Юити прекрасно знал, как будут разворачиваться события. Если он одобрительно улыбнется юноше, они вместе будут спокойно пить до поздней ночи. Когда бар закроется, они выйдут на улицу. Изображая пьяных, они остановятся у входа в отель. В Японии, как правило, не считается странным, когда друзья-мужчины проводят ночь в одном номере гостиницы. Они закроют на ключ номер на втором этаже, где будут слышны гудки полуночного товарного поезда, проходящего поблизости. Поцелуй вместо приветствия, раздевание, двойная кровать с жалобно скрипящими пружинами, нетерпеливые объятия и поцелуи, первое холодное прикосновение их обнаженных тел, после того как высохнет пот, запах плоти и помады, бесконечное ощупывание в поисках удовлетворения, полное нетерпеливого желания тех же самых тел, тихие вскрики, противоречащие мужскому тщеславию, руки, влажные от масла для волос… Потом жалкая копия физического удовлетворения, поиски на ощупь сигарет и спичек под подушками. Затем бесконечный разговор, хлынувший, словно вода через разрушенную плотину, и они опускаются до детской игры двух друзей, не более того, с удовлетворенным на некоторое время желанием, до испытания силы в ночной темноте, до ударов при борьбе, до разных других глупостей…
«Положим, я пойду с этим юношей, – размышлял Юити, смотря в чашку с сакэ, – ничего нового не будет. Я уверен, что потребность в оригинальности будет удовлетворена не больше, чем прежде. Почему любовь к мужчине такая нерешительная? И все-таки разве суть гомосексуальности состоит не в том простом состоянии чистой дружбы, которое приходит после близости? В том самом тоскливом состоянии взаимного возвращения, ублажив свою похоть, к состоянию пребывания просто представителями одного и того же пола? Разве их вожделение не было дано им ради самой цели построения такого состояния? Люди этого племени любят друг друга, потому что они мужчины, как им нравится думать, разве это не жестокая правда, что только через любовь они осознают в первый раз, что они мужчины? Перед актом любви нечто чрезвычайно нежное поселяется в сознании этих людей. Их желание ближе к метафизике, чем к сексуальности. И что же это такое?»
Тем не менее, куда бы он ни посмотрел, он находил только желание убраться побыстрее. Любовники-гомосексуалисты Сайкаку не могут найти выхода, кроме как стать священниками или совершить синдзю-даттэ.
– Ты уже уезжаешь? – спросил юноша Юити, когда тот попросил счет.
– Да.
– Со станции Канда?
– Канда. Верно.
– Хорошо, я провожу тебя до станции.
Они вышли из этой грязной дыры и медленно шагали по узкой улочке, где теснились бары и маленькие забегаловки под наземными рельсами, в направлении станции. Было десять вечера. На улочке бурлила жизнь. Снова пошел дождь. На Юити была белая рубашка поло, на юноше – синяя, он неё за ручку портфель. Тротуар был узкий, им пришлось идти под одним зонтом. Юноша предложил выпить чего-нибудь холодненького. Юити согласился, и они отправились в маленькую чайную перед станцией. Юноша радостно болтал – о своих родителях, о своей умной не по годам маленькой сестричке, о семейном бизнесе в довольно большом обувном магазине в Хигасинакано, о надеждах, которые возлагает на него отец, о собственном скромном банковском счете. Юити разглядывал красивое крестьянское лицо юноши и слушал. Этот человек был рожден для обыденного счастья. Был только один тайный, невинный изъян, не известный никому. Именно этот изъян все и портил. По иронии судьбы он придавал лицу этого юноши некий метафизический штрих, о котором тот и не подозревал. От этого он выглядел как будто утомленный усилиями от высоких метафизических размышлений. Он казался человеком, определенно получившим хорошее воспитание, и, если бы не этот изъян, привязался бы в возрасте двадцати лет к своей первой женщине и был бы доволен собой.
Над головой вяло вращался вентилятор. Лед в кофе быстро таял. У Юити кончились сигареты, но юноша не предложил своих. Он находил забавным воображать, что произойдет, если они станут любовниками и поселятся вместе. Приятели, отказывающиеся убираться, неприбранный дом, жизнь, проводимая в каждодневном безделье, если не считать занятия любовью и курение.
Юноша зевнул, широко раскрыв рот, окаймленный дивными ровными зубами.
– Извини. Не то чтобы я устал, просто бы мне хотелось стряхнуть пыль этой компании со своих подошв.
(Это не означало, что он хотел порвать с гомосексуальным братством. Юити понял, что он намерен побыстрее договориться и начать жить с выбранным компаньоном.)
– У меня есть энгимоно [123]. Позволь тебе показать.
Забыв, что на нём нет пиджака, он сделал жест рукой, ища нагрудный карман. Потом вспомнил, что положил своё сокровище в портфель, когда решил не надевать плащ. Портфель лежал рядом, кожа облупилась по бокам. Его взволнованный владелец слишком быстро открыл замок, портфель перевернулся вверх дном, и его содержимое с грохотом вывалилось на пол. Юноша, как-то слишком забеспокоившись, нагнулся и принялся все подбирать. Юити не помогал ему, а внимательно рассматривал предметы, которые поднимал юноша. Там был крем. Лосьон. Помада. Расческа. Одеколон. Еще одна бутылочка какого-то крема. Предполагая, что ему придется спать не дома, он предусмотрительно прихватил все это с собой для утреннего туалета.
Юити не мог справиться с неприязнью, которую почувствовал при виде этой косметики, принадлежащей мужчине, который не был актером. Не подозревая об отвращении Юити, юноша поднял пузырек одеколона на свет, чтобы посмотреть, не разбился ли он. Когда Юити увидел, что одеколона осталось лишь на треть пузырька, его отвращение усилилось.
Юноша сложил упавшие предметы в портфель. Затем он озадаченно посмотрел на Юити, удивляясь, что тот не сдвинулся с места, чтобы помочь ему. Он вспомнил, зачем открывал портфель, и снова наклонился, отчего его лицо покраснело до ушей. Из отделения, предназначенного для мелочей, он вынул что-то крошечное и желтое на красной шелковой нитке и помахал им у Юити перед глазами.
Юити взял предмет в руку и стал рассматривать. Это была крошечная соломенная сандалия, сплетенная из желтой соломки с красной завязкой.
– Это и есть твой энгимоно?
– Да, мне его подарил один парень.
Юити откровенно посмотрел на часы. Он сказал, что ему нужно идти. Они вышли из чайной. На станции Канда юноша купил билет до Хигасинакано, Юити – до станции С. Их поезда шли в одном направлении. Когда поезд приближался к станции С. и Юити приготовился выходить, юноша, предполагавший, что Юити купил билет до станции С. из осторожности, чтобы не ехать в одно и то же место назначения, был повергнут в смятение. Он схватил Юити за руку. Юити вспомнил руку своей страдающей жены и грубо стряхнул его руку. Гордость юноши была задета. Желая принять невежливое поведение Юити за шутку, он выдавил со смешком:
– Ты действительно здесь выходишь?
– Да.
– Хорошо, я с тобой.
Они вышли на тихой, погруженной в ночь станции.
– Я иду с тобой, – настаивал юноша, преувеличивая своё опьянение.
Юити разозлился. Он неожиданно вспомнил, что ему нужно сделать один визит.
– Куда ты собираешься пойти, когда оставишь меня?
– А ты разве не знаешь? – холодно осведомился Юити. – У меня есть жена.
Юноша побледнел. Он не мог сдвинуться с места.
– Значит, ты водил меня за нос!
Остановившись, он заплакал. Потом подошел к скамейке, уселся, прижав свой портфель к груди, и дал волю слезам. Юити, видя такое комическое завершение дел, спасаясь, быстро взбежал по лестнице. Его явно никто не преследовал. Юити вышел со станции и бросился в дождь. Перед ним простирались больничные постройки, покоящиеся в тишине.
«Я захотел прийти сюда, – трезво рассуждал он про себя, – когда увидел выпавшее на пол содержимое портфеля этого юноши».
По-хорошему, ему давно пора было пойти домой, где в одиночестве поджидала его мать. Он не мог остаться на ночь в больнице. Однако он чувствовал, что если не пойдет в больницу, то не сможет заснуть.
Охранники у ворот еще не спали, а играли в японские шахматы. Неяркая желтая лампа была видна издалека. Из окошка ворот выглянуло темное лицо. К счастью, охранник вспомнил Юити. Он запомнил его как мужа, который оставался со своей женой, пока та рожала ребенка. Юити понимал, что его оправдания не имеют особого смысла, но объяснил, что забыл что-то ценное в палате своей жены.
– Вероятно, она спит, – сказал охранник.
Выражение лица этого слишком любящего свою жену молодого человека, однако, тронуло его сердце. Юити поднялся по слабо освещенной лестнице на третий этаж. Звук его шагов на лестнице неприятно отдавался эхом.
Ясуко не спала, но услышала звук поворачиваемой завернутой в марлю круглой дверной ручки, словно он ей приснился. Она вдруг испугалась, села и включила лампу в полке тигаидана [124]. Силуэт человека, стоящего вне досягаемости света, принадлежал её мужу. Прежде чем вздохнуть с облегчением, она почувствовала в груди приступ недоверчивой радости. Она увидела мужественную грудь Юити, облаченную в белую рубашку поло.
Супружеская пара обменялась парой-тройкой ничего не значащих слов. Из-за своей природной прозорливости Ясуко воздержалась от вопроса, почему он пришёл повидать её так поздно ночью. Молодой муж повернул лампу так, чтобы она светила на колыбельку Кэйко. Маленькие чистые полупрозрачные ноздри важно втягивали воздух во сне. Юити пришёл в восторг от обыденности своих эмоций, которые до сих пор дремали в нём. В этот момент они нашли безопасный и надежный выход и сумели подействовать на него опьяняюще. Юити ласково попрощался с женой. У него были все основания для того, чтобы спокойно спать этой ночью.
Утром, после возвращения Ясуко домой из больницы, Юити встал и услышал извинения от Кис. Зеркало, которым он всегда пользовался, когда завязывал галстук, упало и разбилось, когда она убирала дом. Этот незначительный инцидент вызвал у него улыбку. По-видимому, это был знак того, что прекрасный юноша освободился от власти зеркала, о котором говорилось в легендах. Ему вспомнилось маленькое блестящее черное узорное зеркало, которое стояло в гостинице в К. прошлым летом, когда его слух в первый раз упивался восхвалениями красоты Сунсукэ, и он так близко вступил в ту самую связь с всевидящим зеркалом. Перед этим Юити, следуя обычному мужскому предрассудку, решительно воздерживался считать себя красивым. Теперь, когда зеркало разбито, неужели он снова будет руководствоваться этим запретом?
Однажды вечером должна была состояться выездная вечеринка для какого-то иностранца в доме Джеки. Юити был приглашен через посредника. Его присутствие во время вечернего празднования было бы важно. Многие гости станут относиться к Джеки с большим уважением, если придет Юити. Узнав об этом, Юити заколебался, но в конце концов согласился.
Все было точно так же, как на вечеринке геев в прошлое Рождество. Молодые люди, которые получили приглашение, ожидали в чайной «У Руди». Все как один были в гавайских рубашках, которые на самом деле очень им шли. Эй-тян, Кими-тян из «Оазиса» и другие. Иностранцы были другие, что придавало сборищу свежесть и новизну. В группе молодежи были и новички – Кэн-тян и Кэт-тян. Первый был сыном владельца большого рыбного магазина, торговавшего угрями в Асакуса. Отец другого был управляющим банковского филиала, известного своей надежностью.
Все жаловались друг другу на дождливую погоду, пока сидели, ожидая машины иностранцев. За прохладительными напитками они травили глупые анекдоты. Кими-тян рассказал интересную историю. Бывший владелец фруктовой лавки в Синдзюку был вынужден переехать после войны в барак. И когда решил переделать его в двухэтажное здание, он, как глава фирмы, принял участие в церемонии закладки фундамента. С чопорным лицом он пожертвовал богам священное дерево. Затем настал черед красивого молодого служащего жертвовать священное дерево. Другие ничего не подозревали, но эта вполне обыкновенная церемония была тайным свадебным обрядом, совершенным на глазах у собравшихся. Двое мужчин, давние любовники, поселятся вместе после церемонии закладки фундамента – босс подстраховался, разведясь со своей женой за месяц до этого.
Молодые люди в разноцветных гавайских рубашках с короткими рукавами сидели в разнообразных позах на стульях этого привычного постоянного места встреч. Они были чисто выбриты, их волосы издавали крепкий аромат, их туфли блестели как новенькие. Один из них, поставив локти на стойку бара, напевал вполголоса популярный хит и без перерыва бросал игральные кости из затертого кожаного футлярчика. Изображая взрослую усталость, он вертел в руке черный кубик с красными [125] и зелеными точками.
Что ждет их в будущем? Ограниченное число мальчиков, которые вступили в этот мир, преследуемые одиночеством или охваченные невинными соблазнами, вытянут счастливый жребий, который принесет им в виде награды учебу за границей, недостижимую при обычных обстоятельствах. Подавляющее большинство некоторое время спустя из-за юношеской неумеренности, вероятно, постигнет с шокирующей внезапностью судьба превратиться с возрастом в мерзких стариков. На их юных лицах пагубная привычка к любопытству и непрестанная жажда возбуждения уже оставили свои следы. Дегустация джина ›в семнадцать, вкус предложенных импортных сигарет, разгульный образ жизни, который носит маску мужественной невинности, такой, какой не вызывает ни малейшего раскаяния, чаевые, навязанные взрослыми, и тайная их трата, внушенное без явных усилий желание потакать своим слабостям, пробуждение инстинкта украшать своё тело – все это без утайки выставлялось напоказ, не важно, какую форму оно обретало. Их юность была самодостаточной, и им некуда было деваться от неискушенности собственной плоти; их юность, которая не чувствовала завершенности, не могла снискать вообще никакого ощущения потери, хотя потеря невинности и была завершенностью юности.
– Кими-тян, ты чокнутый! – начал Кэт-тян.
– А ты дубина, Кэт-тян! – огрызнулся Кими-тян.
– Эй-тян, ты ненормальный! – заявил Кэн-тян.
– Слабоумный! – парировал Эй-тян.
Этот примитивный обмен колкостями был похож на проказы щенков, резвящихся в клетках за стеклянными стенками зоомагазина.
Было очень жарко. Вентилятор месил воздух, словно теплую воду. Все порядком утомились, но как раз в этот момент две машины иностранцев, приехавшие забрать их – седаны с откидывающимся верхом, – несколько улучшили настроение. Прокатиться с ветерком было куда приятнее, чем вести скучные разговоры в душном заведении.
– Ю-тян! Рад, что ты пришел! – Джеки обнял Юити, дружески похлопывая его по спине.
Хозяин, одетый в гавайскую рубашку с рисунком, изображающим море, паруса, акул и пальмы, обладал подсознательными инстинктами острее, чем представительницы женского пола, и, когда он повел Юити в зал, обдуваемый морским бризом, тут же шепнул юноше на ушко:
– Ю-тян! Что-нибудь случилось?
– Моя жена родила ребенка.
– Твоего?
– Моего.
– Удивительно!
Джеки искренне рассмеялся. Они подняли стаканы и выпили за дочку Юити. Однако в этом поступке было нечто, что заставило их почувствовать дистанцию между двумя мирами, в которых они обитали. Джеки был обитателем зеркальной комнаты, царства мужчин, на которых обращены все взгляды. Видимо, он будет жить там до самой смерти. Если у него родится ребенок, ему, вероятно, придется жить по другую сторону зеркала, отдельно от своего отца. Все людские заботы, как он их понимал, были совсем не срочными.
Оркестр заиграл популярную песенку. Мужчины танцевали, потея. Юити посмотрел в окно и разинул рот от изумления. То тут, то там в заросшем травой саду в тени островков зарослей вьющихся растений и кустарника мелькали тени обнимающихся фигур. Иногда чиркали спички, ярко высвечивая часть лица какого-нибудь иностранца.
Юити увидел, как в тени азалии на краю сада кто-то в майке с горизонтальными полосами, на манер морской тельняшки, отделился от другого тела. Его товарищ был одет в простую желтую рубашку. Двое мужчин, гибких как кошки, обменялись легкими поцелуями и разошлись в разные стороны. Через некоторое время Юити заметил того в полосатой майке, прислонившегося к подоконнику, словно он стоит так уже давно. У него было мелкое, жестокое личико, пустой взгляд, ротик как у обиженного ребенка и цвет лица жасминовидной гардении.
Джеки встал, подошел к нему и спросил небрежно:
– Куда ты ходил, Джек?
– У Риджмана разболелась голова, поэтому я ходил в аптеку, чтобы раздобыть ему каких-нибудь таблеток.
В молодом человеке, так очевидно лгущем, просто чтобы помучить другого человека, Юити узнал теперешнего любовника Джеки. Ходило много сплетен об этом юноше. Джеки выслушал его оправдания и вернулся к Юити, держа в обеих руках по стакану виски со льдом.
Джеки спросил у Юити:
– Ты видел, чем занимался этот лжец в саду?
Юити ничего не ответил.
– Ты ведь все видел, верно? Повсюду, даже в моем собственном дворе, он делает подобные вещи.
Юити увидел боль в глазах Джеки.
– Ты придаешь этому слишком большое значение, – сказал Юити.
– Те, кто дарит свою любовь, всегда великодушны, те, кого любят, – жестоки. Я был еще жестокосердней, чем он, к мужчине, который любил меня.
И с этими словами он принялся хвастаться, что даже в таком возрасте его высоко ценят иностранцы.
– Что делает человека жестоким, так это сознание, что он любим. О жестокости человека, которого никто не любит, не стоит и говорить. К примеру, Ю-тян, люди, известные как гуманисты, просто обязаны быть некрасивыми людьми.
Юити хотелось отнестись к страданиям Джеки с должным уважением, однако тот упредил его и самолично унимал боль, припудривая рану белым тальком тщеславия. Они вдвоем постояли там некоторое время и пообсуждали последние новости о князе Кабураги в Киото. Оказалось, что князь от случая к случаю показывается в одном из «таких» баров в окрестностях Ситидзё-Наигама.