ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Играя с ветром, Гамаюн кувыркался в поднебесье. Тяжелая снеговая туча медленно брела мимо. Ураганный ветер гнал ее прочь, на запад, а огромная пепельно–серая птица отважно сражалась с ветром, то ныряя в него, как в бурный поток, то отдаваясь на милость его порывов. Иногда, сложив крылья, Гамаюн падал к земле, но над самыми верхушками деревьев вновь выравнивал полет и ухитрялся переворачиваться через голову. Он не боялся ветра и гордился этим. Его залихватские крики неслись вдаль и на земле не были слышны.
Трое людей, стоя на высоком тесовом крыльце, смотрели на полуптицу, запрокинув головы. Падуб только что вернулся с охоты — проверял ловушки, — но сложил добычу у ног и забыл о ней. Он уже узнал столь много об этом мире наверху — недоступным, загадочным и манящим оставалось только небо.
Даждь бережно поддерживал Златогорку за плечи. Женщина обнимала мужа, другой рукой накрыв большой высокий живот. Младенец чувствовал настроение матери и толкался, просясь наружу. Родители не сомневались, что будет сын, и выбрали первое, детское, имя — Прострел. Ему уже подходила пора появляться на свет — радостного события ждали со дня на день, но разыгралась буря и завалила снегом дорогу к замку. Ехать с женщиной, ожидавшей родов, по снежному бездорожью было опасно, а потому решили ближе к сроку позвать кого‑нибудь из знахарок. Собственно говоря, Даждь собирался выехать сегодня — ждал только Падуба, которого хотел оставить подле жены.
Гамаюн издал еще один воинственный клич и воспарил в небеса, распарывая их словно серо–голубая игла. Он завис в вышине, трепеща крыльями и поднимаясь все выше и выше — его силуэт таял в небе.
— Возвращайся! — закричала первой Златогорка и, охнув, схватилась за живот — младенец отозвался на крик мощным ударом.
Даждь подхватил жену, но она уже оправилась и улыбалась ему.
— Давай назад! — закричал и он, призывно махая рукой.
Гамаюн вдруг замер, как неживой, и, сложив крылья, начал падать.
Он летел вниз, как сокол на добычу, но ветер подхватил его, завертел, словно осенний листок, и сразу стало ясно, что на сей раз отважный летун не справится. Златогорка закричала, испуганно оседая на пол. Даждь и Падуб вдвоем бросились к ней — и в этот миг Гамаюн тяжело рухнул на двор, перепугав всех еще больше.
— Видишь, что ты наделал! — в сердцах напустился на Гамаюна Даждь. — А что, если она теперь…
В этот миг Златогорка вдруг согнулась пополам, хватаясь за живот.
— Не могу, — простонала она сквозь зубы. — Ой, мама, все…
От неожиданности Даждь разжал руки, и, если бы не Падуб, подставивший плечо, женщина упала бы на крыльцо. Лицо ее исказилось, она дернулась, пытаясь встать, но только застонала, морщась.
— Видишь, что ты наделал? — повторил Даждь. — Видишь?
Гамаюн подпрыгнул на месте, встряхивая оперение.
— Ты не горюй, хозяин, — зачастил он. — Пусть она переждет, я приведу кого‑нибудь!.. Ты знаешь меня — я могу! Я справлюсь! Я быстро!.. Но если бы ты знал, что я видел!
— Потом, потом, — отмахнулся Даждь. — После расскажешь! Лети!
Гамаюн вскочил на занесенный снегом тын и вспорхнул прямо в ветер. Начинающийся ураган подхватил его, закружил, но Гамаюн выровнялся и полетел строго на север, к замку.
А с юга, прикрываясь снежной бурей, как щитом, подходили замеченные с высоты Гамаюном наемники Кощея. Они двигались не спеша, прочесывая горы.
* * *Ни Даждь, ни Падуб толком не знали, что делать с рожающей женщиной. Златогорка, побледневшая так, что было страшно на нее взглянуть, лежала на лавке и то стонала сквозь зубы, то хриплым голосом умоляла их не волноваться.
— Все пройдет, пройдет, — повторяла она как заклинание. — Мы с Живой говорили — мне еще целый день!.. Я отлежусь, вот увидите…
Она то дремала, что‑то шепча во сне, то просыпалась, в тревоге хватаясь за живот, то просила пить, то вставала и принималась ходить. Даждь не отлучался от нее ни на шаг. Падуб мялся у двери, не зная, уйти или остаться.
— Я слышал… — наконец подал он голос, — рожают в бане…
— Что ты стоишь? — тут же сверкнул на него глазами Даждь. — Беги живо!
У пекленца округлились глаза.
— Как? — прошептал он. — Мы что, сами?
— Самому мне не случалось, — молвил Даждь, — но я видел, как это делают другие… Ты мне поможешь?
Падуб кивнул и убежал готовить баню.
* * *Снаружи бушевала настоящая метель. В трех шагах ничего нельзя было увидеть. Короткий зимний день подошел к концу, и все погрузилось во мрак.
Сквозь завывание ветра ничего нельзя было разглядеть. Узкую тропку к бане замело, но Даждь на руках понес стонущую жену до спасительного тепла, где бережно, не обращая внимания на ее стоны и мольбы пополам с криками, раздел и уложил на лавку.
Бочком протиснулся в дверь Падуб, осторожно, чтобы не потревожить, положил подле веретено и нож и отступил, ожидая приказаний.
Златогорка страшно закричала, рванулась вверх, и пекленца как ветром сдуло. Захлопнув за собой тяжелую дверь, он привалился к ней спиной, отирая пот со лба и стараясь найти в себе силы вернуться — его помощь могла понадобиться.
Взгляд упал на распахнутые настежь ворота — как он въехал днем, возвращаясь с охоты, так их никто и не закрыл.
Проваливаясь по колено в свежий, только что налетевший снег, Падуб добрался до створок. Их замело так, что не своротишь. Но он рванул одну на себя с такой злостью, что не удержался и упал в сугроб.
Падение отрезвило его. Снаружи бесновалась буря, о каких выросший в жаре и духоте пекленец не слышал даже в сказках. Где‑то в ночи ревели и завывали жуткие твари, а совсем рядом под их стон и хохот рожала женщина.
Падуб встал и не отряхиваясь побрел назад.
Метель бушевала так, словно хотела уничтожить все живое в мире, но одинокий всадник, пробиравшийся лесом, словно бросил ей вызов. Припав к гриве лошади, он отчаянно погонял, не щадя ни себя, ни животное.
Почти на коленях конь вполз по снегу на холм и, пошатываясь, вошел в ворота. Падуб обернулся на скрип снега, и Жива, в сапогах и мужских портах, чуть не упала к нему на руки.
— Где? — только и вымолвила она, но сама уже поняла и устремилась к бане.
Даждь кинулся ей навстречу. Златогорка еле дышала, жадно ловя воздух почерневшими губами, искусанными в кровь. На ходу скидывая полушубок, рукавицы и кожаную подкольчужную куртку, Жива, оставшись в одной рубахе, подошла к роженице.
— Выйди, — кивнула она Падубу, застывшему с белым лицом у двери. — Там постой!
Пекленец исчез, будто его и не было.
— Мне тоже? — Даждь поднял голову.
Останься, — сурово приказала Жива. — Ты муж. И отец.
Взяв Даждя за руку, она молча усадила его подле разметавшейся на ложе Златогорки и вложила в его руку ослабевшие пальцы жены. Почувствовав его тепло и силу, роженица вдруг подняла голову и слабо улыбнулась.
— Ну, вот, а ты боялась, — — улыбнулась Жива ей. — Сейчас рожать будем! Ты только помоги мне немного…
И торопясь, пока Златогорка не начала тужиться, стала развязывать узелки на ее одежде. Жива уже стала матерью — это было видно по вновь появившейся талии и налившимся грудям. Под глазами ее залегли тени — следы боли и бессонных ночей. Она как будто постарела, но от этого не стала менее привлекательной. Даждь уже хотел спросить, кого она родила Велесу, но в этот миг Златогорка вдруг закричала и судорожно вцепилась в его руку.
— Помоги мне, — приказала Жива. — Переверни ее — пусть младенцу будет легче…
Даждь послушно исполнял все, что велела сестра.
— Она не умрет? — вырвалось у него.
— Она родит легче, чем я, — коротко ответила Жива.
Но тут Златогорка снова закричала, забилась в руках Даждя, ударяясь затылком о скамью.
— Нет! Нет! — кричала она. — Не тронь! Даждь! Даждь!
— Я здесь, — отозвался он, но жена ничего не слышала.
— Не воин! Не воин! — кричала она. — Я не хочу умирать! Я хочу жить!..
Жива склонилась над роженицей. Руки ее чуть дрожали от волнения и усталости, но она уже видела головку ребенка — такую же светловолосую, как у отца.
— Ну же, давай, давай, — уговаривала она. — Давай, сестра! Еще немного! Он уже здесь!
Но Златогорка вдруг глубоко вздохнула — и ребенок скользнул обратно.
— Устала я. — Женщина прикрыла глаза. — Дай поспать!
Даждь вскинул на сестру полные боли глаза, но -Жива вдруг яростно скрипнула зубами.
— Нет, ты у меня родишь, — прошептала она, к в ее руке блеснул нож. — Давай!
Увидев лезвие у самых глаз, Златогорка завизжала так пронзительно, что на ее крик ворвался Падуб. Тело роженицы изогнулось дугой — и на руки Живе легко и быстро скользнул младенец.
— Ну вот, а говорила — устала, — проворчала Жива, очищая личико ребенка.
Он сучил ручками, выворачивался.
Златогорка о усилием подняла голову.
— Кто? — шевельнулись искусанные в кровь губы.
— Радуйся! — Жива приподняла младенца, шлепнула его, и малыш зашелся громким криком. — Сын!
Он сучил ручками, выворачивался.
Златогорка о усилием подняла голову.
— Кто? — шевельнулись искусанные в кровь губы.
— Радуйся! — Жива приподняла младенца, шлепнула его, и малыш зашелся громким криком. — Сын!
— Дай. — Златогорка протянула дрожащие руки, и Жива положила новорожденного ей на грудь. Он был еще соединен с вей пуповиной, и, оставив мать заниматься младенцем, Жива торопливо и привычно сначала перетянула ниткой, а затем отрезала пуповину ножом.
Даждь, все еще держащий голову жены на коленях, только кривил губы в улыбке, не спуская глаз с ребенка. Щеки Даждя были влажны от слез, и он бережно нянчил, как младенца, свою левую руку. От локтя до запястья она была располосована ногтями Златогорки.
Увидев его рану, Жива ненадолго оставила мать с младенцем и подсела к брату.
— Получил в сраженье за свою семью, — пошутил он сквозь слезы.
Златогорка встрепенулась, услышав страшное слово.
— Он не будет воином! Я так хочу!
— Он будет чародеем! — улыбнулся Даждь, пока Жива останавливала ему кровь и обматывала раны чистой тряпицей. — Я свожу его в пещеры Святогора — будет наследник делам твоего брата. А потом ты родишь мне дочь… И мы обручим ее с… — Он вопросительно посмотрел на Живу.
— Сын, — кивнула она, не поднимая головы.
Убедившись, что все в порядке, Падуб присел на корточки у двери, вытирая рукавом доб. Он здорово замерз, стоя у двери, но войти в дом не мог, хотя теперь можно было и передохнуть.
Златогорка что‑то сонно ворковала сыну, качая его на груди. Она ни на что не обращала внимания и позволяла Живе хлопотать подле себя, наводя порядок. Чтобы не сидел без дела, Жива привлекла к работе Падуба, и он шастал туда–сюда, оставляя мокрые следы.
В такой мороз и вьюгу нечего было и думать переносить мать и дитя и дом, а потому поневоле первую ночь асе провели в бане.
Укрытая полушубком Живы, Златогорка отважно боролась со сном, не спуская глаз с младенца, и, чтобы не заснуть, повторяла его имя, меняя на разные лады и уже выговаривая сыну за то, что вырастет и будет баловником, за которым глаз да глаз нужен,
Даждь и Жива сидели около нее, Падуб опять пристроился у двери, как сторожевой пес. Он только что выходил во двор — завел коня Живы в конюшню. Выскочив сгоряча в одной рубахе, он теперь клацал зубами — холод был единственным, что ему не нравилось в верхнем мире.
Свечка озаряла рубленые стены. Брат и сестра сидели, держась за руки, и смотрели на младенца. Впервые в жизни поевший, он мирно спал.
— Принимала у меня сына мать, — тихо рассказывала Жива, — а пуповину ему я сама перерезала. Я долго мучилась — почти день и полночи. Зато знаешь, какой крупный — больше твоего!..
Златогорка ревниво вскинулась, мигом забыв про сон, и Жива поспешила ее утешить:
— С моим хлопот больше. Твой — радость одна!..
— Тебя Гамаюн позвал? — перевел разговор на другое Даждь.
— Да. Опять он. — Жива улыбнулась. — Он полетел за мной следом, да отстал. Должно, вернулся назад — в такую метель…
— Он настырный, — возразил Даждь. — Падуб, слышишь? Поутру съездим, поищем его!
Пекленец с готовностью кивнул, но не успел опять устроиться на полу, как насторожился, прикладывая ухо к двери.
— Там кто‑то есть, — сказал он. — Может, и Гамаюн..
— Добрался‑таки! — крутанул головой Даждь. — Замерз небось! Пешком по снегу с его лапами…
Он пошел к двери.
Златогорка привстала, загораживая малыша.
— Только не впускай его! — предупредила она. — Застудишь сына!
Даждь прислушался. Сквозь вой ветра доносились странные хнычущие звуки — так мог тихо плакать кто‑то сильно уставший и замерзший.
— Я провожу его в дом, — пообещал он.
Вскочивший Падуб набросил ему на плечи полушубок.
Улыбнувшись жене, Даждь откинул щеколду.
Дверь распахнулась от сильного рывка снаружи. Бросившийся на подмогу хозяину Падуб был отброшен в сторону, и чьи‑то темные тени вместе с ветром ворвались внутрь.
Погас огарок свечи. Пронзительно закричал проснувшийся ребенок. Златогорка вскочила, кидаясь к младенцу, но твердые руки, от прикосновения которых у нее все зашлось внутри, безжалостно отпихнули ее. Малыш захлебнулся плачем в чужих руках.
Порыв ветра оттолкнул и Даждя, он устоял на ногах, но не мог ничего увидеть в темноте. Слышал только крики и чьи‑то быстрые шаги.
Златогорка повалилась на лавку, потом вдруг опять схватилась за живот и закричала в голос. Догадавшаяся обо всем Жива бросилась к ней и закрыла собой от нависающих над ними теней.
— Дверь! — отчаянно закричала она. — Закрой дверь!
Падуб и Даждь ринулись наперерез теням, но опоздали — непрошеные гости выскочили, унося с собой новорожденного ребенка.
Мужчины выскочили следом — всадники уже выезжали за ворота.
— Кощей, — уверенно сказал Даждь. — Нашел!
— Это я виноват! — покаянно воскликнул Падуб. — Зачем оставил ворота открытыми!
— Не время сейчас, — осадил его Даждь. — Готовь коня. Вдогон поеду!
— Я с тобой!
— Нет. — Даждь даже оттолкнул пекленца, чуть не свалив его в сугроб. — Твоя забота — моя жена и сестра. Шкуру спущу, коль что с ними случится!
Падуб убежал.
В бане билась в истерике на полу Златогорка, Жива еле удерживала ее за плечи, уговаривая потерпеть. Она подняла на брата сухие невидящие глаза.
— Проследи, — бросил ей Даждь. — Вдогон поеду!
— Как? Куда? — привстала Жива. — Она же…
— Верни его! — закричала Златогорка, рванувшись к мужу. — Верни!
— Береги себя. — Даждь сжал кулаки. — Верну — или умру.
Не оборачиваясь, Даждь выскочил во двор, и через несколько мгновений верный Хорс уже мчал его по следам похитителей.
Проводив хозяина взглядом, Падуб обернулся на низкий полузвериный крик и зовущий его голос Живы. Он слышал истории, когда потерявшие ребенка матери сходили с ума, и с содроганием ждал, что ему придется усмирять потерявшую рассудок женщину. Но когда он вошел, Жива, удерживающая стонущую Златогорку, махнула на него рукой:
— Дверь закрой! Воды натаскай — и ко мне. Помогать будешь.
— Что? — не понял Падуб.
— Принимать второго.
Даждь погонял коня, идя по следу похитителей. Их крупные кони оставляли четкий след, взрывая заметенные бурей сугробы. Конечно, это не настоящие лошади — настоящих нежить боится и обходит за версту, но издалека этих тварей можно было принять за коней.
Долгая зимняя ночь успела подойти к концу, занимался невзрачный полусонный рассвет. Серый день вползал в теснины заснеженных гор, и Даждь отлично видел нескольких всадников в полуверсте впереди. Они пробирались по бездорожью, в то время как Даждю было легче идти по их следам. Он уже начал настигать их и готовился к битве.
Второпях Даждь не захватил оружия, но сейчас даже не думал об этом. Где‑то там сейчас горюет его жена, только что родившая и уже потерявшая своего первенца. Только девять месяцев, день в день, длилось их счастье. Столько лет он шел к этому, столько боролся за свое право жить, как все, что сейчас не побоялся бы выйти один против тысячи!
Похитители — судя по всему, наемники Кощея, — меж тем уводили его за собой все дальше и дальше. Пролетев небольшую прогалину, они выскочили на склон горы. По ее террасе в соседнюю долину вилась старая заброшенная дорога. Она была хорошо наезжена, а крутизна склона и его открытость ветрам не позволили буре намести много снега. Здесь всадники прибавили ходу, отрываясь от преследователя, хотя вряд ли догадывались о погоне.
К счастью, Даждь отлично знал местность — когда‑то он еще мальчишкой скакал по этим горам, пробуя молодые силы. Эта гора соединялась седловиной с другой, точно такой же, но поросшей густым лесом. В самой седловине уже сейчас было полно снега, но и в нем можно было найти брод. Выходила седловина к берегу залива, почти наверняка покрытому льдом. Оттуда открывалась небольшая луговина, по которой беглецам есть куда уходить, но до того они будут вынуждены двигаться строго по дуге — сначала по дороге на склоне горы, а потом вниз до берега залива и дальше почти версту вдоль его обрыва. Бели повезет, там их можно будет перехватить. С десятком воинов Даждь мог справиться и безоружным.
Он повернул Хорса. Жеребец съехал вниз по склону и по грудь провалился в рыхлый снег. Вставая почти на хвост, выбиваясь из сил, он короткими скачками пошел по седловине, пересекая ее поперек. Хорс животным инстинктом отыскивал путь и вынес хозяина на другую сторону, в чащу леса.
Отсюда ни Даждю похитителей, ни им — Сварожича видно не было, но Даждь их чувствовал. Вот сейчас они уже миновали дорогу и, чуть придержав на склоне коней, спускаются прямиком к обрывистому берегу залива. У них нет другой дороги, и они наверняка не догадываются, что где‑то есть другая.
Даждь чувствовал своего ребенка и даже с закрытыми глазами мог определить, где тот находится. Малыш и в самом деле сможет стать чародеем — если будет спасен.