Вячек некоторое время думал.
— Следует виновного изловить и предать суду по закону, — сказал он наконец, — по нашему закону, коли преступник из моего народа, или по твоему закону, коли ваш человек виноват…
— Быть по сему, коназ–брат, — быстро молвил Одорех и, приподнявшись, трижды хлопнул в ладоши. — Мои люди поймали вора из числа твоих людей. По закону отдаю его тебе, пока мы еще не сварили каши и нет между нами мира… Что по вашему закону полагается за воровство?
— У соседа ежели — платит виру, а коль платить нечем — сам иди и отработай, сколько присудят, — ответил князь. — А чужого..
Вячек хотел что‑то сказать, но в это время к костру, где пировали гости, подвели пойманного вора, и князь замолчал. В середине между четырьмя рослыми всадниками шел отрок не старше семнадцати лет, худощавый, жилистый, но сейчас казавшийся моложе. Руки его были туго скручены арканом, рубаха с цветным узором порвана на плече, на виске и взлохмаченных волосах запеклась кровь от старой ссадины, но шел он прямо и глядел гордо.
Однако, когда его подвели и поставили перед князем Вячеком, с пленником произошла перемена. Лицо его утратило суровость, удивленно вытянулось, глаза заблестели. Он с надеждой подался вперед, жадно вглядываясь в лицо князя, который был удивлен не меньше пленника, но справился с собой и гневно сдвинул брови. Остальные спутники князя настороженно притихли, тоже не сводя с пленника глаз.
Одорех внимательно наблюдал за отроком и князем.
— Вот он, вор, — молвил он. — Из твоего рода. Ты знаешь его?
Вячек не успел и рта открыть — отрок рванулся к нему и воскликнул:
— Отец! Отец, я…
Толмач что‑то зашипел на ухо Одореху.
— Он узнал тебя, коназ, — сказал тот. — Что ответишь?
Отрок смотрел на князя во все глаза, но Вячек сдвинул брови и отвернулся.
— Узнал или нет, — ответил он, — но закон один для всех. Что он украл у тебя, вождь?
Забрался в табун и увел лучшего моего скакуна — того, что я берег для жениха моей любимой дочери, — сказал Одорех. — На счастье, жеребец плохо знает человека — он сбросил вора, и потому его удалось поймать!
— Он украл коня? И лучшего?.. За такое без суда можно смерти предать… Бери, вождь, и делай с ним что пожелаешь!
Отрок отшатнулся, белея так, что это стало заметно даже при свете костра.
— Отец… — прошептал он. — Как же так, отец?
— Молчи, — оборвал его Вячек. — Ты не сын мне более!
— Но неужели из‑за коня?..
— Ты знаешь почему!
Одорех внимательно слушал этот разговор, почти не обращая внимания на то, что ему шепчет толмач. Выслушав, он окликнул гостя.
— Правильно ли я понял тебя, коназ–брат, — спросил он, — что я могу убить этого человека, когда и как захочу?
— Правильно, — ответил князь. — Он твой!
— Нет! — пронзительно закричал отрок, когда по взмаху руки Одореха его схватили.
— Если я не ослышался, он твой сын? — кивнул Одорех на отрока.
— Нет, не сын, хотя и рожден от меня, — сурово отрезал Вячек. — Его подменили болотные нежити в момент рождения. Он мне чужой и роду лишний. Род его изверг из семьи и племени, где я поставлен князем по завету предков. Он больше не принадлежит нам. Отдаю его тебе, вождь, — делай с ним что хочешь!
Пленник потупился, безразлично обмякнув на руках державших его воинов, а Вячек сурово посмотрел на него и, пробурчав что‑то, отвернулся.
Одорех привстал на колено. Давно ждавшие этого жеста кочевники подобрались, готовые, как звери, прянуть вперед. Многие хищно потянулись к оружию.
Одорех хлопнул в ладоши.
И тут же толпа пришла. в движение. Среди людей Одореха не было больше подвыпивших гуляк — все вдруг оказались трезвыми. Не было больше радушных хозяев и гостей — все сразу разделились на врагов и друзей, а те, еще быстрее, — на победителей и побежденных.
Выхватывая оружие, хозяева бросились на гостей, валя их наземь и безжалостно пресекая все попытки к сопротивлению. Тех, кто выпил больше, чем следовало, просто оглушали и связывали, но с большинством пришлось повозиться. Кто‑то из спутников князя выхватил меч и бросился на врагов, но после первых выпадов оружие выбили из рук, отрубив его вместе с кистью.
Сам князь Вячек был настолько не готов к бою, что опомнился только тогда, когда его, связанного как барана перед закланием, поставили подле его сына. Пленный юноша взглянул на отца и отвел глаза, краснея от боли и стыда.
— Прости, отец, — прошептал он едва слышно.
Связанных, оглушенных и раненых гостей стаскивали в кучу, порой просто швыряя наземь у ног Одореха. Тот остался стоять на одном колене, прищуренными глазами следя за происходящим.
Вячек рванулся к нему.
— Что это значит, вождь? — воскликнул он. — Что ты делаешь?
Одорех снизу вверх смерил князя долгим взглядом.
— Делаю что хочу, — скривился он. — Мой верх теперь, и ты мой пленник.
Князь оглядел своих людей, которые угрюмо молчали. Многие из них были ранены или искалечены.
— Что ты с нами будешь делать? — спросил князь тихо. — Продашь на юг?.. Я могу дать выкуп…
Одорех внимательно выслушал от толмача все, что сказал Вячек, и покачал головой:
— Не нужны мне твои табуны, коназ. И оружие не нужно. И продавать я тебя не стану. Но ты умрешь сейчас… как и он!
Палец нацелился на отрока, и тот побелел, отшатываясь, но не издал ни звука.
— Почему? — только и мог вымолвить князь.
— Казню его — ты повелел, — равнодушно объяснил Одорех. — Казню тебя — ты кровь сына родного мне отдал, и сердце твое не дрогнуло.
— А остальные? Со мной брат мой, его и мои сыновья, наши люди...
И остальных, — довольно оскалился Одорех, — чтобы мстить за тебя и род твой было некому!
— Но как же закон? — пробормотал ошеломленный Вячек. — Ведь с гостями так не поступают!..
Вождь кочевников не успел ответить — сквозь толпу, окружавшую пленников, протиснулся какой- то человек. Подбежав к вождю, он что‑то почтительно прошептал ему на ухо.
Тот одним прыжком вскочил на ноги.
— Готово, — объявил он, потирая руки. — Ведите их!
Пленники разом рванулись, но тщетно. Каждого схватили по трое воинов. Некоторых подняли на руки и понесли.
Самого князя уводили предпоследним, давая ему возможность увидеть, как ведут на казнь его людей и родичей. Подле него оставался всего один пленник — его сын.
Одорех гордо оглядел эту пару.
— Повезло мне, — похвалился он, — обо мне долго сказители петь будут, как я на малого птенца подманил всю стаю!
Вокруг засмеялись, а толмач привычно перевел слова кочевника пленникам.
Услышав это, отрок неожиданно дернулся из державших его рук с такой силой и прытью, что его не удержали. Он упал в ноги князю и закричал:
— Прости меня, отец! Я не виноват!.. Прости!..
На него накинулись, прижали к земле, затыкая рот. Но он продолжал биться и кричать еще очень долго — даже пока его несли вслед за князем и Одорехом.
Опушку леса, мимо которого некоторое время назад проехали гости, направляясь в стан кочевников, теперь было не узнать. Шагах в двадцати вглубь была небольшая поляна на вершине невысокого ровного холма. Пока в стане шел пир, здесь срыли весь дерн и выкопали неглубокую широкую яму с отвесными краями. Пленных подводили или подтаскивали к яме и бросали вниз. Все, даже молодые, молчали, стиснув зубы, и только когда подволокли того самого отрока, что отчаянно вопил во все горло и молил о пощаде, некоторые отвернулись, пряча глаза.
Его столкнули к остальным, и отрок тут же прижался к краю ямы, всхлипывая и стуча зубами от страха.
Вячек не чувствовал ничего, словно и не с ним все это происходило. Глядел на яму, горы земли по сторонам, людей с факелами и кирками вокруг, молчаливые деревья, что безучастно смотрели на происходящее у их ног, и поражался себе. У князя не дрогнула ни единая жилка, когда его подвели к краю ямы и придержали из почтения к мужеству чужака.
Снизу на князя глянули остальные — кто отрешенно, кто преданно, кто печально, но все — спокойно. Только одно лицо было залито слезами — отвергнутый сын, из‑за которого, как говорил Одорех, они все попали сюда, плакал, не стыдясь слез. В глазах его светился страх.
Вячек сам спрыгнул в яму и взглянул на отрока.
— У тебя сердце зайца, — презрительно бросил он. — Не мог жить как надо, сумей хотя бы умереть достойно!
Отрок шарахнулся прочь, вжимаясь в землю, она осыпалась под его ногами, стекая вниз струйкой.
Одорех Хромой подъехал к яме верхом вместе с сыновьями и знатью. Спешившись у края, он подошел и наклонился к пленникам, поманив пальцем князя.
— Слушай, что скажу, коназ, — тихо заговорил он вдруг на языке племени Вячека. — Перед смертью обязан ты узнать кое‑что. Помнишь, ты говорил, что земля эта вся ваша была — ваших отцов, дедов и прадедов. Так вот знай, что земля будет вашей уже насовсем, как ты хотел, — она станет твоим последним я вечным домом…
Он выпрямился и отошел от края, махнув рукой: «Зарывайте».
Он выпрямился и отошел от края, махнув рукой: «Зарывайте».
Когда комья земли полетели в яму, люди словно очнулись. Послышались крики, мольбы и проклятья. Громче всех вопил отрок. Он отчаянно извивался в своих путах, пытаясь ослабить ремень и спастись. Отрок оказался на краю ямы, где был уклон, и это ему немного помогло — он рвался вверх и звал на помощь еще долго после того, как последний ком земли упал на него…
Одорех стоял, глядя на яму, и не двигался с места. Вождь кочевников внимательно следил за тем, как идет работа. Только когда яма была засыпана полностью, и на поверхности не осталось и следа от закопанных здесь нескольких десятков людей, и могильщики начали уже укладывать на место дерн, он протянул руку.
Раб тут же подвел ему жеребца. Припав на хромую ногу, Одорех вскочил в седло, но не успел и тронуть коня с места, как из ночного леса донесся приближающийся стук копыт.
* * *Даждь и сам не понимал, что заставило его спешить в ненужную ему сторону. Доверившись Хорсу, он пустил коня без повода, и тот через десяток шагов круто свернул с торной дороги на лесную тропу. Жеребец упорно шел по ней и не желал останавливаться, даже когда завечерело. Он тянулся дальше и пробовал кусаться, когда Даждь спешился.
Именно тогда до него донесся пронзительный вопль — кто‑то кричал отчаянно и безнадежно, прощаясь с жизнью. Вскочив в седло, Даждь поскакал на крик. Ослабленный и искаженный эхом, он вел всадника по ночному лесу, но потом вдруг затих, захлебнувшись.
Неизвестного убили, он был мертв, но Даждь не в силах был остановиться. Пусть спасти человека он не мог, но покарать его убийц еще успевал.
Вдруг впереди меж деревьями мелькнул дальний свет. Там были люди. Если их много, совладать будет трудно, но ведь можно и договориться?
Прежде чем Даждь додумал эту мысль до конца, Хорс уже вынес его на поляну.
Почти полсотни людей, конных и пеших, разом обернулись к нему. Все конные были вооружены, у пеших же были кирки и факелы, и Даждь осадил коня.
Здесь не было трупов или впитывающейся в землю крови — только разрытый дерн. Хорс сделал несколько шагов к яме — и вдруг отпрянул, осаживаясь и фыркая. Даждь мельком взглянул на то место — и спешился одним прыжком. Ему показалось, что взрыхленная земля чуть колыхнулась.
Выдернув из сапога нож, он копнул землю. Она поддавалась легко. Чем глубже он рыл, тем быстрее углублялась яма. Земля и правда шевелилась — там, под нею, было живое существо, рвавшееся наружу. Опасаясь поранить его, Даждь отложил нож и стал рыть руками, разбрасывая землю.
Кочевники настороженно наблюдали за незнакомцем — явившийся неизвестно откуда, он казался странным. Но когда он принялся разрывать яму, Одорех очнулся от удивления и махнул рукой, посылая на него 'своих людей.
Всадники обнажили оружие, трогая коней. Даждь не обращал на них внимания — как раз в это время под его пальцами земля подалась, и он почувствовал чью‑то голову. Торопливо раскидав не успевшую слежаться землю, он с содроганием увидел вымазанное в глине и грязи лицо подростка. Задыхающийся отрок уже перестал бороться за жизнь. Он был без памяти.
Замерший над хозяином Хорс стукнул копытом о землю и всхрапнул. Даждь вскинул голову — его с трех сторон обходили воины, держа наготове оружие. Они явно не хотели, чтобы пришелец спасал жизнь этому человеку.
Окинув врагов взглядом, Даждь махнул рукой в их сторону и опять склонился над отроком. Всадники уже приблизились вплотную и готовились окружить пришельца. Они подбирались, сверкая обнаженным оружием — еще миг, и они кинутся на него.
До сих пор их сдерживало спокойствие незнакомца, который был поглощен откапыванием отрока, почти не подававшего признаков жизни. Но вот внезапный порыв ветра рванул в стороны кусты, и тишину дальнего леса нарушил вой волков.
Всадники не успели и шевельнуться, как из кустов навстречу им шагнули два огромных волка. Их было всего два, но кочевники сразу замерли, вытаращив глаза. Звери были совершенно белыми. Длинная, как лошадиная грива, шерсть их стояла дыбом, увеличивая рост, а глаза горели зловещим оранжевым огнем. Оба зверя разом ощерились и пошли на всадников.
* * *Когда волки отошли от кустов, освободившееся место тотчас же заняли два других зверя. За ними вышла третья пара, потом четвертая… Безмолвно, вперя взгляды в людей, звери выходили из леса.
Когда число волков достигло двух десятков, всадники дрогнули. Первыми не выдержали лошади. Они прянули прочь с диким ржанием и, не слушаясь поводьев, понесли седоков прочь.
Волки не прибавили шагу, не сломали строя. Молча, как призраки, они заполнили всю поляну, взяв ее в кольцо и оставив на ней только Хорса и Даждя. Усевшись на хвосты, они задрали морды к небу, и их разноголосое пение слилось с далеким призывным воем.
Даждь не обращал на них внимания. Разбросав землю в стороны, он выдернул тело отрока из ямы. Оно бессильно повисло на руках спасителя. Торопясь, Даждь положил отрока на землю, ножом распорол веревку на его груди и приник ухом к бездыханному телу.
Чародейные силы, которыми часто пользовался Даждь в прошлом, исцеляя раны, сами собой пришли в действие. Где‑то глубоко в груди отрока послышался хрип, а затем глухой неровный стук — сердце мальчишки еще билось. Когда Даждь выпрямился, юноша вдруг дернулся всем телом и придушенно задышал.
Одним движением Даждь вскинул отрока на руки и встал. Хорс мигом оказался подле, припадая на колено и подставляя спину. Витязь вскочил в седло и, правя только коленями, погнал его прочь, в безопасное место, где спасенный может отлежаться и прийти в себя.
Волки не двигались с места, пока поляна не опустела. Когда же топот копыт одинокого всадника стих в лесу, они поднялись и медленно, словно морок, растаяли в воздухе.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Его мотало из стороны в сторону, влекло куда‑то по ухабам сознания. Удушье и страх смерти терзали снова и снова. Он чувствовал, как на него, беззащитного, обрушиваются тяжелые комья земли, вдавливают в камень. Отрок метался в поту со стоном, стараясь избежать мучительной смерти. А она сидела подле, бродила кругами голодной волчицей и все скалилась в жуткой беззубой улыбке. Мрак беспамятства сгущался над ним, мрак небытия, в котором оставались лишь жадный блеск глаз смерти и ее хриплый дробный сухой смех.
Разум померк, осталась одна отчаянная жажда — инстинкт сохранения жизни. Отрок рванулся вверх последний раз — умереть на воле, но уйти любой ценой от удушья и тяжести холодной твердой земли на груди и глазах. Он дернулся, вместе с воздухом ловя ртом комья земли с прелой листвой, и…
Очнулся.
Усталое тело торопливо вбирало воздух, восполняя голод удушья. С отвычки голова опьяненно кружилась, кровь стучала в висках, вскачь летела по жилам, неся жизнь.
Постепенно в голове прояснилось, и юноша осознал, что жив на самом деле, что это не бред, не горящие глаза смерти, не ее тихий смех — это свет и потрескивание небольшого костра, у которого он лежал на теплой лошадиной попоне, заботливо укрытый шкурой волка.
На землю опустилась ночь. Костер горел на дне неглубокого оврага, окруженного густыми кустами и вековыми деревьями, кроны которых смыкались в вышине. Недалеко от костра лежал ствол поваленного дерева. На нем, боком к отроку, сидел незнакомый человек и задумчиво протирал лезвие длинного прямого меча из неизвестного металла, тускло и холодно поблескивающего при свете пламени.
Незнакомец был уже не молод — старше сорока, — но еще сохранил юношескую стать и ловкость. Широкие плечи обтягивала вышитая рубаха, кожаные потертые штаны заправлены в сапоги. Слегка вьющиеся волосы собраны на затылке в густой длинный хвост. Отрешенное лицо его было красиво, но на скулах лежали тени — следы пережитого.
Почувствовав, что спасенный ожил, незнакомец оглянулся на него, и полные губы его в обрамлении короткой русой бородки и усов заулыбались, а в больших светлых глазах лучилась такая теплота, что отрок сразу перестал его бояться.
Незнакомец отложил меч и придвинулся ближе.
— Очнулся, — ласково сказал он. — Ты счастливый — значит, выживешь… Как себя чувствуешь?
— Еще не знаю. — Юноша прислушался к себе. — А это вы меня нашли?
— Я. Мое имя Даждь, — представился воин.
— Дождь? — переспросил отрок.
— Даждь, — с ударением поправил его собеседник. — Даждь Тарх Сварожич, — раздельно произнес он. — Но если тебе трудно, можешь звать меня так, как зовут друзья и родные — просто Тарх… А как твое имя?
— Агриком зовут.
— Ты кто, Агрик?
— Венет.
Даждь Тарх перестал улыбаться и сцепил руки на коленях. Лицо его построжело, и он придвинулся еще ближе, к самому изголовью приподнявшегося на локтях Агрика.
— А они кто, Агрик? — бросил он косой взгляд на отрока.
Отрок закусил губу, сдерживаясь. Воспоминания страшного дня встали перед его глазами, и он с коротким стоном уронил голову на руки.