Что там еще аналитики рассказывали? Исчезновения, по их данным, а других теперь и нет, происходили практически всегда в темноте и еще тогда, когда человек оставался один. Количество исчезновений, как говорят, не сокращается. То есть, если считать к оставшемуся народу, процентно даже растет. И правда, прямо эпидемия какая-то...
Ха! А я-то как раз один здесь. И в темноте.
Виктор перенес из-за головы затекшие руки вперед, бросил их поверх байкового одеяла. Поморщился в темноте.
Вот сейчас - раз, и нет меня. Приходит завтра посыльный от командира, а меня - нет. Спишут еще одну боевую единицу.
Мысли в голове крутились все ленивее и ленивее...
Пока в коридоре не послышался скрип половиц.
Тут же мелькнуло: расслабился, придурок. Где пистолет? Почему оставил на столе?
Но уже повернулась ручка, скрипнула дверь. Мелькнул было луч света из коридора, и опять стало темно. Даже кажется темнее, чем было. А потом сбоку привалилось мягкое, горячее, неожиданно нежное, до боли, до хруста, до ломоты в костях нежное.
И задыхающийся шепот:
- Нельзя сейчас никому по одиночке, нельзя... Ну, что же ты... Пусти... Не бойся... Это я...
***
И все же весна была совершенно небывалая. Старожилы качали головами и предупреждали, что не к добру это все, не к добру. А какое там добро? Народ уже стал паниковать без какой-либо информации, без руководства. А руководство края и города постепенно растворилось, как в киношном голубом тумане, и из Интернета стало известно, что все руководство теперь сидит почему-то не в столице края, а в небольшом городке на полпути к соседней области. Правда, говорят, губернатор в аварию попал, но это никого почему-то не расстроило.
Пару недель после событий на Гайве, а особенно после того, как разгромили управление внутренних дел, мужики отрывались по полной. Центр города сверкал битым и раздавленным в порошок стеклом, как раньше бриллиантами в витринах, которых теперь не было.
Почти не было и машин на улицах.
Кто с нормальной головой и со своим транспортом сунулся бы в центр? Дураков нет! Да и оставаться в городе... Заявления об увольнении, об отпусках - очередных или просто без оплаты, лишь бы не ждали на работе, так и сыпались на столы кадровиков. А тем и передать их было некому на подпись зачастую, потому что руководство само увязывало вещи и заливало запасные канистры бензином.
Билетов на поезд не было. Просто не было. Ни одного. Более того, в кассах, полузакрытых стальными ставнями, отвечали сквозь решетку, что и ждать и стоять тут нечего, потому что в связи с аварией на линии поездов не будет до окончания ремонта. Не стало вдруг и проходящих поездов. Как-то в один день все было сделано так, что поезда пошли вокруг, другой веткой, через Казань. Ну, правильно ведь - ремонт.
А самолеты совсем перестали летать. Говорят (те говорят, кто сумел добраться до Большого Савино в эти дни, кто туда сразу кинулся), что самолетов в аэропорту вообще нет, даже военных, которые всегда стояли за забором, и все здания заняты солдатами, которые гоняют посторонних и даже иногда стреляют в воздух, если приближаешься.
По городу все еще ходили трамваи и троллейбусы, но автобусов практически не было видно: водители заправились, на линию вышли, а обратно в парк не вернулись. Ну, понятное же дело - в такой момент можно и подзаработать, вывозя народ, а можно просто загрузить собственную семью и вещей побольше.
Нужен был только толчок, как команда, чтобы все вдруг ринулись из города куда угодно, лишь бы подальше.
День становился все светлее, ночь - все короче. Народ разговаривал о пропажах теперь уже в открытую, потому что не где-то там от кого-то и кто-то слышал, а вот, прямо в соседней квартире. Или, не дай бог, в своей семье. При этом очередные заявления о пропажах подавать было уже некуда: в райотделах милиции по изгвазданным полам сквозняки из разбитых окон носили какие-то обрывки бумажек и пепел.
Правда, говорят, оружия там никто не нашел. Как-то так вышло, что когда толпа подходила к зданию районного ОВД, там уже никого не было. Не было и оружия в оружейной комнате.
Кто-то кинул клич, что надо бы идти к армейским, потому что там есть склады и есть оружие. Но на это поднять толпу не смогли. Потому что - зачем оно, оружие это? От кого отбиваться? А отдельные хулиганствующие группки были рассеяны военными патрулями еще на подходе к режимным объектам.
При этом, что интересно, большинство крупных предприятий продолжали работать. Народ по инерции или просто из врожденной дисциплины квалифицированного рабочего поднимался утром и разъезжался электротранспортом по заводам. И вода в кранах была. И электричество в проводах.
По ночам горели фонари там, где их не разбили зимой.
На окраинах спокойно работали магазины.
Вернее, не совсем уж спокойно, а в "ночном режиме", то есть выдавали продукты через форточку. За стеклянными дверями и за витринами в торговых залах были видны суровые мужики в черной форме охранных агентств.
Охранники в эти дни были нарасхват.
А еще вдруг оказалось, что просто необходимы городу учителя и воспитатели. Почему-то дети...
Нет, не так. Просто раз за разом происходило и отмечалось у людей в сознании странное. Вдруг приходил в свою школу или в детсад плачущий ребенок и заявлял, что идти ему больше некуда, потому что папка уехал, а мамка ночью пропала. Или наоборот - мамка уехала, а папка пропал. Или совсем уже фантастический, если думать о статистических данных и о вероятности такого, случай, когда пропадали все взрослые в семье. Дети же хотели есть и пить. И им вдруг резко стало не хватать взрослых.
То, что учителя, особенно давно работающие в школах - это "охрененные патриоты и настоящие коммунисты", знали все. И смеялись над этим раньше. А теперь эти тетки и дядьки с горящими глазами вышибали из все еще работающих заводов матрацы, одеяла, кровати, еду, охрану. И ведь получалось у них! На месте школ постепенно образовывались интернаты.
Почему-то именно дети...
Да, если глядеть общую статистику, то процент детей в общей численности населения постепенно возрастал. Нет, и дети, бывало, пропадали, и целые семьи вдруг не выходили на связь и не открывали дверей своих квартир, но все равно чаще дети оставались.
Перед Первомаем распустились разом тополя, просыпав на тротуары клейкую и пахучую чешую почек. Никто их не подметал, потому что некому было этим заниматься. В первую очередь прекратились все работы по обслуживанию населения и жилого сектора. Те работы, которые оплачивались из бюджета. Потому что все решили, что никакого бюджета просто нет, а бесплатно работать, только за "погонялки", за "давай-давай", никто не собирался.
Наконец, через автомобильный мост, на котором теперь стояли только военные с БТР в самом конце, где поворот на Курью, проскочила первая, еще совсем короткая колонна из пяти легковушек, из багажников которых торчало что-то длинное, не помещающееся в салон, а сами машины выглядели осевшими на все четыре колеса, будто везущими тяжелый груз.
И сразу как будто весь город сдвинулся с места.
Причем, колонны такие двинули вроде как одновременно во все стороны из города. Не только на запад, но и на север, к Березникам и Соликамску, на восток, в Сибирь, на юг, вниз по Каме, пошли тяжелогруженые машины с затесавшимися в колонну автобусами, набитыми людьми и какими-то вещами.
Там, где стояли военные - за мостом, у аэропорта, у заводов некоторых - никого не задерживали. Только смотрели и по рациям сообщали куда-то о происходящем. И все.
Колонны ушли, умчались вдогонку отстающие, стараясь прибиться к толпе, быть со всеми, а жизнь в городе продолжалась. Только машин на улицах практически не осталось. Стояли закопченные и ржавые на Компросе, те, что погорели еще во время событий начала весны, да изредка проезжала почти украдкой малолитражка из оставшихся, вызывая общий поворот головы на звук мотора: смотри, а эти-то еще не уехали!
И весна. И солнце в речной воде.
***
- ...Валь, завтра уезжаем. Делать нам тут больше нечего, кроме как дожидаться...
Валентина стояла у большого окна в гостиной и смотрела вниз, на пустой двор, в котором раньше кипела жизнь и вдоль всех тротуаров стояли блестящие цветные автомобили. Теперь у их подъезда парочка осталась, вон там чей-то джип, но его грузят - видно, сегодня уезжают. За углом она знала, соседская девятка. Вот и все, что осталось.
- Вы поезжайте, а я останусь.
- Не понял. Ты серьезно?
- Сень, ну куда я поеду от детей, а? У меня полшколы на плечах. Кто ими будет заниматься?
- У тебя своих двое!
- Да. И своих двое... И эти, которых двести почти - тоже свои. Я уеду - кто останется?
Муж подошел сзади, остановился, не касаясь, перевел дыхание, выравнивая голос, чтобы не сорваться, не закричать:
- И что теперь? Будешь сидеть и ждать? И мы с тобой? А потом - раз...
- Нет, вы езжайте, езжайте. А мне надо оставаться.
Она говорила спокойно и уверенно. А когда повернулась, и он посмотрел в ее глаза, то стало ясно: решение принято. Он ее породу знал. И теща такая же была. Твердокаменная. И где она теперь, теща? Но говорить жене об этом нельзя. Слезы уже были выплаканы. Глаза уже были сухи.
Все. Теперь надо решать только за себя и детей.
- Хорошо, мы поедем одни. Завтра. Или послезавтра.
- Я провожу. Ты только предупреди.
Ну, вот все и решилось. Они в молчании - а что тут обсуждать? - поужинали, потом поели дети, и им было сказано, что завтра они поедут с папой на машине.
- А мама?- тут же спросил младший. Старший промолчал. В его возрасте уже не так тянутся к матери.
- Мама подъедет потом.
По телевизору были фильмы и какие-то концерты. О Молотове в новостях не говорили. Компьютера у них дома не было, потому что считали родители, что компьютер мешает учебе - глупая игрушка. Рано еще покупать компьютер - так говорили они.
Спать легли рано, чтобы пораньше выехать.
Утром Семен Васильевич Косоруков, тридцати пяти лет, русский, считающий себя православным, потомственный токарь, гордящийся этим, зашел в ванную, щелкнул выключателем. Пыхнуло, посыпались осколки.
- Лампа сгорела,- наверное, успел еще подумать он. Точно сказать нельзя, потому что дверь вышибал снаружи старший сын и потом стоял молча, тупо смотря в пустую ванную комнату. Мать туда даже не заглядывала. Она сидела на полу у стены, куда опустилась, когда Семен не ответил на стук. Валентина молчала и не плакала. Она уже знала, что ей делать. После завтрака она повела детей в школу, в свой коллектив, к людям.
***
На фотоснимках, которые лежали, рассыпанные по широкому столу (он всегда хотел напомнить, чтобы стол этот заменили - очень уж неудобно через него перекрикиваться), город выглядел почти таким же, как раньше. Только сравнивая старую и новую съемку можно было заметить блокпосты перед плотиной и у моста, брошенные машины на центральных улицах, обгорелое здание в самом центре, дымы на окраинах. А в остальном все было обычным. Как любой город из космоса.
- Ну, и что мне с этим всем делать? В Интернете, небось, тоже эти снимки уже выложены?
- Кроме закрытых районов,- подтвердил помощник.
- А вот это что?- постучал пальцем по снимку.
- Это машины. Колонны машин.
- И что они там делают?
- Просто стоят.
- Что, опять наши что-то напортачили? Опять мне прикрывать их грехи? Опять траур объявлять?
- Нет, они даже не доехали до границы оцепления. Мы не знаем в точности, что там случилось. Посылать же кого-то на... Ну, на смерть, практически... Без крайней надобности...
- А связь есть у нас с местными?
- Связь есть. Направленный луч.
- Ну, пусть посмотрят, что ли. Все равно им там оставаться. Ведь решили уже...
Помощник черкнул в блокноте, кивнул. Опять замер у угла стола, ожидая распоряжений.
Ну, и какие теперь делать распоряжения? В добрые старые времена, небось, устроили бы тотальную зачистку, выжгли заразу, а потом заявили бы об аварии на опасном производстве, и траур объявили на всю страну. Ордена-медали посмертно, шествия, траурные митинги... А тут, в этой типа демократии нашей...
Да еще надо и с соседями ближними и дальними объясняться, что угрозы для них нет, заразы как таковой нет (или просто ученые все еще найти не могут просто?). Бомбу, мол, мы кидать не будем. И не собираемся.
А они не верят. Все, как обычно. Раз мы говорим - не верят. Ищут тайный смысл.
Европа требует допустить к месту... Как они там назвали, ученые наши?
- Как они назвали это место?
- "Место прокола",- тут же откликнулся помощник. Хороший парень, хоть и стучит кому-то. Надо будет, кстати, разобраться, на кого он работает. Дать поручение.
- Вот-вот. "Прокол" какой-то выдумали.
Фантастику, похоже, тоже любят. А приборами ничего не зафиксировали. И спутник американский висит постоянно - тоже ничего сказать не могут. Но зато и не лезут, потому что и так все видно. И потому что и так с ними поделятся информацией, если что.
Допускать желающих в город все равно придется. Надо будет только процедуру выработать и согласовать. И так, чтобы не было постоянного потока туда-сюда. Послали группу - и ладно. И все. И закрыли дело. Но - только туда.
Кольцо сплошное никак не можем создать. Дороги вроде перекрыли, а сплошняком никак не можем. Сил не хватает. Площадь-то - ого-го!
А вот если бы такое в Москве случилось? Вот где площадь. Вот где народ... Вот где паника...
Опять же лезут все с советами. Что там - с советами, с настоящими требованиями лезут! Боятся они заразы там у себя. После историй с гриппами все боятся заразы. А заразы никакой так и не обнаружено. Боятся еще излучения, а излучения тоже никакого нет. Хотя, никак и никому это не доказать, если уже десятки тысяч... Десятки тысяч! Или больше? И что - десятки тысяч? Умерли? Заболели? Насколько опасно все это? Что не грипп - это понятно. А что? Военные молчат или кивают на ученых. Те говорят, что мало информации, требуют допустить для изучения. А сами смотрят на военных. Мол, не ваше ли там что-то сработало?
По стране уже самосуды пошли. Паника настоящая. А паники нам только и не хватало. Вон, папку из МВД принесли. Сводка впечатляющая. Правда, они у себя подсуетились и письмо свое разослали, чтобы, мол, тех, кто из Молотова, изолировать, а потом направлять обратно в свой город. Партиями такими. Но не везде удается. Жертвы уже есть. И опять - гадость какая! Своих же, своих бьют, а милиция только наблюдает. И зачем нам такая милиция, спрашивается?
Ксенофобия - это когда чужих. А когда своих - как назвать?
Правда, и эти хороши. Какого хрена они бойню в Сочи устроили?
Все каналы повторили кадры с похищенным с набережной пацаном, что силуэты вырезал. Пытали бандиты его. До смерти пытали. А потом их взяли, правда, со стрельбой, на перегоне, да не довезли до изолятора. Фактически отдали толпе на растерзание. Опять же - что, в своих стрелять?
Но идея-то у них была сумасшедшая, конечно. Мол, все, кого тот парень вырезал из черной бумаги, все и пропали. Мол, колдун или инопланетянин или связь какая-то. Вот бандюганы молотовские и послали бригаду "разобраться". Ну, разобрались. По-своему. Ни того парня теперь, ни тех бандюков. А идея сумасшедшая осталась. Одна из тех идей, что подкидывают регулярно. Список уже целый этих идей. Сумасшедших.
Наука же молчит, молчит. Никаких новых данных.
Помощник кашлянул, привлекая внимание.
- Ну?
- Вы назначили Совет безопасности. Осталось пятнадцать минут.
- Спасибо. Ну, я пошел тогда.
Не забыть похлопать по плечу и улыбнуться. Чтобы все было, как обычно.
Хотя, как обычно уже не будет.
И все равно, надо, чтобы было спокойно и улыбчиво. Паники нам только не хватало. И разговоров лишних - тоже. В общем, как в старом школьном анекдоте: ты же директор, сынок!
Глава 10
"Не забудь купить хлеб"! Для двух сотен московских семей ежемесячно этой обыденной фразой заканчивается привычная счастливая жизнь. Дети, старики, мужчины, женщины ненадолго выходят из своих квартир и не возвращаются обратно. На длинные пятнадцать лет их фотографии ложатся в папки с надписью: "Пропавшие без вести". Искать дольше -бессмысленно, считают закон и сотрудники оперативно-розыскного управления ГУВД столицы.
"Комсомольская правда"
Поздняя весна в Прикамье - пожалуй, лучшее тут время года. Не холодно, хотя и дует еще, бывает, с севера вдоль русла, но веет приятной прохладой, а не влажным снежным мозгляком. Уже солнечно. Бывали года, как по заказу, когда даже дожди шли в то время, когда все работали. А как отдыхать, в выходные дни и в праздники - сразу солнце и теплынь.
В "Правде" как-то написал московский корреспондент, что Молотов - тополиный город. Так и было. Когда строили все эти поселки возле производств, связывали их дорогами, то новые жильцы первым делом на субботниках вкапывали рядами те деревья, что наверняка приживутся - тополя. И не те, южные, пирамидальные - они не выживали в суровом климате. И не те, которые называют "черными", карагачами, мелколиственные. А местные - с листьями на нижних ветках в две ладони. И сами ветки - в толщину ноги взрослого человека. Бурь и ураганов тут не случалось, поэтому слабой корневой системой никто тополя не пенял. И вырос среди уральских хвойных лесов город-парк, в котором трехэтажные, а потом и пятиэтажные дома прятались под огромными тополями. Только в новых кварталах высоченные блестящие стеклом башни смотрели свысока на только что посаженные прутики деревьев во дворах.