Дети белой богини - Андреева Наталья Вячеславовна 3 стр.

- Ты-то откуда все это знаешь? - вздохнул Завьялов. - Ты ж никогда не был женат!

- По-твоему, все дело в штампе, который ставят в паспорте? Вот это самая большая глупость, на которую способен мужчина.

Штамп в паспорте Завьялов поставил вопре­ки мнению друга. И Машу полюбил уже после того, как стал ей благодарен за оказанное дове­рие. Жили они хорошо, но с детьми решили не спешить. Когда все наладится, тогда и случится. И вот теперь случилось. Только не наладилось, а развалилось. Он не признавался себе в том, что раздражительность - следствие отказа от приема лекарств. Все дело в бессоннице. Нервничая, он начал много курить. Маша возмутилась:

- Что ты делаешь?! Тебе же нельзя!

- А что мне, вообще, можно? Пить, как я по­нимаю, тоже нельзя. Работать нельзя. Что даль­ше? В чем смысл моей жизни?

Маша была не настолько умна, чтобы рассуждать о смысле жизни вообще и его в частности. Она была простой русской женщиной, которой откровенно не повезло в первом браке, а теперь разваливался и второй. Она умела молчать и терпеть, — качества в нашей жизни самые ценные. Но терпеть проще на расстоянии. И Маша стала чаще дежурить в больнице по ночам. Он же на­чал ее ревновать. Когда первый раз появился но­чью в больнице, Маша обрадовалась. Во второй, насторожилась. А после пятого спросила:

- Ты что, меня проверяешь?

- С чего ты взяла? - пробормотал он.

- Неужели ты думаешь, что я способна тебя бросить вот такого... такого... - она замялась, а он моментально вышел из себя.

- Больного, да? А если бы я был здоров? Ушла бы, да? Ну, скажи!

- Саша, перестань.

- Ты либо прячешься от меня, либо...

Он боялся произнести вслух свое подозрение, что у Маши появился любовник, поэтому, гром­ко хлопнув дверью, выскочил на улицу.

Городская больница находилась на самой ок­раине N, на пересечении двух дорог. Одна огиба­ла Фабрику, другая вела в Долину Бедных. От дома, где жили Завьялов и Маша, до больницы было минут пять-семь быстрым шагом и столько же от нее до коттеджа, в котором жил Герман. За­вьялов, выйдя от Маши, направился было к нему, но передумал и развернулся на полпути. Ничто теперь так не выводило его из себя, как вид бла­гополучного и здорового друга, который благо­разумно не полез под пулю в отличие от глупого и безрассудного Зявы,

«Мне надо чем-то себя занять, - думал он по дороге к дому. - Иначе можно запросто сойти с ума». Денег им с Машей хватало. Даже остава­лось, и они открыли счет в банке. Жена работала сверхурочно, хватаясь за любую возможность подработать, он получил солидную сумму при от­ставке, да и ежемесячные выплаты были по мак­симуму. Не многие пенсионеры в городе столько получали. Завьяловых теперь считали людьми за­житочными, он даже начал чувствовать скрытую неприязнь фабричных. От бедности и безысход­ности люди невольно обесценивали такие вещи, как здоровье, любовь и тихое семейное счастье. Зато деньги, которых ни у кого не было, возводи­лись в культ.

Завьялов понимал, что в этом нет их вины. Сам он к деньгам стал равнодушен. И к неприяз­ни окружающих тоже.

По ночам, мучаясь бессонницей, он пытался разобраться в случившемся и приходил всегда к одному и тому же. «Господи, прости их, - произ­носил мысленно, глядя за окно, в темноту. (С тех пор, как побывал по ту стороны жизни, стал тай­но верить в Бога.) - Господи, прости! Ибо они, как дети. И, как детям, им хочется конфет. А дос­тается только черный хлеб и слезы. Слезы...»

Так было и в ту ночь: он мучился бессонни­цей, а утром встал, доехал на автобусе до центра и в городском универмаге купил краски.

День третий

Его рисунки Маше не понравились. Понача­лу она обрадовалась, что муж бросил хандрить и с упоением предался новому увлечению. Но од­нажды, увидев одну из акварелей, невольно вздрогнула:

- Саша, что это?

- Темнота, - коротко пояснил он.

- Темнота? - удивленно переспросила жена.

Да, черного цвета на альбомном листе хвата­ло. Но фон был весь испещрен какими-то точка­ми, черточками и кружками. Она смотрела и не могла понять. Так и сказала растерянно:

- Я не понимаю... Ребенок нарисовал бы лучше.

- Чего тут не понять? - разозлился он, - Это моя мечта! Дай сюда! - И вырвал рисунок из ее рук.

Мечтал он теперь только о сне. И рисовал сны. Те, которых не было. Долго гулял, пытаясь ус­тать настолько, чтобы вечером упасть замертво и провалиться в забытье. Падал, но не проваливал­ся. Но сдаваться не собирался. Когда-нибудь это должно было кончиться.

Бродя по улицам, Завьялов приглядывался к людям, заходил без особой нужды в магазины, кафе, на почту, в Сбербанк и впитывал все, как губка. Учился читать по губам, что говорят, но наряду с этим научился слышать не только слова, но и мысли. Оказывается, люди думали не то, что говорили, и движения губ их выдавали.

У человека, утратившего хотя бы наполовину одно из пяти чувств, взамен развивается интуи­ция. Тот, кто не может слышать или видеть, не­вольно пытается угадать. И временами он более близок к истине, чем тот, кто обладает слухом и зрением идеальным.

Во время одной из прогулок он увидел краси­вую машину. Такая была у Германа. Серебристая иномарка, формами напоминающая хищную рыбу со спойлером вместо хвоста. Попав на сушу, она не задыхалась, напротив, нахально грелась на сол­нце, подставляя дневному светилу гладкие бока, и ему до смерти захотелось разбить ее и выпот­рошить. Герману должно быть от этого больно.

Он прошел мимо, но мысль о машине не да­вала покоя. Хотел закурить, но вспомнил, что дал слово жене. Дома все ходил взад - вперед, нервни­чал. Собиравшаяся на дежурство Маша сказала взволнованно:

- Саша, да на тебе лица нет! Что случилось?

- Ничего. - Он скрипнул зубами.

- Нет, так дело не пойдет. Выпей лекарство, увидишь, тебе сразу станет лучше. Один раз. Ради меня.

- Ну хорошо, — согласился он и послушно проглотил две таблетки снотворного.

Маша ушла на работу успокоенная, уверен­ная в том, что ночью муж не будет страдать. Он, действительно, спал. Но спал беспокойно. А ут­ром первым делом взял папку с ватманом, достал чистый лист и начал рисовать.

На этот раз темнота подарила образ. Искоре­женная машина с разбитым лобовым стеклом жа­лобно смотрела на него выбитым оком правой передней фары. Огромная рыбина словно попа­ла в схватку с другой такой же хищницей и по­терпела сокрушительно поражение. Он ведь так этого хотел! Подумал вдруг - что будет, если Маша увидит рисунок. Его фантазии перешли границы дозволенного. Спустившись вниз, он отошел подальше от дома и, скомкав акварель, выбросил ее в мусорный контейнер. Вздохнул с облегчением - ну, вот и все. И запретил себе об этом думать.

Но однажды, совершая свою обычную прогул­ку, решил вдруг, что напрасно избегает той ули­цы, на которой видел серебристую иномарку. Боль прошла, насолить Герману уже не хотелось. Он теперь то любил его, то ненавидел. Был день, ког­да восхищался ловкостью друга, был день, когда готов был того убить.

Сегодня ярко светило солнце, сентябрь под­ходил к концу, и все понимали, что после вспыш­ки тепла наступят долгие сумерки осенних холо­дов. Все спешили насладиться хорошей погодой, пока не зарядили дожди. Он шел по улице и улы­бался. Ненависть - это сумерки, а солнечный свет рождает любовь. Круглый год в городе N гуляли ветра, невольно вызывая в людях тревогу, сегод­ня же было безветренно и тихо. Совсем как в ту ночь, когда стояли на крыльце с Германом.

И тут он увидел машину. Ту самую машину, которая недавно сияла и радовала глаз. Теперь машина была разбита. На лобовом стекле — дыра, от которой паутиной расходились трещины, фары выбиты. Точь-в-точь, как на его рисунке. Он за­мер, не в силах отвести взгляд. Объяснение было только одно: кто-то нашел его рисунок. И вопло­тил жестокие фантазии в реальность.

Сидевшие на лавочке женщины вдруг оборва­ли беседу. Догадался, что из-за него. Пришлось подойти поздороваться.

- Ничего, если я посижу здесь и покурю? -спросил, доставая из кармана пачку «ЛМ», куп­ленную тайком от жены.

- Чего ж, сидите, - переглянулись они.

Его, родившегося и выросшего на Фабрике, здесь знали все. Представляться было не надо. Женщины заговорили о здоровье, потом переки­нулись на местную милицию. Он понял, что в этом подъезде живет любовница сотрудника ГАИ. Одного из больших начальников. И что по ночам тот оставлял машину у дома, нисколько не опаса­ясь. Ведь все в городе знали, чья это машина. По­куситься на нее мог разве что сумасшедший.

- Той ночью-то как сигнализация завоет! -пожаловалась одна из женщин. - В трусах из дома выскочил! Сама видала. Да куда там! Пока с пя­того этажа спустился, тот-то уже убежал.

- Быстро он ее, - счастливым голосом сказа­ла ее собеседница.

- Ломом раздолбал. За пять минут. Ломик-то здесь же и валялся.

- Быстро он ее, - счастливым голосом сказа­ла ее собеседница.

- Ломом раздолбал. За пять минут. Ломик-то здесь же и валялся.

- Ругался, небось, начальник?

- У-у-у! Матерился, страсть! А Верка-то как рыдала! Она ведь его сколь времени заманивала! С женой хотела развести. Почитай с неделю уж у ней ночевал. Но теперь - все. Как отрезало. По бабе бы так не убивался, как по машине.

- Что баба, - вздохнула женщина, - сегодня одна, завтра другая.

- Не пойму, что в Верке они находят? Я тебе, знаешь, что скажу...

Сплетница понизила голос, но по движению губ он понимал все. Затянулся глубоко, сделал безразличный вид.

-... сам Горанин.

-Ну-у-у?

- Я тебе говорю. Был он здесь. Точно. -Может, неон?

- Ну разве нашего Германа с кем-нибудь спу­таешь? Ему бы, шельмецу, в киноартисты, а не в следователи. Я, как увижу, прямо обмираю! А он, ты подумай, к Верке шастает! Когда на мэровой дочке запросто мог жениться! А Верка-то - раз­веденка! И годков ей... Дай прикину... Да постар­ше Германа будет! Машины у них похожи.

- У кого? - не поняла собеседница.

- У гаишника этого и у Горанина.

- Так, может, кто перепутал?

- Может, и перепутал. У нашего Германа не­навистников много.

У него перехватило дыхание - не в бровь, а в глаз! Но тут одна из кумушек всплеснула руками:

- Ой! Сериал же начался! Заболтались мы с тобой!

- Пойдем ко мне, муж-то аккурат опосля се­риала с работы придет, я уж привыкла. Как по часам сверяюсь. А потом мы на дачу. Тебя не под­везти?

- Спасибо, выручите. Капуста-то еще сидит.

- Да и мы по капусту. Только не рано ли? С месяцок бы еще посидеть.

- А говорят, у соседей половину кочанов уже срезали. Надо бы поспешить.

-Да что ты?!

Продолжая обсуждать животрепещущую тему, воровство на дачах, обе направились к подъезду. Он нагнулся, чтобы завязать шнурок, и тут увидел это. Ломик, о котором говорили жен­щины. Кто-то засунул его под лавку да так там и оставил. Вытащив ломик, повертел его в руках. Гм-м-м... Что-то знакомое. Вещицу эту он уже держал когда-то в руках. Знакомая вещица...

Его размышления были прерваны вышедшим из-за угла дома человеком. Высокий широкопле­чий мужчина, насвистывая, направлялся к разби­той машине. Его темные волосы ласково трепал ветерок, накинутая на плечи кожаная куртка под­черкивала ладность мощной фигуры. Так выгля­деть и вести себя мог только один человек в городе - Герман Горанин. Пришлось быстренько зай­ти в подъезд и уже оттуда понаблюдать за ним. Тот подошел к машине, потрогал разбитую фару. Потом присел на корточки, осмотрел бампер, под­нявшись, внимательно стал разглядывать лобовое стекло.

На улице было тихо и безлюдно: популярный сериал уже начался. Оглянувшись по сторонам, Герман Горанин подошел к лавке и заглянул под нее. Когда распрямился, лицо у него было озада­ченное.

- Не это ищешь? — спросил Завьялов, выходя из подъезда.

Герман вздрогнул:

- Зява, ты? Что ты здесь делаешь?

- Гуляю. Прогулки на свежем воздухе полез­ны для моего здоровья, - усмехнулся он. - Разве не так?

- В общем-то...

Герман выглядел растерянным. И не отводил глаз от ломика в его руке.

- Так ты это ищешь? - Александр качнул тя­желой железкой.

- В общем-то... Да. Это.

- На. Возьми.

- Откуда он у тебя? - с опаской спросил Горанин, не притрагиваясь к ломику.

- Нашел. Под лавкой.

- А зачем ты туда полез?

- Шнурки хотел завязать. Гляжу - он лежит Думаю, хорошая вещь, в хозяйстве пригодится. А ты здесь какими судьбами? Вроде бы должен быть на работе. Это я человек свободный.

- Да вот, проходил случайно, - растерянно пробормотал Герман, но потом быстро взял себя в руки: - Решил посмотреть, не осталось ли здесь еще каких-то вещдоков. Владелец машины рвет и мечет. Скандал устроил у меня в кабинете. С ним надо осторожно: большой начальник.

- Ну да. Ты с такими не ссоришься.

- А тебе, как я вижу, не полегчало, — мрачно сказал Герман.

- Ты ломик-то возьми. И думай, кому можно врать, а кому нет. Ты ж старший следователь, вещдоки собирать и носить их к эксперту - не твоя работа.

Горанин взял железку, взвесил ее в руке.

- Что, тяжеленькая? - усмехнулся Завьялов. -Такой если садануть по башке, мало не покажет­ся? А?

- Слушай, ты бы шел домой. Все люди сери­ал смотрят...

- Да уж с тобой ничто не сравнится, никакие сериалы. Ты - самый главный в городе сериал. Сто серий, и все про любовь. Какая им в жарких странах и не снилась. Вот и к Верке ходишь по ночам. С большим начальником бабу делишь.

- Кто сказал? - зло выпалил Герман.

- Засекли тебя. Так что ты того, осторожнее. |Говорят, мэрова дочка на днях возвращается.

- Ты бы не лез не в свое дело, Зява, - нахму­рился Горанин.

- Что, и на свадьбу не позовешь?

Герман быстро с собой справился. Сказал ми­ролюбиво:

- Что ж ты в гости не заходишь? Я все жду, жду...

— А я тебе теперь нужен?

- Ты мне всегда нужен.

Взгляд у Горанина.был чист, как у ребенка, карие глаза ласково сияли. Если бы он не был та­ким великим актером, перессорился бы уже с доб­рой половиной города. Но даже несмотря на мно­гочисленные романы с чужими женщинами до сих пор обходилось.

- Ладно, зайду как-нибудь, - кивнул Алек­сандр. - А сейчас пойду. Сериал смотреть. Мое дело пенсионерское. А тебе ж, друг Герман, на работу надо. Так?

- Да. На работу, - эхом откликнулся Герман.

- Ну, давай.

Завьялов вяло пожал Горанину руку. В дру­гой тот держал ломик. Зимой сам он таким же разбивал ледяную корку, очищая дорожку к са­раю. Теща как-то поскользнулась и сломала ногу, подобного решили больше не допускать. А однаж­ды он видел, как таким же ломиком орудовал Гер­ман. Ворота его гаража заледенели, чтобы от­крыть их, надо было потрудиться, но Горанин расправился со льдом в два счета, силы в нем было не меряно.

Такие ломики были почти в каждом доме. Любой автовладелец держал их в багажнике: зимы в N снежные, частые оттепели перемежа­ются с лютыми морозами. Лед намерзает у поро­гов многоэтажных домов, и во избежание несча­стных случаев городская администрация издала распоряжение: колоть и убирать.

Как бывший оперативник Завьялов знал: здесь ничего не поймаешь. Если человек покусился на машину такого большого начальника, да еще и сотрудника ГАИ, значит, был либо очень уж уве­рен в собственной безнаказанности, либо сошел с ума. Ловить что суперменов, что сумасшедших -занятие практически безнадежное. За первым -сила тугого кошелька и большой должности, за вторыми - непостижимость и нелогичность бе­зумия. Какая выгода разбивать машину? Никакой! Если б угнали, тогда другое дело. Вора поймать гораздо проще.

Чутье подсказывало: все только начинается. Если бы найти тот рисунок! Если бы найти... Герман уходил, беззаботно насвистывая.

День четвертый

Прошло какое-то время, и погода испортилась. Начался октябрь. После светлой солнечной поло­сы наступила темная, не делящаяся на времен­ные отрезки. Просто ПОЛОСА. Еще один долгий день бесполезной теперь жизни, только на этот раз пасмурный, мрачный. Настроение Завьялова сильно зависело от капризов погоды. Он стал брюзжать, раздражаться. Самое ужасное, что не мог с собой справиться. Ну не мог, и все тут!

Маша молчала. Разговор их теперь сводился к фразам, в быту необходимым:'«Есть будешь?», -«Буду» или «Нет, не буду», «Я ухожу на работу», -«Хорошо». Если бы хоть один из диалогов они попытались развить, все окончилось бы ссорой.

Например:

- Я ухожу на работу.

- Ах, ты намекаешь на то, что мне никуда не надо! Что я бездельник!

- Перестань цепляться к словам!

На то, чтобы до этого не доводить, ума у жены хватало. Она уходила молча, приходила, когда он еще спал. Вернее, валялся в постели. Из всех удо­вольствий, доступных простому человеку, это са­мое безобидное. А еще сон. Но со сном были про­блемы. Он боялся увидеть в очередном сне что-• нибудь отвратительное. Например, разбитую вит­рину. В последние дни это стало навязчивой иде­ей. В магазине мужской одежды давно уже висел костюм. Серый, из плотной немнущейся ткани в мелкий рубчик. Заходил туда как-то с Машей и модную вещь отметил. Потом магазин отремон­тировали, продавцы оформили новую витрину и выставили костюм там. Манекен напоминал Гер­мана, правда, был Слишком уж худощав, хотя в правильных чертах лица прослеживалось сход­ство.,И в том, как сидел на манекене костюм – ни единой морщинки. Костюм стоил очень дорого, но Александр прекрасно знал, у Германа такой есть. И костюм, и галстук. Одежду ему подбира^ ли в этом магазине. По слухам одну из молодень­ких продавщиц Горанин не обошел своим вни­манием.

Теперь мимо этого магазина Завьялов не мог ходить спокойно. Хотелось взять камень и запус­тить им в красивое лицо Германа или в того, кто казался ему Германом. Ненависть на этот раз за­топила берег души, не оставив ни единого сухого клочка. Он ею просто захлебывался.