— Догадаться, конечно, трудно, — смеялась бабушка, когда, вернувшись, я положила перед ней эту открытку. — Я решила удивить тебя, повеселить. Просто надо знать язык марок. Вот так, вверх ногами с наклоном влево, означает: «Увижу ли тебя скоро?» Все правильно: жду из командировки! С наклоном вправо: «Твое отсутствие меня огорчает». Ну, а эта, наклеенная горизонтально, — поздравление с днем рождения: «Будь счастлива!» В подтверждение своих слов бабушка вынула из шкатулки открытку-каталог: десять вариантов наклеивания марок. Пожелтевшая, чуть потрепанная, она так и называется «Язык почтовой марки».
Я показывала эту открытку многим коллекционерам. Ахали-охали-удивлялись, марки в лупу разглядывали. Дешевые, семикопеечные, с изображением государственного герба — двуглавого орла. Под ними эмблема почты — два перекрещивающихся почтовых рожка. Такие марки появились в 1889 году. Вполне вероятно, что нашей открытке более ста двадцати лет. Кстати, нынешняя марка, наклеенная вертикально, означает: «Мое сердце свободно».
Иван Иванович вылечился, окреп, вернулся с курорта. Вообще 1913 год для него знаменательный. Два события, общественное и личное: столетие Купеческого клуба и рождение внучки, первой и единственной. Это при пяти-то дочерях, красивых, умных, образованных! Отпраздновал — и начал искать новую квартиру. Зачем? Жить в Столешниках вроде неплохо, все под рукой. В доме товары и услуги — модная мастерская Аннет, магазин шляп, мастерские ювелирная, плиссе, скоропечатная. Книжная торговля Ескина, продажа волосяных изделий… Домовладелец старался использовать каждый метр площади, даже закрыл проходные ворота, отдав арку под торговлю. В связи с этим в 1912 году была проведена переоценка здания. Словом, в доме стало тесно не только торговле, но и моему прадеду. Для такой семьи четыре комнаты и впрямь маловато. Видимо, Иван Иванович мог арендовать квартиру побольше Да и поуютнее: в Столешниковом все окна, включая кухню, выходили на одну сторону. Наконец прадед нашел квартиру, большую, в престижном доме, с лифтом и телефоном. И район тихий: Дегтярный переулок, на Малой Дмитровке. Место лучше не придумаешь: ближе не только к Зинаиде с внучкой, но и к Купеческому клубу. Он тоже переехал на Малую Дмитровку!
Разговоры о переезде клуба велись давно. Здание было ветхим, постоянно требовало ремонта. В 1900 году инженер А. Стебельский сделал заключение: «Холодная галерея не может быть обращена в теплую… Никакой вентиляцией и отоплением нельзя устранить холодных токов воздуха, являющихся у пола и производящих ознобны». Эти «озноб — ны» и заставили руководителей искать новое помещение.
Еще в 1902 году председатель Совета старшин К. Ю. Милиотти вынес этот вопрос на обсуждение собрания: «Должен же клуб иметь свой дом!» Предложений было много: Воздвиженка и Петровский бульвар, Хлудовский тупик и Трубниковский переулок, Поварская, Маросейка, Долгоруковская улица… В какой-то момент остановились на владении княгини Меньшиковой-Корейш, как раз на углу Пименовского переулка. Решение приняли, но потом засомневались… В результате Совету старшин было поручено «приобрести владения г-жи Медокс», тоже на Малой Дмитровке. Два ветхих строения да еще трехэтажный каменный дом. Отстраивали, перестраивали.
К тому времени Малая Дмитровка преобразилась. Именно по ней прошел первый трамвай от Страстного монастыря в Петровско-Разумовское. Трамвай ходил со скоростью сорок километров в час, тем не менее однажды обогнал тройку московского полицеймейстера Трепова. Чиновник возмутился.
На самой улице и в переулках — Пименовском, Дегтярном, Настасьинском — многоквартирные доходные дома, четырех— и восьмиэтажные. первые в Москве дома с лифтом. В Дегтярном жили когда-то продавцы дегтя, отсюда и название. В начале ХК века Дегтярный двор сгорел. Что-то восстановили. В 1830 году владельцем дома 6 (тогда говорили: участок 6) числился «студент Николай Платонов, сын Огарева».
Дом в Дегтярном — ровесник мамы. Его приобрел в собственность Василий Степанович Баскаков, у которого уже имелись дома в Большом Козихинском переулке, в Воротниковском. А у его брата Ивана — на Остоженке, в Ильинском переулке, на Валовой улице. Здания-родственники, с облицовкой фасада блестящей глазурованной плиткой.
В архиве Московской городской управы — история строительства дома в Дегтярном переулке. Сначала были два маленьких строения: «каменный одноэтажный» по переулку и «деревянный одноэтажный» — за ним, параллельно. 30 декабря 1909 года Василий Баскаков пишет заявление: «Честь имею просить Городскую управу сложить с моего владения 26 и 27 городские, земские казенные налоги ввиду сломки всех строений и возведения строений новых, т. к. канализация закрыта, жильцов нет».
Уже на следующий день, 31 декабря, составлен акт: «Мы, нижеподписавшиеся, члены оценочной комиссии, прибыв во владение… нашли, что во владении этом приступлено к ломке строений, ввиду чего чистый доход с этого имущества в 3538 рублей надлежит исключить с 1 января 1910 года».
Вот это темпы!
В ноябре 1910 года первый пятиэтажный дом построен. Дело по оценке владения начато 16 сентября 1914 года, кончено 22 декабря. Одну квартиру Баскаков отделал для своей семьи: третий этаж, номер 5, и въехал туда.
К этому времени в городе, в пределах Садового кольца, на фасаде зданий впервые появились таблички с номерами домов. Вместо «Дом Баскакова» — четко и кратко: «Дом 6». Жильцов по-прежнему нет, потому что идет строительство второго корпуса. Шум, грязь… Наконец, готов и он. В этот корпус перебрался Баскаков, объединив две квартиры на последнем этаже. Не побоялся протечек: был полностью уверен в качестве строительства.
Эту квартиру, лучшую в доме, и арендовал мой прадед! Здесь семья встретила новый, 1915 год. По окладным книгам городской управы, «площадь пола в квадратных саженях 40,96». Анфилада комнат, смежно-изолированных. Потолки лепные, с роскошными «женщинами», парящими по углам; высота потолков около четырех метров. Пол паркетный, узорчатый, наборный, ромбами. Итальянские окна, мраморные подоконники. Двери высокие, двустворчатые, с бронзовыми ручками. На стенах линкруст — разновидность обоев, обработанных особым способом и покрытых черным лаком. Он занимал треть стены от пола. Две трети до потолка были покрыты обычной клеевой краской. Не было человека, кто, увидев линкруст, не спросил бы: «Что это?» Дом, конечно, высшей категории. Расходы, которые нес владелец, те же, что и в Столешниковом: «На содержание дворников и ночных сторожей, на ремонт и поддержание здания и очистку бытовых труб, на вывозку снега и содержание в исправности тротуара». Но кроме того, деньги шли «на содержание и ремонт подъемных машин на парадных лестницах и на содержание телефонов». В квартире шесть комнат. Впрочем, если учесть состав семьи, никаких излишеств. Но все равно просторно! Теперь, помимо столовой, огромной, сорокапятиметровой, появилась гостиная.
По вечерам собирались в ней на чай. Главная комната для общения. «Говорильня» — называл ее прадед. В эти дни Иван Иванович старался отложить все дела, принадлежал дому, семье. Он прекрасно танцевал, любил фотографироваться. Я обратила внимание, что у него не было бороды — редкость для купца.
Думаю, наш салон был не таким великолепным, как у Василия Львовича Пушкина, но, наверное, и он был неплох. В центре комнаты — рояль. Бабушка Екатерина окончила консерваторию по классу фортепиано, училась у профессора А. Б. Гольденвейзера. Прадед гордился дочерью: никто, кроме нее, в семье не имел отношения к музыке. Он был на ее выпускном экзамене 3 мая 1911 года и хранил приглашение: «Директор Консерватории покорнейше просит Вас почтить своим присутствием выпускные экзамены, дни коих означены в расписании жирным шрифтом. Настоящее приглашение служит входным билетом». В импровизированных концертах в нашем доме участвовали, помимо Кати, ее однокашники, да и все сестры прекрасно владели музыкальными инструментами. Елизавета, например, виртуозно играла на скрипке.
Второй эпицентр комнаты — самоварный столик. К сожалению, самоваров в доме не сохранилось, а вот столик жив-здоров. Правда, доска фарфоровая во время войны треснула, не выдержала бомбежек, пришлось заменить. Наверху — площадка с фигурной оградкой для самовара, внизу — место для чашек и заварочного чайничка, и еще крючок для полотенца и выдвигающийся ящичек, где лежали ложки, ситечко, чай.
Разливала чай прабабушка, Серафима Семеновна, помогала ей старшая дочка Зиночка, а Иван Иванович в это время обычно декламировал стихи своего любимого Вяземского:
Чай, конечно, первосортный, не развесной, а «развешанный», как тогда говорили, по три и шесть золотников, зеленый, желтый, плиточный. Прадед покупал его в магазине «Товарищество Петра Боткина сыновей», на углу Варварки.
Второй эпицентр комнаты — самоварный столик. К сожалению, самоваров в доме не сохранилось, а вот столик жив-здоров. Правда, доска фарфоровая во время войны треснула, не выдержала бомбежек, пришлось заменить. Наверху — площадка с фигурной оградкой для самовара, внизу — место для чашек и заварочного чайничка, и еще крючок для полотенца и выдвигающийся ящичек, где лежали ложки, ситечко, чай.
Разливала чай прабабушка, Серафима Семеновна, помогала ей старшая дочка Зиночка, а Иван Иванович в это время обычно декламировал стихи своего любимого Вяземского:
Чай, конечно, первосортный, не развесной, а «развешанный», как тогда говорили, по три и шесть золотников, зеленый, желтый, плиточный. Прадед покупал его в магазине «Товарищество Петра Боткина сыновей», на углу Варварки.
Варенье в семье варили на меду, как в доброе старое время, когда сахара еще не было. Серафима Семеновна из-за диабета сладкого старалась не есть. Врачи успокаивали: варенье на меду можно. Дети любили мороженое, в то время говорили: «Рюмка мороженого». Еще говорили: «порция кофе», а чая могла быть порция или чашка.
Иногда на стол ставили два самовара по заказу Ивана Ивановича. Как в трактире — там это называлось пара чая. Речь шла о фарфоровых чайниках: один средних размеров с крепко заваренным напитком, другой, очень большой, с изящно изогнутым носом, с кипятком. К «паре чая» полагалось четыре куска сахара на блюдечке. Посетитель, опустошивший целый чайник кипятку, имел право требовать сколько угодно сахара, пока не опустеет заварочный чайник. Если гостей в Дегтярном собиралось немного, чай пили за ломберным столиком. Он был из красного дерева, на четырех граненых ножках, пятая — откидывающаяся. Столик легко раскрывался, словно крылья бабочки. И еще столешница, середина ее была обклеена зеленым сукном.
Вообще-то предназначение ломберного столика — игра в карты, по имени одной из них он и назван. Но у нас, как рассказывала бабушка, за ломберным столиком не только чай пили, но и в карты играли, и в шахматы.
А еще в гостиной успехом пользовались настольный крокет и лото. Для прадеда было любимым занятием — вытаскивать из мешка бочонки и громко объявлять выпавший номер. А потом: «Квартира!» Кто знает — почему «квартира»?! Кстати, в лото он играл и в Купеческом клубе, но там номера вытаскивала машина, которая стояла у стены.
Не меньший успех имели бирюльки: игра довольно сложная, не для детей. Владимир Даль относился к ней скептически. «Играть в бирюльки — значит, заниматься бездельем, пустяками», — пишет он в словаре. Возможно, сам пробовал, ничего не получилось, вот и обиделся. Да, игра требует внимания и координации движений, точности и терпения. На столе горкой рассыпаны бирюльки — маленькие тоненькие соломинки или деревянные игрушечки в два-три сантиметра каждая: чашечки, ведерочки, блюдца, цыплята… У каждого игрока длинная палочка-крючок, под названием «шут». Задача: выдернуть-вытащить-поднять из этой «кучи-мала» соломинку или игрушечку, но так, чтобы соседние бирюльки не пошевелились. Приходится работать не только руками, но и головой, тщательно выбирать мишень, искать, словно в бильярде, лучшую позицию, «удар» наносить не спеша, с предельной точностью.
Эти же качества — терпение, точность и «нежность» движений — требовались и при сооружении карточных домиков. Иной раз не домиков — дворцов! Некоторые умельцы-архитекторы доводили их до трех-четырех этажей, с мансардами и пристройками. Поспешишь — людей насмешишь. Тщательно проверяли поверхность стола, чтобы ни сучка ни задоринки, разговаривали шепотом, ходили на цыпочках. Прежде чем заложить «первый камень», закрывали окна: не дай бог дуновение ветерка! Однажды, рассказывала бабушка, замок разрушила пролетевшая муха. Так вот откуда это выражение «Развалился, словно карточный домик!»
Еще было «шутомино» — интереснейшая игра в слова. «Игра для всех» — так написано на коробочке. Вот выдержки из правил: «В игре 35 плашек. На каждой стоит буква и при ней цифра, означающая стоимость буквы в очках. На одной плашке изображен “шут”. Он заменяет собой любую букву и стоит 9 очков. Плашки раскладываются на столе буквами вниз. Каждый берет по 5 плашек». Играли и в «блошки»: на мягкое одеяло ставили низкий деревянный стаканчик, в который каждый играющий должен был с помощью биты забросить «блошки» — плоские кругленькие фишки, различающиеся по цвету. Прыгучесть «блошек» зависела от силы нажима, от заданного направления полета.
И конечно, бильбоке. Говорят, этой игрой увлекался король Генрих III, считал, что она успокаивает нервы. К палочке, один конец которой острый, а на другом — чашечка, прикреплен деревянный шарик, на длинном шнуре. Забросить его в чашечку, в общем-то, не сложно. Гораздо труднее посадить шарик на кол.
Собирали и пазлы, оказывается, уже тогда это занятие было модным. Сохранился пазл, деревянный с изображением Лубянской площади. Думаю, выбор не случаен — именно здесь находилась фирма прадеда.
И стихи писали в гостиной, в альбомчики. В конце XIX — начале ХХ века такие альбомчики были в каждом доме. Обычно они назывались Souvenir, ну а наш более оригинально — «Для возбуждения прилежания». Иван Иванович купил его в писчебумажном магазине Г. Аралова, на углу Тверской улицы и Леонтьевского переулка. Начат 10 ноября 1920 года. Ниночке, моей маме, исполнилось семь лет.
Картинки, наклеенные на каждой страничке, — не сводные, а выпуклые, объемные, очень красивые. Это заслуга не господина Аралова, владельца магазина. Это в семье их вырезали — клеили.
На первой картинке девочка-озорница, хихикающая, со спущенным чулком, в желтой юбочке. На некоторых страничках картинки большие, значит, для текста мало места. На других — маленькие, тут стишок может быть длинным. Каждый выбирал тот лист, который нравился.
Впрочем, одна страничка нравилась всем — последняя. Пожелание в конце альбома считалось самым искренним. Оно непременно сбудется! Видимо, это знал и Владимир Ленский, когда писал стихи Ольге:
В общем, все старались занять последнюю страничку. Казалось бы, победила бабушка Катя. 11 ноября 1920 года написала своей племяннице:
Наивная Катя! Она забыла, что есть еще обложка! Именно там, в правом нижнем углу, какая-то Фрида Борисовна вывела те же слова: «Пусть пишет далее меня…» Что ж, теперь и впрямь далее некуда. Кстати, была и другая приме — та — не занимать первую страничку: тот, кто напишет здесь, может заболеть. Нехитрые слова:
Есть советы:
Есть стихи воспитательные:
На нескольких страничках загнутые уголки. Это секрет:
Отвернешь — а там очередное объяснение в любви. Некоторые стишки повторяются, причем в разных вариантах. Есть странички испорченные — представляю, сколько слез пролила хозяйка. Встречались строчки и более серьезные:
Подпись: Лео от Ляли. ЛЕО — так маму называли.
Два других альбомчика начаты в 1927 году. Ниночке уже четырнадцать лет. Теперь все стишки только от сверстников, нет и наклеенных картинок, нет уголков с секретами: девочка выросла…
И конечно, слова, кочующие по всем альбомчикам:
Ответ прост: по вертикали, первые буквы каждой строчки.
Нужны ли были эти стишки-альбомы? Какая-то неизвестная мне Жаннет Мессингер спрашивает:
Не потеряла! Давно уже нет на свете девочки Ниночки, а ее альбомчики по-прежнему лежат дома. С 1920 года… Каждый год в гостиной устраивали елку. Власти запретили ее не сразу после революции, а лишь в начале 1920-х годов. Мама родилась в 1913 году, так что целых десять лет елка для нее — событие мирового масштаба.