Кулешов вынул из ящика стола заботливо припасенный для допроса пузырек с валерьянкой и, щедро накапав в стакан, протянул его Вере:
– Выпейте, это вас немного успокоит.
Вера жадно проглотила лекарство и потянулась за сигаретами.
– Не стоит так бурно реагировать на мои слова. Все люди в большей или меньшей степени являются невротиками, и от этого, к сожалению, никуда не уйти. – Кулешов говорил мягко и вкрадчиво, как заботливый врач с опасным пациентом, и от этого Вера просто впадала в бешенство.
– Только не я! Я не сумасшедшая. Не смейте так говорить.
– Естественно, на основании всего вышесказанного можно сделать вывод о том, – невозмутимо продолжал следователь, не обращая внимания на ее слова, – что мир движется за счет противодействия «оно» и "Я" со «сверх-Я», но тогда мы имеем все основания утверждать, что нет ни одного здорового человека, так как у каждого индивида существуют противоречия, и дальнейшее развитие приведет к социальному взрыву, ибо внутреннее содержание, или «оно», прорвет наружную оболочку. Это правильно, но дело в том, что в человеке постоянно происходит разрядка внутрипсихического фактора. Эта разрядка имеет два пути. Первый из них состоит в нормальном половом общении, которое дает выход инстинктам. Насколько я понимаю, в вашем случае норма сексуального общения не слишком высока, и через эту узкую щель выходит лишь небольшое количество психосексуальной энергии. Я прав?
«Вот оно, начинается, – вспомнила Вера пророчества опытных соседок по камере, – сначала изнасилует, а потом изобьет до полусмерти…»
– Не говорите мне о сексе! Если вы меня тронете, я выброшусь в окно! – Она вскочила со стула и заметалась по кабинету. Кулешов ее не останавливал, так как и не предполагал, что она опасается его сексуальных домогательств. А окно в кабинете все равно было забрано толстой решеткой.
Вера вдруг обессилела и, забившись в угол, уселась прямо на пол, обхватив руками колени и уронив голову на грудь:
– Что?! Что вы от меня хотите? Вы же должны знать, что я никакая не Удогова! Должны!
Кулешов поудобнее уселся на жестком стуле и продолжил лекцию:
– Второй фактор, который дополняет первый, является следующим: по второму закону диалектики, невыраженная сексуальная энергия переходит в другое качество, в частности в энергию социальную, то есть человек делается социально активным. Если оба канала для выхода открыты, то индивид находится в нормальном состоянии. Если не работает первый канал, то вся энергия переходит в социальную сферу. Если же не работает и второй канал, то инстинкты, вытесненные в бессознательное, могут привести к так называемому психическому взрыву или к неврозам, проявляемым в самых различных формах: от фантомных болей до психических расстройств, как-то: мания преследования, паранойя и тому подобное. Зачастую утраченный контроль за психикой приводит к необратимым последствиям.
– В моей квартире, Вишневая улица, дом 22а, квартира 16, вы найдете повсюду мои отпечатки пальцев, мои вещи, мои документы. – Вера продолжала сидеть прямо на полу. – И в ордере написано, что я Кисина!!! И в домовой книге ЖЭКа! Меня паспортистка знает!
Кулешов достал из кармана мобильный телефон, всем своим видом давая понять, что готов потакать капризам больного человека, и, набрав номер, коротко распорядился:
– Это уголовный розыск? Алексеев? Возьми ребят и посети квартиру 16, Вишневая улица, дом 22а. Да, выясни кто там прописан и прочее… Жду. – Положив трубку, он сочувственно посмотрел на Веру и ненадолго сменил тактику допроса. – Давайте все-таки вернемся к финансовым документам. Расскажите мне о вашей роли в данном мероприятии. – Следователь разложил на столе банковские распечатки, которые пестрели фамилией Удогова.
Вера даже не взглянула на эти бесконечные столбцы цифр, которые для нее все равно были китайской грамотой.
– Разрешите мне позвонить по вашему телефону, – попросила она.
Кулешов улыбнулся:
– Не могу. Не имею права, гражданка Удогова. На стадии расследования телефонные разговоры обвиняемых допускаются лишь в исключительных случаях по особому разрешению.
– Ну вы разве не видите, что у меня как раз исключительный?
Кулешов покачал головой:
– Пока я вижу только то, что вы утверждаете какие-то фантастические вещи, гражданка Удогова.
– Я не Удогова, – устало повторила Вера.
– Чем вы это можете доказать?
– У меня есть сын, – не унималась Вера.
– И где он?
– Он пропал!
– Давно? – Следователь и не пытался скрыть своего недоверия.
Она вскочила и больно ударилась головой о стенку, потом сорвала со стены глянцевый календарь, с которого широко и призывно улыбалась Шарон Стоун, и принялась рвать его руками и зубами на мелкие кусочки.
– Вы садист и извращенец. Это заговор, кто-то хочет от меня избавиться.
В дверь осторожно заглянул дежурный контролер СИЗО, но Кулешов тут же успокоил его:
– Все в порядке, я справлюсь. – Когда дверь за контролером закрылась, он подошел к Вере и, положив ей руку на плечо, попробовал усадить на стул. – У всех людей еще живы деструктивные, антисоциальные, антикультурные традиции, и бывает так, что эти стремления настолько сильны, что полностью контролируют поведение.
– Мой сын узнал бы меня с любым лицом, но они его похитили!!!
– Кто «они»?
– Не знаю я. – Она обессиленно рухнула на стул. – Выясните, я вас умоляю, вы должны мне поверить, это просто какое-то чудовищное недоразумение. В конце концов, есть же стоматологическая карта, найдите ее и проверьте.
– В какой именно стоматологической поликлинике?
Кулешов снова кому-то позвонил:
– Алексеев? Нужно проверить стоматологию на улице Свободы, метро «Сокол». Карточка на имя Удоговой Зои Умалатовны.
– Веры Кисиной! – заорала Вера что есть мочи.
Кулешов насмешливо глянул на нее и положил трубку во внутренний карман.
– Не нервничайте так. Не надо.
– Я этого больше не вынесу. Господи! Ну за что вы меня так мучаете? Господи!
– Вы верите в Бога?
– А в кого же мне еще верить после этого? Мне плохо.
– Вот видите: кроме собственного, личностного невроза вы еще впадаете в невроз общественный. Да-да, с некоторыми оговорками религию можно назвать общественным неврозом. Правда, частный невроз куда опасней общественного, ибо он отрицательно влияет на ваше личное физическое состояние…
– У меня был перелом левой ноги, и это тоже должно быть где-то зафиксировано, в каких-то документах в поликлинике.
Кулешов был недоволен. Он снова взялся за телефон, не отвлекаясь от развиваемой мысли:
– Однако религию можно назвать и антиневрозом, так как она помогает растворять частные неврозы и сглаживать социальные противоречия. Так что в вашем случае, возможно, это не так уж и страшно… Алексеев? Это снова я… Проверь поликлинику. Муниципальный округ Даниловский.
– У меня болит голова.
– Я верю, но мы так и не сдвинулись с мертвой точки. Хоть что-нибудь об этих финансовых документах я сегодня услышу?
– Я в них ничего не понимаю.
– Вы же банковский работник, – спокойно возразил Кулешов.
Вера ничего не ответила, а только тихо завыла, сидя на табурете.
Следователь решил прервать допрос, но ненадолго, главное – не позволить ей расслабиться и собраться с мыслями.
– Если вы настаиваете на том, что вы Кисина, и хотите убедить в этом следствие, – голос Кулешова стал подчеркнуто официальным, – постарайтесь вспомнить все, я подчеркиваю, все факты, которые помогут установить вашу личность. Идите!
Вера с трудом дождалась отбоя. Преодолевая отвращение, она подошла к параше и незаметно собрала в кулек из старой газеты обильно рассыпанную вокруг унитаза хлорку. Можно ли таким образом отравиться и сколько следует проглотить этой дряни, она в точности не знала. Говорят, соли нужно съесть целый стакан, чтобы добиться летального исхода. Она зажмурилась и глотнула маленький комок. На вкус он был обжигающий, как порошковая водка или даже сухой спирт. Придется умять все это большими кусками, иначе не осилить. Вера затолкала в себя целую пригоршню. Внутри все пылало. Ей сделалось дурно. В нос ударил отвратительный запах.
– Эй, бабы! Какая сволочь бздит! – вознегодовала толстуха, лежащая на соседних нарах.
Вера зажала рот рукой, но непроизвольно икнула. Толстая соседка фыркнула и открыла глаза. Она поняла все сразу, не говоря ни слова, несколько раз сильно ударила Веру по лицу, выбила из рук банку. Затем бросилась к двери и принялась барабанить и дико кричать.
– Самоуби-и-и-ийство!!!
Веру поволокли в душ, она уже почти ничего не чувствовала. Начали насильно поить водой, но от этого ей становилось только хуже, внутри бушевал пожар…
Очнулась она в лазарете, в отдельном боксе, пристегнутая ремнями к койке. Рядом суетилась пожилая медсестра, что-то прибирала на полу. В сторону Веры даже глянуть боялась. «Неужели я так страшно выгляжу?» – подумала Вера. Появился врач:
– Два дня ничего не есть, пить побольше воды, – он расстегнул ремни, – хлорная известь – средство исключительно наружное, вам понятно?
Вера отвернулась и про себя послала его подальше, но он, очевидно, и так все понял.
– После обеда возвращаетесь обратно в камеру.
– Так, значит, вы пытались покончить с собой?
Она кивнула:
– Теперь я жалею, что неудачно.
Она вдруг огляделась по сторонам, встала с табуретки и подошла ко мне. Перегнувшись через стол, она прошептала, глядя мне прямо в глаза:
– Меня хотят убить.
Она быстро вернулась на свое место.
– Вы не преувеличиваете? – недоверчиво спросил я.
Она помотала головой.
– Тогда скажите, кто, зачем и как вам удалось об этом узнать.
– Я не знаю. Мне так кажется. Поймите, это липовое нападение на милиционера – просто предлог, чтобы засадить меня в тюрьму. А здесь или в лагере жизнь не имеет никакой цены. Поэтому, если меня убьют, никто не обратит внимания.
– Но почему вас должны убить?
Она пожала плечами:
– Я не знаю.
– Хорошо, у вас есть какие-то догадки, для чего вас сюда упрятали? Ведь если это правда, то эти люди произвели большую работу – я проверял и домовую книгу в ЖЭКе, и карточку в поликлинике. И даже к вам на работу ходил.
В ее глазах блеснул огонек надежды:
– Вы видели Петрика?
– Кого?
– Ну, Шовкошитного?
– Да, я говорил с ним.
Она вздохнула с облегчением.
– Слава Богу. Он вам подтвердил, что я – это я?
– Он всего лишь сказал, что Вера Кисина действительно работала в телекомпании СТВ.
– Что значит «работала»? – испуганно спросила она.
– Дело в том, что три месяца назад Вера Кисина уволилась.
Я был уверен, что она потеряет сознание от этой новости – настолько страшным стало выражение ее лица. Но, взяв себя в руки, она усидела на табурете.
– Все, – произнесла она вяло, – я погибла.
– Ну не надо падать духом, ничего еще не потеря… – попытался было успокоить ее я.
Она мотнула головой:
– Я окончательно превратилась в Зою Удогову. Я теперь – она. А Вера Кисина на свободе. У нее документы, которые раньше принадлежали мне. И это она ходила на телевидение.
Вдруг она умолкла, как будто ей в голову пришла какая-то важная мысль:
– Послушайте, а Шовкошитный видел ее?
– К сожалению, нет. Его в этот момент не было.
– Ну хотя бы девочки из отдела кадров?
– Нет, – со вздохом ответил я, – ее видела только новая секретарша, которая никогда не видела Веру Кисину.
Она только кивнула:
– Они все предусмотрели. Теперь сделать нельзя ничего. Я погибла. Даже вы мне не верите. Не возражайте – я вижу, что не верите.
– Нет, я вам верю. Но этого мало. Скажу больше – ничего. В суде это мое доверие не стоит и ломаного гроша. Мне нужны доказательства. Вспомните, может быть, кроме этого избиения на улице и звонка произошло еще что-нибудь? Может, какая-то мелочь, которой вы не придали значения? Что-то опосредованно связанное с большими людьми, большими деньгами? Может, это связано с телевидением, или вашими знакомыми, или, наконец, с вашим сыном?
Она только качала головой.
– Нет. За эти полгода я перебрала все, буквально все. У меня никогда не было знакомых не только среди воротил, но и ни одного бизнесмена я не знаю. Ни бизнесменов, ни «новых русских», ни банкиров…
– И никогда ни с кем из влиятельных кругов не встречались? – не отставал я.
– Да нет же. Где мне с ними встречаться? Телевидение у нас музыкальное, ни одной информационной программы нет. Это не НТВ. Даже случайно в коридоре не могла столкнуться: обычно у меня были ночные эфиры.
– Этого не может быть. Просто так ничего не происходит. Подумайте хорошенько.
– Нет, – в отчаянии повторила она, – один раз только председателя Центрального банка Варнавского видела. Но это не считается.
– Как это не считается? Где вы с ним виделись?
– Да не виделись мы. Он по совместительству председатель шахматной федерации. Ну и как-то посещал секцию, где занимался Дима. Я его издалека видела. Не могли же меня за это засадить в тюрьму?
– Да, – согласился я, – не могли.
Мажидов издали наблюдал за устроившимися в кафе на первом этаже Курского вокзала интересующими его людьми. Он ожидал увидеть двоих, но их было трое. Знал он только рыжего адвоката, оставшиеся двое были ему незнакомы. Женщина все время нервно оглядывалась по сторонам и что-то беспрерывно говорила. Третий, невысокий очкарик, молча уставился в расписание движения поездов на стене.
Мажидов пришел на вокзал за два часа до назначенного времени, чтобы убедиться, что никто не готовит ему ловушки. Но ничего подозрительного он пока не заметил. Он специально выбрал вокзал в качестве места встречи, так как здесь, в гуще народа, легко было затеряться в случае опасности, но, пожалуй, не стоило называть Курский. Как раз сюда приходят поезда с Кавказа, и в толпе то и дело мелькали гордые смуглые профили земляков, заставляя Мажидова каждый раз вздрагивать и отвлекаться от наблюдения.
Он хотел сначала присмотреться к своей новоявленной дочери и при малейшем сомнении вообще не подходить к ней. Черт с ними, с деньгами, которые он уже отдал этому адвокату. Своя шкура дороже. Если вдруг в ней не окажется отчетливого портретного сходства с ним, Мажидовым, придется ей, пожалуй, еще немного пожить безотцовщиной. Потом, когда удастся осесть где-нибудь в Европе, возможно, он еще вернется к этому вопросу. Наймет пару детективов, организует, желательно вообще без ее ведома, сравнительный тест ДНК, и, если все подтвердится, вывезет дочь с внуком к себе.
Но Вера оказалась похожей на свою бабушку. Черты лица она явно унаследовала от матери, а волосы: темные, жесткие, чуть вьющиеся – его, Мажидова. Он продолжал смотреть издали, пытаясь понять, какая она, его дочь. Что она чувствует, узнав, что ее отец существует в природе и даже довольно состоятельный человек? Но по ее лицу, еще совсем не тронутому морщинками, трудно было что-либо понять. Она явно устала, осунулась, переволновалась, под глазами темные круги, губы поджаты, руки все время в движении.
Наконец, видя, что троице уже надоело ждать и, поглядывая на часы, адвокат поднимается, явно собираясь уходить, Мажидов покинул свой наблюдательный пункт и подошел к ним.
Воронцов облегченно вздохнул и, тронув за рукав свою спутницу, пошел навстречу Мажидову. Зоя обернулась.
– Вера, познакомься, это твой отец, – представил Воронцов.
– Я догадалась. – Она поежилась и слегка передернула плечами, то ли от холода (в здании действительно было довольно прохладно), то ли встреча ее не слишком обрадовала. Во всяком случае, слезы радости не выступили у нее на глазах.
Мажидов хотел обнять ее, хотя бы взять за руку, но, видя, что ей это неприятно, решил не форсировать события. У них еще будет время. Теперь-то он ее от себя не отпустит.
– А это мой… – начал Воронцов, собираясь представить следователя Кулешова, но Мажидов был всецело поглощен разглядыванием дочери и Кулешовым не интересовался.
– Я, наверное, должна вас поблагодарить… – заговорила Зоя. Ей совсем не трудно было строить из себя этакую оскорбленную добродетель, Мажидов ей был по-настоящему неприятен. Она даже поймала себя на мысли, что боится его. Хотя, по логике, это ему стоило бы ее бояться.
– Тебя, девочка, – прервал Мажидов. – Давай сразу на «ты», хорошо?
– Хорошо, те-бя, – с трудом выдавила Зоя, – за чудесное избавление…
– Ты мне ничего не должна.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – вклинился Воронцов. – Как видите, я выполнил свое обещание, Вера на свободе, и нам осталось уладить последние формальности…
– Да-да, конечно. – Мажидов извлек из кармана куртки толстый коричневый бумажный конверт. – Я забираю дочь, и мы сегодня же уезжаем.
– Куда это? – довольно язвительно поинтересовалась Зоя.
– Это невозможно, – поддержал ее Воронцов. – Обвинения все еще не сняты. Она дала подписку о невыезде, и я все еще несу за нее ответственность.
– Теперь это мое дело, – отрезал Мажидов.
– Ошибаетесь! – не отступал Воронцов.
– Может, и мое мнение кого-то интересует?! – взвилась Зоя. – Я никуда не поеду.
– Я бы вам посоветовал отправиться сейчас домой, поговорить, может, пожить вместе некоторое время, – примирительно сказал Воронцов, пухлый конверт с гонораром Мажидов все еще сжимал в руке, а бурное развитие беседы не сулило ничего хорошего. Мажидов еще, чего доброго, психанет и отчалит вместе с деньгами. – Вы ведь не знаете совсем друг друга.
Мажидов почувствовал опасность, как сверхточный прибор, регистрирующий подземные толчки на другом краю земли – по неуловимым колебаниям почвы. То ли как-то по-особенному хлопнула дверца машины где-то за стенами вокзала, то ли зашагал кто-то от стоянки к зданию необычной походкой, совсем не так, как ходят люди в Москве. Может, он вычленил из общего гула обрывки знакомых чеченских интонаций. Не дожидаясь подтверждения либо опровержения своих подозрений, он схватил Зою за руку и поволок к входу в метро. Пробежав шагов десять, Мажидов вспомнил о приличиях и, обернувшись к покинутым собеседникам, махнул рукой, в которой все еще держал конверт: