению.
– Это еще доказать надо, было сопротивление или нет, – в мрачной насмешке скривил губы я. – Прокурор, например, в этом не уверен...
– Прокурор на то и прокурор, чтобы во всем сомневаться. Есть видеозапись, по ней видно, что преступники первыми открыли огонь...
– Во-первых, они еще не преступники. А во-вторых, вы что, товарищ капитан, ко мне в адвокаты записались? Вот уж не думал.
– А вы, я смотрю, товарищ капитан, совсем думать не умеете!
Бесчетова чуть увела в сторону взгляд, в котором я уловил некое подобие застенчивости. Но голос ее продолжал звенеть, как булатная сабля после удара о вражеский шлем.
– Вы, я вижу, даже додуматься не можете, к чему привела ваша безответственность!
– К чему?
– Вот я и говорю, что сами вы этого не понимаете! Кто раскрыл убийство гражданина Меднянского? Майор Глыжин! Кто раскрыл убийство гражданки Заварской? Майор Глыжин! А вы, товарищ капитан, как бы и ни при чем!
– Так ведь он майор, старше по званию. А меня еще с детства учили, что старшим надо уступать, – иронично сощурил я левый глаз.
– А вас не учили, что из-за такого отношения к работе вам самому майором никогда не стать?
Удивительно, но меня почти не возмутили ее слова. Похоже, я окончательно смирился с ярлыком «бесперспективного». И если Бесчетова хотела вывести меня из душевного равновесия, то ее номер не прошел. У меня даже в мыслях не мелькнуло послать ее куда-нибудь.
Зато зависший над ней паучок рассердился на нее за столь обидную реплику в мой адрес и, как тот горный спецназовец с репшнура, на паутине стремительно спустился на женскую прическу, которая, не мешало бы заметить, претерпела весьма существенные изменения. Теперь это была стильная стрижка с щадящим окрашиванием и мелированием волос. И вот на этот плод парикмахерского искусства позарилось кабинетное насекомое. Правда, Бесчетова этого не замечала и готовилась задирать меня дальше.
– Паук! – сделал я страшные глаза.
– Какой паук? – застыла в оцепенении капитан.
– У вас на волосах!
– Вы это нарочно?
– Нет, нарочно – это он!
– А-а!
Сейчас перед собой я видел обычную женщину в ее первородном страхе перед мышами, пауками, гусеницами, сороконожками и прочей неприятной живностью. Зажмурив глаза, она замахала руками в попытке стряхнуть с головы насекомое.
– Уберите его от меня!
Это требование прозвучало на грани истерики. И я лишь посмеялся над ним в душе. А исполнять его не собирался, потому что паучок уже сдал свои позиции: Бесчетова все-таки смогла смахнуть его с головы, и сейчас он барахтался на краю стола над заголовком вложенной под стекло инструкции. Я аккуратно взял его, положил на ладонь.
– Убейте его!
– Какая же вы кровожадная, Дарья Борисовна, – в добродушной улыбке растянул я губы. – Это же всего лишь паучок, безобидное создание.
Я сдул насекомое с ладони, и оно спланировало в угол, на стыке которого с потолком и ютился восьмигранник паутины.
– А вы не кровожадный? – уязвленно вспылила Бесчетова.
Несмотря на свой гнев, она казалась растерянной и неуверенной в себе, но от этого только выигрывала. Возможно, женщины и не должны быть слабыми и беспомощными, не то сейчас время, заявляют они. Но именно природная и оттого искренняя зыбкость, уязвимость и видимая хрупкость делают женщину особенно привлекательной в глазах мужчин, ведомых инстинктом самца, готовых разбиться в кровь ради своей самки. Инстинкту, который педикюрные метросексуалы считают рудиментарным, примитивным, а глянцевые и такие же бесполые журналы деликатно высмеивают. Но именно те мужчины, которые обожают своих женщин, и вершат историю. Или хотя бы просто живут во имя простых семейных ценностей, просто делая своих жен счастливыми.
– Я кровожадный? – недоуменно протянул я.
– Да, вы! Думаете, я про вас ничего не знаю? Сколько душ на вашем счету? Десять, двадцать?
– Много, – опустошенно вздохнул я, беспомощно опускаясь на свой стул.
Наверное, прав был Глыжин, когда говорил, что на меня зверь бежит. Действительно, мне приходилось встречаться нос к носу с преступниками, вступать с ними в бой, и всегда я выходил из этих передряг победителем, хотя и не без потерь. И на пули нарывался, и друзей терял... Иной раз мне самому казалось, что бандитов, грабителей и прочую уголовную нечисть ко мне притягивает как магнитом. А Глыжин даже смог сделать из этого вывод, чем и воспользовался, срубив, что называется, палку для своего отдела.
Может, права была и Бесчетова в том, что рисковал своей жизнью я, а вся слава досталась РУБОПу. Возможно, так оно и есть. Но ведь не только я шел под пули, Глыжин и Пригожих тоже были на переднем крае. Да и какая разница, кто повысил показатель раскрываемости. Главное, дело сделано.
Но черт с ним, с этим делом. Сколько же можно рисковать своей головой? А сколько можно убивать?.. Да, я стрелял в преступников, но ведь они тоже люди, какие-никакие, а живые люди. И не все погубленные мною души были совсем пропащими... Сколько ж можно брать на себя грех смертоубийства? Ведь я же не кровожадный, как утверждает Бесчетова... Да и не утверждает она, а просто с досады пытается меня уязвить, обидеть. Вон как щеки у нее раскраснелись и губы краской налились – ни румян ей не нужно, ни помады. И без того хороша... Во всяком случае, сейчас... Может быть, для кого-то, но только не для меня...
– Поверьте, Дарья Борисовна, я в этом раскаиваюсь, – без всякого ерничанья сказал я.
– Что? – как будто из какого-то забытья глянула на меня женщина. – Дарья?!
– Борисовна.
– Ну да, ну да... Вы могли бы меня называть по имени... и отчеству... А то все товарищ капитан...
– По имени-отчеству? Это, конечно, не фамильярность... Да и не в том дело. Мне уже недолго у вас осталось...
– То есть?
– Рапорт уже по команде пошел. Генерал, кстати, совсем не прочь от меня избавиться, – невесело, но совсем без горечи сказал я. – И готов поспособствовать моему переводу...
Я сам лично протащил свой рапорт по инстанциям – Бесчетова, Мережик, Гнутьев, отдел кадров ГУВД. Хворостов сам лично отнес мое прошение генералу на подпись.
– Он вам сам лично это сказал? – с подозрением посмотрела на меня Дарья Борисовна.
– Ну, не он. Но намекнули, – вспомнил я вчерашний разговор с начальником отдела кадров. – А зачем генералу нужен такой чэпэшник, как я. То киллера до смерти доведу, то женоубийцу застрелю и еще там всяких... Нет, от таких нужно избавляться, а то негуманно как-то преступников убивать. Смертная казнь у нас вроде бы отменена, смерть как бы не в почете. И пресса опять же волнуется, совсем милиция распоясалась...
– Ну, мне кажется, Иван Петрович, вы преувеличиваете?
– Вряд ли... Но вы знаете, я согласен с Хворостовым. Действительно, убийство – это ЧП. И для души больно, и вообще...
– А если преступник сам первый стрелять начинает?
– Это уже детали. Хворостова они не интересуют. Да и вообще, ему из кабинета видней.
– Что-то я вас не пойму, это злая ирония или вы правда так думаете, как говорите?
– Ну, ирония, конечно, есть. Но мне действительно все это осточертело. Вот избавятся кадры от меня, уеду я на участок в свою деревню, может, поблизости где, обзаведусь хозяйством... Прадед у меня плотником был, дед тоже плотничал, отец мой хоть и слесарь, но дом сам, своими руками поставил. И я ему помогал, знаю, что как... Сам хочу избу себе поставить. Может, кого-то найму, но сам. Чтобы бревно гладкотесаное, чтобы размер был приличный, планировка – комнат пять-шесть, и чтобы не в клетях, чтобы все теплые были... Пять-шесть комнат – это, конечно, для деревенского дома много, никакой печи не хватит, чтобы их все обогреть, но я трубы проведу, батареи поставлю, на котел все выведу. Газа у нас нет, но ничего, угольком топить буду. Набросал с утра угля в топку вместо зарядки, а потом на службу. Вернулся, снова набросал и в теплую постель...
Я мечтал вслух, потому что возникла вдруг такая потребность выговориться. Я говорил, говорил, и грусть-печаль улетучивалась, как черный дым из паровозной трубы бегущего в будущее поезда. И призраки убитых мною людей исчезали вместе с ним в прошлом.
Дарья Борисовна слушала меня, расслабленно уложив щеку на ладонь. В глазах – прямодушный интерес и затаенный восторг. Она зачарованно внимала каждому моему слову, и когда я замолчал, взяв паузу, с трогательной улыбкой спросила:
– А зачем же вам так много комнат?
– Семьей обзаведусь, – не долго думая, простодушно сказал я. – Жена короедов нарожает...
– Жена – деревенская?
– Само собой. Чтобы никаких претензий к сельской местности. Чтобы коровы не чуралась, чтобы молоко парное можно было пить... Огурчики будем выращивать, летом закатывать, зимой есть. Баньку поставлю, веничков наломаю, насушу. Березовый веник нервы хорошо успокаивает, березовый – от ревматизма помогает, крапивный хорош на похмелье, печень бодрит и почки, смородина и можжевельник от простуды незаменимая вещь...
– А квасок холодный будет? – заслушавшись, спросила Дарья Борисовна.
– Будет. И пивко домашнее. Жена пироги с рыбой будет печь, с капустой, с клюквой, черникой. Если не сможет, мать научит. Она у меня по хозяйству первый мастер. Фасолевый суп из баранины в горшочках, а мятая картошка со свининой – это же пальцы съесть можно. Про щи я и не говорю, пельмешки само собой... Да, еще солянка. Правильно говорить не солянка, а селянка, потому что это сельское блюдо...
– Хватит! – Бесчетова ярко улыбнулась и хлопнула по столу ладонью. – Нельзя так аппетитно рассказывать, у меня уже слюнки течь начинают...
– Так нет же еще ничего, – грустно, но с надеждой сказал я. – Все пока только в далеком будущем.
– Да, но кушать хочется уже сейчас.
– И обед уже... Если уж о деревне разговор пошел, то я знаю одно место, где подают жаркое в горшочках по-деревенски. Грибы там, правда, тепличные, но все равно вкусно. Я пробовал. Можете и вы оценить.
– И что, вы меня приглашаете? – с приятным удивлением повела бровью Дарья Борисовна.
– А почему нет?
– Да, да, все правильно, как говорили древние, врага нужно держать поближе к себе.
– Во-первых, я не древний, а во-вторых, какой же ты мне враг, – неожиданно для себя перешел я на «ты». – Одно дело делаем... А то, что подвинула меня, разве ж ты в этом виновата? Да мне уже все равно. Хватит, настрелялся...
– Ну, вот и договорились, – благодарно улыбнулась она. – А то как будто чужие...
– Да, кстати, за палки, которые Глыжин срубил, извиняться не стану.
– А я извинюсь. За то, что трусом тебя назвала.
– Не помню.
– Зато я помню... Далеко это кафе, ну что там у вас? – в смущении опустив глаза, спросила она.
– Кафе, кафе… Нет, не далеко. Но лучше на машине. На моей поедем.
– Вы меня тогда внизу подождите, я сейчас...
Я еще не успел уйти, а она уже достала из своей сумочки пудреницу. Все правильно, если женщина прихорашивается, значит, она хочет нравиться – как минимум самой себе.
Ждал я Дарью Борисовну недолго. Постукивая пальцами о руль своей «Нивы», в зеркало заднего вида я видел, как она спускается с крыльца. Мне почему-то казалось, что она хотя бы попытается изобразить легкую женственную походку, но Бесчетова шла, казалось, в атаку – в спешке, сосредоточенно, усиленно помогая себе локтями... Впрочем, отталкивающего впечатления она не производила. И мне даже стало приятно, когда ее взбудораженная женская сущность заполнила мою машину.
– Обед переносится! – Голос ее прозвучал в начальственном тоне, но взгляд был извиняющийся.
– Что-то случилось?
– На Первомайской труп.
– Вроде бы не осень, а трупы как грибы.
– И тем не менее.
Она уточнила адрес, и вскоре мы прибыли на место, в тенистый переулок, между тыльными фасадами двух длинных высотных домов. Бетонная выщербленная дорога, тротуар – смертный приговор для женских шпилек, поземка из тополиного пуха, деревья в одном ряду, неухоженные и загаженные собаками газоны. В луже вдоль тротуара, на животе, вытянув руки вперед, лежала женщина в красной кофте и светлых джинсах. Темно-русые локоны ее волос плавали в воде, шевелились на ветру. Рядом валялись закрытая кожаная сумка и полиэтиленовый пакет, из которого высыпались продукты – банка зеленого горошка, майонез, пачка сливочного масла, сырный полукруг под пленкой, творог в фабричной упаковке.
Сначала я увидел расплывающуюся по луже кровь, а затем и маленькую дырочку в затылке у женщины.
Неподалеку от трупа стояла молодая парочка – кучерявый паренек с прыщавым лицом и круглолицая девчушка с очень короткими ногами. Она прижимала к себе миниатюрную собачонку в клетчатой попонке, которая смотрела на меня испуганно и жалко дрожала.
Дарья Борисовна была в форме, поэтому молодежь обратилась к ней, не ожидая установочных вопросов.
– Мы видели, как в нее стреляли! Мы с Ниськой гуляли, а он подбежал и начал стрелять! – наперебой загалдели они.
– Кто подбежал? – обращаясь к парню, спросила Бесчетова.
И легонько прикоснулась пальцами к его руке. Она всего лишь успокаивала его, призывая сосредоточиться на деталях. Но мне почему-то совсем не понравился ее жест.
– Парень.
– К кому подбежал?
– Ну, к ней, – молодой человек показал на труп. – Она шла, спешила, а он сзади подбежал... Он в спортивном костюме был, мы думали, просто бегает, у нас здесь много таких. А он пистолет из-под куртки достал... прямо на бегу достал. Большой такой пистолет, с глушителем, как в кино. На секунду остановился и выстрелил ей прямо в голову, она даже понять ничего не успела... Звонко выстрелил, – немного подумав, добавил он.
– Как же звонко, если пистолет с глушителем был?
– Ну, был. А все равно звонко.
– Как он выглядел, этот парень?
– Ну, худощавый, – пожал плечами молодой человек.
– И высокий, – добавила его девушка.
– Что, и все?
– Ну, еще и куртка синяя, с капюшоном. Он под этим капюшоном лицо прятал, не разглядеть. И еще очки, кажется, были... Да, были...
– А ноги длинные? – в недобром предчувствии спросил я.
– Да, длинные, – кивнула девушка.
– И быстрые?
– Да, быстрые, он очень быстро побежал. А вы откуда знаете?
На этот вопрос я ответил, но ни ей, а Дарье Борисовне, которая с ожиданием смотрела на меня. Ей еще больше хотелось знать, откуда у меня информация про длинные и быстрые ноги.
– Меднянского такой ногастый застрелил. И куртка с капюшоном тоже была. Кстати, такая же синяя. И очки были, и парик...
– Он что, правда, киллер? – большими глазами посмотрела на меня девушка.
Она боялась, но любопытство, казалось, пересиливало страх.
– Все может быть, – уклончиво ответил я. – А вас он видел?
– Нет. Мы вон там стояли! – Паренек махнул в сторону сиреневого палисадника, примыкающего к высотному дому справа. – Стояли, на дорогу смотрели. Ну и все видели... А ему не до нас было. Он пистолет бросил и дальше побежал.
– Куда он его бросил? – спросил я.