Начальник отделения военного контроля Сурнин докладывал в военный комиссариат Петроградской трудовой коммуны в апреле 1918 года: «При осмотре агентом отделения, заведшим знакомство среди военнопленных германцев, помещения, занятого военнопленными в доме № 23 по Максимилиановскому переулку, никакого склада оружия не найдено; по словам денщика, прибывшего после 19… апреля в Петроград после поездки в Берлин, ротмистра фон Зеегерса, оружие может храниться только в Шведском посольстве. Тот же денщик — Иоганн Дитер — на вопрос о том, когда немцы будут в Петрограде, ответил, что Петроград будет взят через две недели. С Балтийского вокзала 18 апреля были взяты в наблюдение мужчина и женщина, показавшиеся подозрительными агентам отделения и оказавшиеся проживающими в доме № 23 по Серпуховской ул. Иоганном и Альмой Газенфус, немецкими колонистами из Венденского уезда Лифляндской губернии. Записаны они «конторщик» и «прислуга», но внешний их вид и платье оставляют сомнение в справедливости этих сведений, тем более что, по сведениям внутренней агентуры, они нигде не служат, а живут, не стесняясь, в средствах. Наблюдение продолжается. По полученным от военнопленных сведениям, у них ожидается всеобщая мобилизация людей в возрасте от 38 до 45 лет»[338].
17 апреля военные контрразведчики перехватили ещё более тревожные сведения: телеграммой Германского Большого Генерального штаба кайзер Вильгельм требовал от главной германской военной миссии во главе с выехавшим 14 апреля в Петроград послом В. фон Мирбахом «всех военнопленных привести в полный порядок и установить дисциплину». Из разговоров с военнопленными агенты военной контрразведки выяснили — «военнопленные офицеры вооружены револьверами, на основании разрешений, полученных от Шведского Красного Креста, было приказание Главного германского штаба (имеется в виду Германский Большой Генеральный штаб. — C.В.) о вооружении всех военнопленных, но приказание почему-то отменено»[339]. Естественно, предполагалось, что приказание «почему-то» отменено до поры до времени.
Когда 18 апреля приехала делегация Мирбаха в составе 60 человек, на вокзале её уже встречали агенты наших спецслужб — «шофёр Митрофанов заметил всех в лицо», отвёз в Европейскую гостиницу, затем в Аничков дворец, ресторан «Медведь» (Конюшенная улица), германское посольство (Миллионная, 25), шведскую миссию (Мойка, 94), где они и остались[340]. Весьма показательно.
Интересно, что в оккупированном Ревеле высшие офицеры германской армии открыто говорили о готовящемся наступлении на Петроград по трём направлениям.
Михаил Бонч-Бруевич оперативно доложил добытые контрразведкой сведения Высшему военному совету и добился решения о чистке столицы от германских военнопленных[341].
Глава 2 «Обжуливание жуликов», или Ответный удар
3 марта 1918 года был подписан Брестский мир, который даже В.И. Ленин именовал «тягчайшим», «унизительнейшим» и «позорным»[342]. В историографии подробно писали о причинах заключения мира с Германией на столь тяжёлых условиях[343], ходе мирных переговоров[344], трудностях ратификации мира[345], финансовой стороне вопроса[346]. Однако события, произошедшие после подписания мира, до настоящего момента изучены недостаточно. Советско-германские отношения после заключения Брестского мира наиболее полно исследовались в Германии — по материалам фонда «Politische Abteilung IА» Политического архива министерства иностранных дел Германии, в т.ч. по опубликованным из этого фонда немецким историком В. Баумгартом донесениям посла Германской империи в Советской России графа В. фон Мирбаха в Берлин[347]. Отдельные сюжеты по советско-германским отношениям после заключения Брестского мира позволяют уточнить материалы Высшего военного совета и центральных управлений Наркомвоена[348]. Ранее оперативные документы Высшего военного совета привлекались в основном для освещения вопроса об организации Завесы — иррегулярных частей, из которых впоследствии формировались части Красной Армии; правда, исследователь Н.Д. Егоров рассматривал историю Завесы в контексте последовательного изменения военно-политического положения Советской республики[349].
Условия Брестского мира были чрезвычайно тяжёлыми для молодой Советской республики. Она потеряла около 1 млн. кв. км территории, включая Украину и другие важные промышленные, продовольственные и сырьевые районы с большими людскими ресурсами. Это привело к серьёзному ослаблению военно-экономического потенциала страны, вызвало ряд опасных очагов внутренней контрреволюции и способствовало развёртыванию интервенции Антанты.
6 марта 1918 года с английского линейного корабля «Глори» в Мурманске высадился отряд английских морских пехотинцев в количестве 150 человек с двумя орудиями. Это и стало началом интервенции. На следующий день на Мурманском рейде появился английский крейсер «Кокрен», 18 марта — французский крейсер «Адмирал Об», а 27 мая — американский крейсер «Олимпия». 30 июня Мурманский совет, пользуясь поддержкой интервентов, принял решение о разрыве отношений с Москвой. 15–16 марта 1918 года в Лондоне состоялась военная конференция Антанты, на которой обсуждался вопрос об интервенции. В условиях начавшегося немецкого наступления на Западном фронте было решено не отправлять в Россию крупных сил. В июне в Мурманске высадилось ещё 1,5 тыс. британских и 100 американских солдат[350].
Так как по условиям Брестского мира Советская Россия обязалась демобилизовать свою армию, для охраны и обороны была создана особая форма военной организации — Завеса[351]. В конце марта — начале апреля 1918 года германские войска проводили оккупацию Украины; советское военное руководство назвало стратегическими направления от Брянска на Конотоп, Ворожбу и Льгов.
2 апреля Высший военный совет, во главе которого в середине марта 1918 года встал основной виновник Брестской трагедии[352] — бывший нарком по иностранным делам Троцкий, был вынужден непосредственно руководить боевыми операциями. Вопрос о необходимости противопоставить германским частям хоть какие-нибудь силы стоял настолько остро, что в марте-апреле Высший военный совет даже не пытался для обеспечения фронта мобилизовать доставшиеся большевикам в наследство центральные военное органы. Эту работу фактически проводила Всеросколлегия и лично её председатель большевик В.А. Трифонов. Сам Трифонов вместе с военным руководителем группы брянских отрядов в составе войск Завесы генерал-майором[353] П.П. Сытиным даже поучаствовал в непосредственной организации Завесы. Ключевая фраза поручения Трифонову — «Дело это спешное, медлить невозможно»[354], следовательно, возможность скорейшего возобновления военных действий высшим военным органом не отрицалась.
Документы Высшего военного совета содержат интересные подробности о тактических ошибках советской дипломатии. На протяжении расположения всех отрядов Завесы — от Финского залива (в районе Нарвы) до границы с Украиной (в районе северной части Черниговской губернии) к апрелю 1918 года была установлена временная демаркационная линия, описание которой (и карту в масштабе 10 вёрст/дециметр, с нанесённой на неё демаркационной линией) генерал-квартирмейстер Высшего военного совета генерал-майор Н.А. Сулейман препроводил в Народный комиссариат иностранных дел (НКИД). В соответствии с мирным договором: Германия была готова — «как только будет заключён всеобщий мир и проведена полностью русская демобилизация — очистить области, лежащие восточнее» проведённой синей линии на приложенной к договору карте границы. Бонч-Бруевич сделал вывод из текста указанной статьи, что «Германия, до заключения всеобщего мира, очистить местность между постоянной границей договора и настоящей демаркационной линией не собирается», а потому «очищение немцами занимаемой территории и уход с демаркационной линии в скором времени не ожидается»; между тем «малоопытные» политические работники — «представители отрядов» — установили крайне невыгодную для Советской России демаркационную линию или даже провели её так неудачно (например, в Орше), что столкновения с германскими частями стали нормой.
19 апреля М.Д. Бонч-Бруевич доложил Высшему военному совету о необходимости просить НКИД РСФСР «взять на себя труд, по сношению с Германским представительством, назначить смешанные правительственные комиссии для установления постоянной демаркационной линии». Высший военный совет в лице большевика Н.И. Подвойского и генерала Н.М. Потапова постановил обратиться в НКИД «с просьбой возможно скорее назначить смешанную комиссию»[355].
19 апреля М.Д. Бонч-Бруевич доложил Высшему военному совету о необходимости просить НКИД РСФСР «взять на себя труд, по сношению с Германским представительством, назначить смешанные правительственные комиссии для установления постоянной демаркационной линии». Высший военный совет в лице большевика Н.И. Подвойского и генерала Н.М. Потапова постановил обратиться в НКИД «с просьбой возможно скорее назначить смешанную комиссию»[355].
Через два дня генерал Бонч-Бруевич сделал в Высшем военном совете ещё более важный доклад (доклад также направлялся Ленину), в котором предложил дать указания в связи с угрозой захвата столицы — германские войска были на подступах к Курску. Проанализировав отношение германцев к мирному договору, М.Д. Бонч-Бруевич заявил: «Центральная Московская область Республики находится ныне в угрожаемом состоянии». Генерал просил дать ему указания по следующим вопросам: 1) протестует ли СНК против вторжения германцев в пределы Советской республики; 2) когда будет заключён мир с Украинской народной республикой и ведутся ли переговоры о возвращении из Украины «хотя бы некоторой части» огромных запасов военного имущества. Л.Д. Троцкий распорядился передать оба вопроса наркому по иностранным делам Г.В. Чичерину[356].
24 апреля Мирбах доложил министру иностранных дел Германии, что руководство большевиков и НКИД достаточно лояльно отнеслось к наступлению германских частей на Украине и в Финляндии. Но уже 26 апреля Чичерин в предельно тактичной форме выразил непонимание Советским правительством Германии. Более резкий протест выразил Мирбаху Я.М. Свердлов[357].
7 мая М.Д. Бонч-Бруевич окончательно обосновал необходимость создания массовой регулярной Красной Армии — против внешнего врага (Германии). Генерал доложил председателю и Управляющему делами СНК и Высшему военному совету, что германские части развивают свой успех и уже заняли Ростов-на-Дону; кроме того, германцы требуют сдачи форта Ино Финляндии и «желают создать противодействие англичанам и французам на Мурмане»[358].
В начале мая 1918 года на всём протяжении южной границы РСФСР с Украиной (в Брянском, Курском и Воронежском районах) германские войска выражали готовность заключить 20 мая перемирие и местами заключили его уже к 10 мая. При этом Брестский мир и заключенное перемирие не помешали германской армии к 10 мая вторгнуться в Воронежскую губернию и Донскую область и занять предместье Ростова, создать угрозу высадки значительных сил в Кубанской области.
Военный руководитель Высшего военного совета делал вывод, что заключением частных перемирий в одних районах германцы попросту создавали прикрытие флангов своих отрядов, наступающих на Воронежскую губернию и Ростов. Высший военный совет постановил довести до сведения Управляющего делами СНК В.Д. Бонч-Бруевича о недопустимости заключения подобных перемирий в тех районах, где это выгодно германцам: такие перемирия давали возможность Германии осуществлять дальнейшую экспансию. По мнению Высшего военного совета, перемирие можно было заключить исключительно «на всех фронтах», причём не комиссиями от пограничных отрядов, а комиссией «от центрального Советского правительства»[359].
8 мая военный представитель при дипломатической миссии Германии в РСФСР майор К. фон Ботмер назвал отношение Советского правительства к Германии «несколько натянутым»: СНК беспокоило наступление германских войск в Финляндии и продвижение войск на восток на Украине[360]. Германское посольство в это время продолжало политику нормализации отношений с Кремлём, но при этом «поддерживало контакты с различными» политическим силами, полагая: «Если, в чём мы убеждены, Германия утвердится в России (а при таком количестве её врагов это уже победа), большевизм долго не удержится у руля», поэтому надо «пытаться повлиять на ход событий», чтобы, если большевики слетят, к власти пришли лояльные к Германии буржуазные партии, а не ненавидящие её эсеры[361].
16 мая Ленин, ведший по отношению к Германии (как образно выразился левый эсер Е. Пятницкий) политику «обжуливания жуликов»[362], намекнул Мирбаху, что ему всё сложнее сдерживать противников Брестского мира в связи захватом Германией «всё новых областей»; Мирбах доложил в Берлин министру иностранных дел о необходимости «заключения мира с Гельсингфорсом и Киевом»[363].
Германский посол считал, что интересы Германии по-прежнему требуют её ориентации на ленинское правительство, так как силы, которые в принципе могут сменить большевиков, будут стремиться с помощью Антанты воссоединиться с территориями, отторгнутыми от России по Брестскому миру[364]. А ленинское правительство в свою очередь стремилось любой ценой сохранить мир с Германией. Об этом свидетельствует задание Г.В. Чичерина находившимся в Харькове парламентёрам Советской России во главе с генералом П.П. Сытиным, уполномоченным добиваться общего перемирия на Воронежском и особенно Донском фронтах[365]. Сытин, по его воспоминаниям, получил задание «во что бы то ни стало заключить с немцами перемирие, отдав им даже 4 уезда Могилёвской губернии»[366].
27 мая Г.В. Чичерин сообщил М.Д. Бонч-Бруевичу: решается вопрос об установлении демаркационной линии по Донской области. Народный комиссариат иностранных дел считал возможным оставить Ростов и Батайск в руках германцев. Генерал докладывал В. Ленину, Высшему военному совету и В. Бонч-Бруевичу, что сдача Батайска германцам закончит блокаду РСФСР со стороны Кавказа и поставит в критическое положение единственную железнодорожную линию, ещё соединяющую Россию с хлебородным Северным Кавказом и нефтяным Майкопским районом. Кроме того, из доклада вернувшегося из Кубани В.А. Трифонова следовало, что Ростов занимали надёжные части (это, по мнению Бонч-Бруевича, «крайне» затрудняло переправу германцев на левый берег Дона для взятия ими Ростова и продвижения дальше — на Батайск). Предложение Германии отвести Черноморский флот в Севастополь из Новороссийска с тем, чтобы там разоружить, и обязательства возвратить флот России «после заключения всеобщего мира», разумеется, было неприемлемым. Военрук Высшего военного совета заявил: возвращение флота в Севастополь и фактическая передача его германцам — это умышленное усиление германцев нашим флотом, германцы «в нужную минуту» найдут повод обойти все свои обещания и обратить весь Черноморский флот для решения боевых задач во вред России. Если флот не в состоянии защищаться, заявил Бонч-Бруевич, флот нужно взорвать[367]. Также военрук считал невозможным уступить белому правительству Финляндии западную часть Мурманска с его водным пространством: это поставит в критическое положение Мурманскую железную дорогу и лишит РСФСР выхода в открытое море — важной связи с Западной Европой. В заключение доклада Бонч-Бруевич заявил, что «все три предположения для России совершенно неприемлемы[…], исполнение каждого из этих предположений поставило бы нас в ещё более, чем теперь, тяжёлое положение»; «Все эти предположения являются следствием полу-панического настроения с нашей стороны и крайней наглости со стороны германцев».
По итогам заседания Высшего военного совета, собравшегося в широком составе (присутствовали М.Д. Бонч-Бруевич, зам. председателя Э.М. Склянский и члены — большевик В.А. Антонов-Овсеенко, военные специалисты генерал Н.М. Потапов и контр-адмирал Евгений Андреевич Беренс), положения доклада М.Д. Бонч-Бруевича были полностью одобрены[368].
Аппетиты Германии стали настолько огромными, что в конце мая 1918 года советское военное ведомство всерьёз началось готовиться к войне. 28 мая Высший военный совет одобрил предложение М.Д. Бонч-Бруевича о проведении крупномасштабной агитации за создание крепкой боеспособной армии против Германии[369], а 31 мая принял конкретный план для усиления боеспособности армии в связи с военной опасностью со стороны Германии[370]. Хотя М.Д. Бонч-Бруевич, по его воспоминаниям, пошёл на службу большевикам «для организации отпора внешнему врагу (немцам)»[371], генерал был крайне осторожным политиком[372], а потому не мог предлагать высшему военному руководству решения, расходящиеся с политикой Кремля.
6 июля был убит Мирбах. Как известно, целью убийства был срыв Брестского мира, ненавистного как противникам большевиков, так и представителям революционного лагеря — левым эсерам, левым коммунистам, интернационалистам и др.[373]