Правда, приключение, описанное в Деяниях апостолов, случилось с этими двумя путешественниками не на Кипре, а в Листре, в Малой Азии. Павел и Варнава пришли в город, и Павел стал проповедовать там с таким пылом, искусством и красноречием, а потом еще и исцелил больного, что восторженная толпа признала в апостолах Зевса и Гермеса, спустившихся с небес на землю, и стала звать в храм, чтобы совершить жертвоприношение в их честь. После чего, поскольку они сопротивлялись, пытаясь обратить присутствующих от идолов «ложных к Богу Живому», та же толпа прогнала их, швыряя в них камнями.[348]
Я вспомнил эту историю, потому что она позволяет нам довольно хорошо представить себе этих вдохновенных странников, такими, какими они высадились в Саламине: Варнава, высокий, спокойный, величественный, с пышной бородой – так похожий на изображения Зевса, и Павел, сухопарый, подвижный, нервный, проницательный, неутомимый оратор, мастер убеждения, полностью соответствующий представлениям древних о Гермесе.
Однако гораздо более важное событие произошло на Кипре. Именно там Павлу, которого в ту пору звали еще Савлом, удалось обратить первого язычника. И какого язычника! Самого римского проконсула Сергия Павла. Это обращение имело для апостола такое значение, он увидел в нем такой глубокий смысл, что решил оставить свое имя и взять новое – имя обращенного им высокопоставленного римского чиновника. Так Савл из Тарса, бывший мытарь, становится до скончания времен Павлом.[349] Если свой истинный путь святой Павел обрел в Дамаске, то на Кипре он обрел имя.
Варнава умер на Кипре: он был побит камнями в ходе своего третьего похода, который на этот раз совершал в одиночестве. Его могила находится в окрестностях Саламина, неподалеку от захоронения царей гомеровских времен. В этой самой могиле через четыре столетия после его смерти была найдена рукопись, считающаяся оригиналом Евангелия от Матфея. Святой сжимал ее в своих руках.
Будучи сенаторской провинцией, в эпоху империи Кипр процветает по всем статьям. Перед началом Иудейской войны в Пафос к оракулу Афродиты приезжает император Тит. А во время своего похода на Иерусалим он встретит Беренику… Возможно, именно Иудейская война и последовавшее за ней рассеяние евреев лежат в основе событий, тридцать лет спустя – уже при Траяне – обагривших остров кровью. Речь идет о внезапном бунте кипрских евреев, очень многочисленных, судя по тому, что им удалось убить двести сорок тысяч человек. Историки до сих пор не знают причин, повлекших эту чудовищную бойню.
После раздела Римской империи Кипр в силу своего географического положения оказывается, естественно, присоединенным к Византии и Восточной церкви. Трагедии, непрерывно сотрясающие византийский двор, не проходят для него бесследно, но расстояние смягчает эти толчки. Не подвергается он и нашествию варваров в отличие от западных провинций: цивилизация на «острове счастья» продолжает блистать, тьма наступит позже.
В те самые годы, когда Одоакр и его герулы[350] захватывают Рим и свергают последнего кесаря, другой Зенон, по прозвищу Исавр, восходит на константинопольский трон. Однако этот Зенон весьма далек от идеалов стоицизма. Своей свирепостью, жестокостью, склонностью к самым отвратительным излишествам он мало отличается от таких же свирепых и жестоких персонажей, которыми пестрят византийские летописи. Правда, он все же выделяется из их числа тем, что однажды, когда он был в состоянии сильного опьянения, его закопали живым в землю по приказу собственной жены. Почему же мы упоминаем именно его, а не кого-либо другого? Потому что имя Зенон, даже применительно к такой темной личности, определенно было счастливым для Кипра. Именно в царствование этого Зенона была обнаружена могила апостола Варнавы, а в ней – Евангелие от Матфея. Это событие, потрясшее христианский мир, побудило Зенона Исавра утвердить автокефалию Кипрской церкви и пожаловать ее архиепископу право носить пурпурную мантию, жезл и подписывать документы красными чернилами, что являлось знаками и привилегиями императорской власти. Так Кипрская церковь становится независимой.
В эпоху, когда духовенство составляет каркас общества, такая независимость может расцениваться как настоящая национальная автономия.
Отныне на протяжении долгих веков стремление Кипра к свободе будет неразрывно связано с его Церковью, выражаться посредством его церкви и поддерживаться, если не вдохновляться, его автокефальной церковью.
Смутное, кровавое Средневековье, отмеченное смятением среди народов, пришло в Западную Римскую империю в V веке вместе с нашествием варваров с севера. Для Восточной Римской империи оно начнется позже, в VII веке, явившись с юга вместе с арабским нашествием.
Во время долгого конфликта, противопоставившего Византийскую империю и оттоманских завоевателей, а затем в течение всего периода Крестовых походов исключительное стратегическое положение Кипра стоило ему немалых неприятностей.
В 647 году его завоевывает халиф Усман ибн Аффан и по свойственной «всадникам пророка» привычке стирает с лица земли его прекрасную, блистательную древнюю столицу Саламин. Двумя годами позже Кипр возвращается в империю. В 802 году он снова становится добычей, теперь Гарун аль-Рашида, того самого, который отправлял свое посольство к Карлу Великому; затем, в 963 году, в царствование императора Никифора II Фоки, вновь отходит к Византии. Византийские правители, которые управляют Кипром в течение следующих двух столетий, лишь номинально являются представителями византийского императора. На самом деле они правят как независимые монархи. Последний из них, Исаак Комнин Кипрский, принял даже титул деспота.
Бури Третьего крестового похода забрасывают на берега острова Афродиты английского короля Ричарда Львиное Сердце, который благополучно его захватывает. Глядя на развитие этих удивительных походов, никогда нельзя сказать, против кого именно выступали крестоносцы: против мусульман или против православных христиан… Это в том случае, когда они не дрались между собой! В чем тут дело: в климате, в палящем солнце или в постоянстве человеческой природы? Крестовые походы напоминают коалицию ахейских царей; латинские короли оскорбляют друг друга и ссорятся в точности как герои Гомера. Разве Ричард, к вящему удовольствию Филиппа Августа, не окажется по возвращении из Святой земли в заточении у эрцгерцога австрийского за оскорбление, нанесенное им при осаде крепости Сен-Жан-д’Акр?
Ричард Львиное Сердце был отпущен из тюрьмы только за двести пятьдесят тысяч флоринов выкупа, из чего становится ясно, почему он был вынужден продать Кипр тамплиерам. Те же, надо признать, повели себя там из рук вон плохо. Так плохо, что население не смогло с этим примириться и тамплиеры в 1192 году перепродали Кипр Ги де Лузиньяну, наследному королю эфемерного Иерусалимского королевства, основанного во время Первого крестового похода Готфридом Бульонским.
После чего посреди этого большого залива, ставшего уже чисто мусульманским, образовалось христианское – французское! – королевство, просуществовавшее там – подумать только! – три полных века: с середины царствования Филиппа Августа до смерти Людовика XI. Три столетия на Средиземном море правили государи, именовавшиеся Ги, Амори, Анри, Гюг, Жан, Жак, Пьер или Луи.[351]
Ну и каким же явился взору французских монархов «остров счастья»? Почти таким же, каким мы видим его сегодня, может, еще пышнее, – удивительным природным музеем, куда ветры и люди занесли семена всех видов растений с трех континентов, настоящим ботаническим садом Средиземноморья, где растут рядом дуб и апельсиновое дерево, кактус и платан, алеппская сосна, бамбук и тополь, где на южных берегах тянутся к небу банановые рощи, где лоза дает удивительно вкусное вино, где оливковые деревья подставляют солнцу свои округлые серебристые кроны, где бело-розовыми коврами стелется по долинам цветущий миндаль, где воздух напоен ароматом лимона и гвоздики и где на склонах Троодоса, этого кипрского Олимпа, растут раскидистые кедры, прославившиеся еще с библейских времен.
Прибавьте к этому климат, летом иногда душноватый, но восхитительно теплый и солнечный в остальные месяцы, когда вся Европа дрожит от холода; можно понять французских королей, которые пришли от всего этого в восторг.
Давайте представим себе, как они едут, одетые в парчу и бархат, верхом на конях, покрытых шелком и украшенных серебром, в сопровождении своры гончих, едут по этому чудесному растительному ковру, сотканному неутомимой природой. Людовик Святой провел в королевстве Лузиньянов лучшую зиму за все время своих Крестовых походов.
Когда рыцари странноприимного ордена Святого Иоанна Иерусалимского, или госпитальеры, были изгнаны из Святой земли, они почти на двадцать лет нашли здесь спасительное пристанище. Здесь же они восстановили свой орден, прежде чем стать рыцарями Родоса и Мальты.
Давайте представим себе, как они едут, одетые в парчу и бархат, верхом на конях, покрытых шелком и украшенных серебром, в сопровождении своры гончих, едут по этому чудесному растительному ковру, сотканному неутомимой природой. Людовик Святой провел в королевстве Лузиньянов лучшую зиму за все время своих Крестовых походов.
Когда рыцари странноприимного ордена Святого Иоанна Иерусалимского, или госпитальеры, были изгнаны из Святой земли, они почти на двадцать лет нашли здесь спасительное пристанище. Здесь же они восстановили свой орден, прежде чем стать рыцарями Родоса и Мальты.
В XIV веке для Кипра наступает золотой век, в самом денежном смысле слова, в течение которого он наиполнейшим образом оправдывает свое название «остров счастья».
После падения крепости Сен-Жан-д’Акр папа римский своим указом запрещает христианским королевствам Запада какую бы то ни было торговлю с мусульманами. С этого момента основная торговля с Востоком сосредоточивается в кипрских портах, превратившихся в гигантские международные склады. Все пряности Азии, ароматы, ладан, жемчуга, самоцветы, сирийский хлопок, вышивки, шелка, золотые ткани, драгоценные масла, благовония, украшения, золотая и серебряная утварь проходят через Кипр, главным образом через Фамагусту, в несколько лет превратившуюся в один из значительнейших городов Леванта, ставшую чем-то вроде средиземноморского Гонконга наших дней.
Путешественники тех времен, которым довелось побывать в Фамагусте, оставили нам восхищенные рассказы о великолепии, богатстве, живописности этой торговой метрополии. Негоцианты всех рас в национальных костюмах – греки, евреи, сирийцы, армяне, арабы, эфиопы – смешивались на ее улицах, образуя единую красочную толпу. Все христианские религии – латинская и греческая ветви, несториане, армяне, якобиты и представители Сирийской православной церкви – уживались там, являя собой пример веротерпимости, все имели свои монастыри, свои храмы. Говорят, в городе насчитывалось триста шестьдесят пять колоколен, по числу дней в году, за что Фамагусту называли звенящим городом. И громкому звону бронзовых колоколов, отбивающих часы, повсюду со столов менял вторил звон золотых монет, частый, как биение секунд.
Все крупные торговые города – Венеция, Генуя, Пиза, Анкона, Монпелье, Нарбонна, Барселона – имели в Фамагусте своих консулов, соперничавших между собой в роскоши дворцов, над которыми развевались стяги их стран.
Один купец похвалялся, что построил великолепную церковь, потратив третью часть от прибыли, полученной за одну только поездку. Другие – братья Лахас, чья щедрость навсегда спасла их имена от забвения, – в дни приемов ставили на стол, как ставят обычно сласти или печенья, блюдо, наполненное драгоценными камнями, и гости могли брать их себе, сколько им было угодно. Дочери горожан получали в приданое драгоценности, «которые стоили дороже, чем все украшения французской королевы». И нередки были случаи, когда состояние куртизанки оценивалось более чем в сто тысяч флоринов, что равнялось половине состояния какого-нибудь короля.
Такова была Фамагуста, которая, по словам все тех же путешественников, затмевала Венецию, Александрию и даже Константинополь.
А как французские короли правили Кипром? Как крупные феодалы, каковыми они и являлись. Правда, сказочное процветание торговли на острове так много давало им по части удовольствий и удовлетворения страстей, что они старались не слишком притеснять его народ. При дворе этого восточного королевства – самом блистательном в ту пору – царили одновременно византийские и французские нравы, а дворцовые трагедии ни в чем не уступали тем, что разыгрывались при дворах порфирородных императоров и «проклятых королей».
А что французы оставили на острове после себя? Прежде всего – построенную ими новую столицу Никосию, которую называли городом садов и которая существует до сих пор, хотя садов в ней стало меньше. А еще потрясающие укрепления, шедевр оборонительной архитектуры, такие как, например, в Фамагусте, Кирении или как башня Колосси, резиденция командора ордена тамплиеров.
Они оставили церкви и аббатства, самое знаменитое из которых аббатство Беллапаис – удивительная жемчужина готической архитектуры среди пальм; наконец, они оставили удивительные замки, такие как Сент-Илларион или Буффавенто, невиданные по мощи крепости, построенные на отвесных скалах на высоте восьмисот и тысячи метров; глядя на них, невольно задаешься вопросом: каким чудом искусства, ценой каких невероятных трудов были воздвигнуты эти громады, что кажутся сегодня застывшим в камне сном?
Вот имена, вот творения, напоминающие о долгом пребывании на Кипре французской цивилизации.
Вдова последнего Лузиньяна, Катерина Корнаро, продала Кипр венецианцам, которые давно уже с вожделением на него поглядывали. Но дух Крестовых походов перестал уже витать над миром; папские запреты превратились в одни воспоминания. Франциск I вовсю торгует с Великим султаном. Появляются новые торговые города, и Фамагуста мало-помалу склоняется к упадку. Именно в этот период Отелло душит Дездемону.
Вынужден вас разочаровать: венецианский мавр не был черным. Не был он также ни адмиралом, ни вообще моряком, а был молодым инженером, работавшим на строительстве укреплений, и звался просто Кристофоро Моро. Кожа его была не темнее, чем у любого француза, носящего фамилию Моро́ (тут хотелось бы дать почувствовать различие в произношении, потому я и поставил ударение, чтобы читалось не как по-итальянски), или у грека, именующегося Мавро. Возможно, среди его предков был какой-нибудь военачальник, победитель мавров, который взял себе прозвище Иль Моро (Мавр), как Сципион[352] или Лиоте,[353] которых прозвали Африканскими.
Уехав однажды вместе со своей юной женой, он вдруг вернулся один. Загадочное исчезновение Дездемоны взволновало всю Венецию. То, как это незначительное событие было использовано Шекспиром, в значительной степени отличается от действительности. Однако трагедия Дездемоны кажется пророческим образом судьбы самого Кипра, трагическая выдумка стала историческим символом. Ибо сколько после этого крутилось вокруг Кипра, и Отелло, и Яго, сколько было убийств!
Аббатство Беллапаис в Кирении – памятник готической архитектуры Кипра. XIII в.
Через два года после этой частной драмы на остров и правда высаживаются мавры, то есть, я хотел сказать, турки, захватившие Кипр в 1570 году. Они останутся там на три столетия. И Кипр познает судьбу, выпавшую на долю всех греческих провинций Османской империи, независимо от их географического положения – островного или континентального. За быстрым, резким завоеванием следовали периоды веротерпимости, которые внезапно сменялись кровавыми репрессиями, не щадившими даже самих турецких вельмож, если они были замешаны в бунтах. Этот период уж никак не назовешь процветанием, наоборот, это был долгий упадок. Главной заботой османского правительства стало выкачивание денег из населения. Разоренный непосильным налоговым бременем остров обезлюдел. Ни центральная власть, ни ее представители на месте ничего не решают по поводу необходимых вложений средств: ни нового строительства, ни надлежащего ухода за памятниками предшествующих эпох; пахотные земли постепенно забрасываются, превращаясь в пустоши; болезни свирепствуют в городах и селах; расцветает бандитизм. О несчастный Восток!
После завоевания Кипра турецкая колонизация носила ограниченный характер. На остров прибыло всего около двадцати тысяч переселенцев, что объясняет тот факт, что турецкое население и сегодня составляет меньшинство.
Блистательная Порта проявила большую изобретательность, когда после изгнания с острова Латинской церкви восстановила Автокефальную Кипрскую церковь, частично предоставив ей право управления. Однако крайне иерархизированное духовенство начинает сплачивать вокруг архиепископа, превратившегося в этнарха – вождя нации, интеллектуальную элиту; церковь принимает на себя вековые надежды и чаяния народа; внутри ее начинает бродить дух свободы.
В 1821 году, когда в Греции вспыхнуло крупное антитурецкое восстание, всколыхнувшее всю Европу, османские репрессии обрушились на кипрскую верхушку. Вместе с архиепископом Киприаном были повешены главные греческие сановники и видные деятели.
Статус Кипра изменится только после завершения Русско-турецкой войны и последовавшего за ней Берлинского конгресса 1878 года. Дизраэли, не менее ловкий политик, чем Бисмарк, походя, в качестве благодарности за дипломатическую поддержку, оказанную им туркам, заполучил для Англии право управления Кипром. Он не мог не понимать стратегического значения острова. К шее Дездемоны протянулась новая рука.