Дети белой богини - Андреева Наталья Вячеславовна 12 стр.

- А чего они так кричат?

- Да кто их знает? - отмахнулась Ольга. - Го­ворят, нервы. Это у нас денег нет - и нервов нет.

Кричи не кричи, все равно ничего не изменится. Вот и молчим.

Когда мать Павла, Ирина Михайловна, про­ходила мимо, весело сказала: - С гостями вас!

- Спасибо! - радостно ответила та.

- А ты чего не сворачиваешься? - спросил За­вьялов. — Совсем ведь стемнеет скоро!

- И-и-и...! Сказал! У нас вечером самая жизнь начинается! Пятница сегодня. Скоро за добавкой побегут.

- Спиртным по ночам торгуешь?

- А ты что, налоговая инспекция? - рассмея­лась Ольга.

- Да я так спросил. Я, вообще-то, с Павлом хотел поговорить, но раз у них гости... Придется отложить. — Завьялов вздохнул.

- А насчет чего поговорить? - насторожилась Ольга.

- Да так...

- Плохо выглядишь, Саша, - не удержалась она. - Переживаешь, да?

- Ну, допустим, - нехотя сказал он. - Что в городе-то говорят?

- А что говорят? Боятся. Мол, бандит какой-то в городе объявился. Часом не тот, что в тебя стрелял?

Этот вариант он из виду упустил. И в самом деле, куда исчез Косой? Если бы это было убий­ство с целью ограбления, тогда в первую очередь подумал бы о нем. Но зачем рецидивисту Косому убивать какую-то медсестру? И потом, незнако­мого человека Маша в больницу не впустила бы.

- Нет, - покачал он головой. - Думаю, тут дру­гое.

- Значит, маньяк?

- Да что вы заладили: «маньяк, маньяк»! Се­риалов поменьше смотрите.

- Да как же, Саша? Ночью, топором по голове...

- А с чего вы взяли, что топором?

- Так все говорят...

- Ну и город! Ладно, я пойду. Кстати, ты не знаешь, была у Павла девушка?

- Почему была? - удивилась Ольга. - Есть. Любовь неземная.

- А почему же он не, женится?

- Это не так просто! - снова рассмеялась быв­шая одноклассница. - Пашка-то не на кого-ни­будь, на дочь мэра глаз положил!

-Даты что?!

Завьялов передумал уходить. Павел Павнов и Вероника - это уже интересно!

- В школе они вместе учились. В старших классах. В той самой элитной школе, что на ок­раине Фабрики находится, аккурат напротив До­лины Бедных. Паша-то по оценкам туда попал. Парень - умница, я ж тебе говорила! Он им пока­затели поднимал да перед комиссиями блистал. Веронику недаром за одну с ним парту посадили. Аттестат-то кто ей вытянул? Паша! Все в гости к ним ходил, то задачки Веронике решал, то сочи­нения писал. Они его раньше прикармливали. Как же! Бесплатный репетитор! Наглая денежки счи­тать умеет! А когда надобность отпала, коленом под зад.

- Значит, в старших классах, - задумчиво ска­зал Александр. - Этому роману уже лет семь...

- А не восемь? Мэр-то когда к нам приехал? Помнишь? Второй срок досиживает. Говорят, в Москву теперь хочет. Депутатом в Думу. Приелась семейству провинция.

- А если не выберут?

- Выберут! - подмигнула Ольга. - У Наглаи Серафимовны такие связи! Саша, в Москву на днях собирается. Шубку норковую прикупить, а то пообносилась. Вот стерва, а? Правильно гово­рят: у кого хлеб черный, а у кого алмазы мелкие.

- Насчет Павла и Вероники. Между ними что-то было?

- Так он ради нее и поступил в областной уни­верситет. Думал, диплом получит, и ценности ему прибавится. Как поступил, раскатился было с предложением руки и сердца, дурачок! Да куда там! Отца нет, мать на рынке торгует. А эти с боль­шой родней хотят быть. В Москву собрались. Тут даже Горанину не светит. Он первый в городе же­них, и то Наглая нос воротит. Мол, беспородный, да к тому же старый. Господи! Что она, дуреха, в мужиках понимает? Это Герка-то старый! И - эх! Ему бы в киноартисты, так вся страна с ума бы сходила! У него своя порода, мужицкая. Дочка и то умнее. Говорят, из-за Германа ее под домаш­ним арестом держат.

- Вон оно что!

- А она все равно к Герке-то бегает. И даже не прячется, все в городе знают. Говорят, сегод­ня в «Мечте» сидели. Мне знакомая шепнула, она их там видела. Звезда-то наша даже слезу пус­тила. Не бросай, мол. А? Каков? Паша просто зубами от злости скрипит, Ирина Михайловна говорила.

Оперативно! Каких-нибудь три часа прошло с тех пор, как Горанин и Вероника покинули кафе «Мечта», а уже весь город знает! Чего не услы­шали, то досочинили. Кажется, он начал пони­мать причину ненависти Павла Павнова к Герма­ну. Пока парень учился в университете, любимая девушка загуляла со старшим следователем про­куратуры. И как ни пытались родители оторвать ее от Горанина, Вероника все равно вернулась в родной город и теперь уговаривает любимого уехать. Упрямство это или и в самом деле роко­вая любовь, но узел завязался непростой. Тут рас­путывать бесполезно - рубить надо. Но тогда при­чем здесь Маша? Назло Веронике? Или Павел просто-напросто ходил к ней исповедоваться? А Маша могла что-то ему рассказать...

- Заболтался я с тобой, Оленька.

Александр поспешил рапрощаться с одно­классницей.

Прояснить ситуацию может только сам Павел. Но зеленой «четверки» с московскими номерами У входа в рынок уже не было, приехавший в от­пуск старший сын Ирины Михайловны увез род­ственников домой. Мешать им не хотелось, и За­вьялов зашел в ближайший магазин за хлебом да за вермишелевым супом, к которому последнее время пристрастился. Заварил кипятком - и обед готов.

Уже когда подходил к своему дому, вновь уви­дел серебристую иномарку Германа и взглянул на часы: начало шестого. Горанин отсутствовал два часа. Серебристая иномарка свернула в Долину Бедных. Завтра надо бы зайти и спросить, знает ли тот о Павле и Веронике?

День четвертый

С утра не мог дозвониться: в коттедже у Горанина никто не брал трубку. На рынок, что ли, от­правился? Как и любой житель города N, Герман свято чтил традицию: даже если зарплату не дали, субботнее утро необходимо провести на рынке. Одни приезжают туда, чтобы торговать, другие, чтобы сделать покупки, третьи просто поглазеть и встретить знакомых. Ведь это главное, и чуть ли не единственное место общения. Почти каж­дую неделю из столицы привозились новые вещи. В рыночный день городские модницы блистали нарядами, и зрелище это заметно поднимало на­строение у жителей N.

Раньше он тоже ходил в субботу на рынок. Раскланивался со знакомыми, покорно носил за женой сумки, в которые Маша складывала покуп­ки. Был, как все. Потом жена готовила празднич­ный обед, обед выходного дня. Так и жили: от суб­боты до субботы. От первого рабочего дня неде­ли до первого выходного. Но то время прошло. Наскоро перекусив, Завьялов оделся потеплее, и, взяв деньги и большую сумку, поспешил на Пятачок. Оттуда маршрутки шли до центрального городского рынка без остановки.

Как и в любую субботу, на Пятачке была тол­чея. В такие дни понимаешь, как же велико насе­ление России! И все ведь хотят жить хорошо, ник­то не хочет плохо. Но счастья заведомо меньше, чем жителей, вот и кочует оно из одной семьи в другую, нигде подолгу не задерживаясь. И нече­го жаловаться.

Рыночный маршрут был разработан еще Ма­шей в первый же год супружества. И ни разу не нарушался. Сначала в мясные ряды, потом туда, где торгуют молочными продуктами, а уж потом за овощами. Если нужно было купить что-то из одежды, то прочее откладывалось до следующе­го рынка, и не меньше часа отводилось пример­кам. Продуктовые закупки и поход за вещами Маша никогда не смешивала.

Ему не нужна была одежда. К прошлой зиме Маша одела его с ног до головы. Именно одела, потому что был он при ней, как ребенок: скажет примерить — примерит, скажет покупай — купит. Холодильник давно уже пуст. К этому Завьялов привык. Но сегодня покупал продукты не пото­му, что они были нужны ему, а машинально, по­вторяя маршрут, которым ходил с Машей.

- Разуй глаза! Там кость килограммовая! А то я не знаю, как они рубят! — послышалось слева.

Сразу узнал этот визгливый женский голос. Московские гости Павновы вальяжно шли меж­ду рядами. Он - вразвалочку, покачивая барсеткой, она - громко комментируя покупки:

- У нас в Москве так клиентов не обслужива­ют! Чего это вы мне ложите?

- Москвичи! - прошипел кто-то. - Сама-то из Ольховки, давно ли вместе с матерью молоком на рынке торговала!

Женщина обернулась, смерила говорившего презрительным взглядом. И мужу:

- Вася, расплатись... Ну почему у вас десятки такие рваные? Вот у нас в Москве...

Он заспешил к выходу. В молочных рядах ку­пил творога. Маша говорила, что творог ему по­лезен. Потом захотелось купить бананов. В его детстве подобной экзотики не было. И с той поры, как в городе появились бананы, не мог равнодуш­но пройти мимо. Хоть один да купит, чтобы тут же съесть. И порадоваться при этом: «Вот ведь, в нашем городе N, в российской глубинке, имеется такая вещь, как бананы! Ты подумай!»

Павла и его мать он увидел, когда искал себе теплые носки. Обычно таковые к каждой зиме покупала Маша, но Маши больше не было. А ноги мерзли, как и прежде. Душа вроде омертвела и не просила больше ничего, но холод, пробираю­щий до костей, все равно чувствовался. Живое болело, требовало внимания и бережного к себе отношения.

У торговой палатки Павновых стоял покупа­тель, чему Александр обрадовался. Павел занят, можно за ним понаблюдать. Интересно, знает он его, Машиного мужа? Последнее время частень­ко сталкиваются, и Павнов еще ни разу себя не выдал.

Вдруг его локоть взяли в тиски сильные пальцы.

- Наблюдаешь? - в самое ухо сказал склонив­шийся к нему Горанин.

- Фу! Напугал! - вздрогнул Завьялов и обер­нулся.

Вот он, герой городских сплетен! Куртка рас­стегнута, без шапки, темные волосы припороше­ны снежком и холода ведь не чувствует! Через плечо перекинут ремень спортивной сумки. Для похода на рынок маловато. Всем известно, как старший следователь прокуратуры любит поку­шать. Сумка раздулась, но, судя по тому, как дер­жит ее Герман, там что-то объемное, но легкое. Не продукты.

- А ко мне мать должна скоро приехать, - пой­мав его взгляд, охотно пояснил Герман. - Ты ж ее знаешь: с полной выкладкой Евдокия Германо­вна каждый раз прибывают.

Горанин говорил с иронией, но взгляд его за­метно потеплел. Мать он любил, а назвали Гер­мана в честь деда, героя Великой Отечественной.

- Как она? - поинтересовался Александр. И не из вежливости, а потому что Евдокию Герма­новну уважал. С его покойной матерью они были подругами.

- Потихоньку. Звонила на днях. Капусту по­рубили, кабанчика закололи. А капуста у Герма­новны знатная! Да ты пробовал. Только деревен­ская так хороша! Сегодня хотела приехать, да отец заболел. Я бы и сам к ним выбрался, но не могу сейчас. Работа.

- Что-то случилось? - насторожился Завьялов.

- Да все то же. - Горанин обернулся, прове­ряя, нет ли кого поблизости, и, вновь пригнув­шись, сказал: - Поехали ко мне. Разговор не для посторонних ушей, а шептать тебе я не могу. По­ловины не расслышишь.

Завьялов в нерешительности замялся.

- Брось! - решительно сказал Герман. - Я, что хотел, уже купил. Об остальном Вера Васильев­на позаботится. А ты, я гляжу, полную сумку на­бил? Я на машине. Давай, подброшу тебя, оста­вим покупки - и ко мне.

- Не стоит. Я много купил, половины не съем. Поедем сразу к тебе, картошку на сале пожарим. Это я еще в годы холостяцкой жизни освоил. Те­перь придется вспомнить.

Горанин зашагал к выходу. Едва за ним по­спевая, Завьялов снова думал о том, - что у него в сумке? Одежда? Но ее Горанин покупает толь­ко в фирменном магазине. Подойдя к машине Гер­ман небрежно швырнул свою сумку в багажник,

...Пока он жарил картошку на сале, Горанин начал разговор:

- Как думаешь, где я вчера был? Александр вспомнил двухчасовое отсутствие друга, но, чтобы не выдать себя, равнодушно по­жал плечами:

- Понятия не имею!

- У Федора, больничного сторожа.

- Зачем ты к нему поехал?

- Ну, ты даешь! За свидетельскими показани­ями! - важно заявил Герман. - Погоди, я принесу.

Вернувшись с папкой, достал несколько листов, исписанных мелким аккуратным почерком. «Хо­роший почерк - признак посредственности», - За­вьялов вспомнил расхожую фразу и усмехнулся. Потом начал читать вслух:

- «Той ночью я не спал. Сначала обошел зда­ние больницы, потом вернулся в сторожевую и прикорнул на диванчике. Около полуночи медсе­стра Мария Завьялова открыла входную дверь и выглянула наружу. Я не придал этому значения и вскоре задремал. Прошло около двух часов. Раз­будил меня женский крик, а вскоре под окнами сторожевой пробежал человек. Это был высокий мужчина в темной куртке, в руках он держал ло­мик, похожий на тот, которым я зимой скалываю со ступенек лед...»

- Постой... Он же мне сказал, что в руках у мужчины ничего не было!

- А в каком виде был Федор, когда с тобой разговаривал?

- Ну, чуть-чуть выпивши. Потом все добав­лял.

- А! Я же его застал абсолютно трезвым и по­говорил с ним, по всем правилам. Официально.

Завьялов нахмурился, вспомнив, как Герман получил показания бабы Тани. Неужели опять надавил?

- Ты читай дальше. Картошку я помешаю. Герман пошел к плите, а Александр вновь ут­кнулся в листки протокола допроса:

- «... Мужчина показался незнакомым...»

- Как так? - оторопел опер.

- Протрезвел, и память прояснилась, - пожал плечами Герман.

- «Неоднократно он навещал по ночам мед­сестру Марию Завьялову, чему я был свидетелем. Потому не придал значения тому, что в два часа ночи он пробегал под окнами сторожки. Только утром я понял, что он и есть убийца...»

- Не круто ли, Гора?

- Как есть. Дальше мой вопрос: «Вы смогли бы его опознать?»

- «Вы смогли бы его опознать?» - «Да, конеч­но. Я знаю, что его зовут Павлом, и два месяца назад он лежал в нашей больнице, где и познако­мился с медсестрой Марией Завьяловой...»

- Осталось только устроить опознание, офор­мить все, как положено, и, считай, дело в шляпе. Вчера вечером я дозвонился до прокурора. Санк­цию на обыск и на задержание Павнова мне вы­дадут в понедельник утром. Я хотел пригласить тебя в понятые.

- Обыск? - удивился Александр. - А что это даст?

- Что-нибудь да даст, - загадочно сказал Гер­ман. - Ну, ты доволен?

- Сам не знаю. Думаешь, показаний сторожа достаточно?

- Будут и другие. Сотрудники больницы рас­скажут, как Павел Павнов домогался Марии За­вьяловой, преследовал ее, настойчиво ухаживал. И, получив отказ, естественно разозлился. Нигде официально не работает, вечерами толкается на Пятачке в подозрительной компании, распивает с друзьями спиртные напитки. Чьи показания при­лагаются. Хороший букет получается! А?

- Постой, какие еще друзья?

- Найдем, - уверенно сказал Герман. - Дума­ешь, он по вечерам дома сидит? Как же!

- Но мне сказали, что он хороший парень, ти­хий, застенчивый.

- А ты мне что недавно сказал? Что он мань­як, который разбил машину, а потом витрину. И украл костюм. Разве не так?

- Так.

- Ну и в чем дело? Дай-ка мне протокол. Герман аккуратно убрал листки в папочку. Показаниям Федора Завьялов не поверил. Но в том, что сторож Павнова опознает, не сомне­вался. Такое давление не выдержать и тертому ка­лачу, а уж Федор скажет и подпишет все, что угод­но. Только бы не трогали. Если у Павла нет али­би, он загремит за решетку. Поэтому и спросил:

- А если у него алиби?

- Какое? Дружки подтвердят, что был с ними, распивал спиртные напитки? Не пройдет. Да и не подтвердят они. Мать скажет, что Паша был весь вечер дома, а ночью преспокойно спал в своей теплой постельке? Какой суд ей поверит? Мать всегда на стороне сына. Показания близких лю­дей судом не учитываются. Так-то.

- Но это может оказаться правдой!

- Вот обыск и покажет, где правда, а где ложь. Ну, давай обедать. Пить будешь?

-Нет.

- А я буду!

Завьялов уже решил, что завтра навестит Павнова. Черт с ними, с московскими гостями! Ин­туиция должна подсказать, убивал тот Машу или нет. Надо просто с ним поговорить. О Веронике и Павле решил пока молчать. Когда Герман вы­пил водки, как бы вскользь спросил:

- А почему ты все-таки не женишься?

- На ком? - спросил Герман, жуя картошку. -Вкусно! Хорошо у тебя получается, Зява! Вот я готовить не умею.

- Ну и женился бы.

- На ком?

- Хотя бы на Веронике.

- Хочешь сказать, что можешь представить себе Нику, жарящей картошку на сале? - Гора-нин расхохотался.

- Я ее не знаю. Но, может быть, она окажется хорошей женой и Хорошей хозяйкой?

- Ты ее мать знаешь?

- Аглаю Серафимовну? - (С языка чуть не сорвалось «Наглаю»). — Откуда? Наслышан, ко­нечно.

- Иметь такую тещу, все равно, что стоять на табуретке с петлей на шее. Чуть потерял бдитель­ность, и табуретка - бац! Одно движение ноги тещи, и ты качаешься с высунутым языком. Она меня все равно уничтожит. Это не женщина -ядерная бомба. Все и всех вокруг испепеляет. Ника говорит, отец по дому на цыпочках годит. Мэр города! Что уж обо мне говорить! Я, Зява, на цыпочках ходить не умею.

- Но если любовь? .

- У кого? - откровенно удивился Герман.

- У тебя, у нее.

-У нее это простой каприз, а у меня... Ну, ска­жем так: давление обстоятельств. А любовь в жизни у настоящего мужчины может быть толь­ко одна. И все твои женщины обязательно похо­жи на первую.

- Значит, ты с ней порвал?

- Это не так-то просто. - Герман промокнул губы салфеткой. - Девчонка упряма. Потому что избалована. И, как ни крути, папа - мэр. Власти у него всяко больше, чем у меня. Я в прокуроры хочу, а он запросто может мне так кислород пе­рекрыть, что останусь, без средств к существо­ванию.

- Это ты о чем?

- Да так. К слову. Мне остается либо очаровать Аглаю, что практически невозможно, либо... -Герман тяжело вздохнул.

-Либо?

- Либо подсунуть девчонке другую игрушку. Авось она от меня отстанет.

- А по-моему, она тебя очень любит.

- Ты-то откуда знаешь? - удивился Герман.

- Это видно. Когда любят - видно.

- И кого, по-твоему, я люблю, раз это видно?

- Это было бы слишком смелое предположе­ние.