– Сын, тебе следует научиться справляться со своим волнением, – мягко заметил Лирин, смывая с рук кровь.
Кэл опустил глаза.
– Хорошо быть заботливым, – продолжил Лирин. – Однако избыток заботливости, как и любой другой, может стать проблемой, если помешает тебе во время операции.
«Избыток заботливости может стать проблемой? – мысленно переспросил Кэл. – А как насчет бескорыстия, которое не позволяет тебе брать плату за труд?» Он не посмел сказать это вслух.
Настало время привести комнату в порядок. Казалось, половину своей жизни Кэл проводит за уборкой, но Лирин ни за что не отпустит его прежде, чем они закончат. Наконец мальчик открыл ставни и впустил солнечный свет. Сани спала; зимосор должен был продержать ее без сознания еще несколько часов.
– И где же ты был? – поинтересовался Лирин, расставляя позвякивающие бутылочки с маслом и спиртом.
– С Джемом.
– Джем на два года старше тебя, – заметил Лирин. – Сомневаюсь, что ему так уж приятно проводить время с малышней.
– Отец начал обучать его бою на дубинках, – порывисто сказал Каладин. – Мы с Тьеном ходили посмотреть, чему он научился.
Он съежился, ожидая выговора.
Отец продолжал наводить порядок, вытирая каждый из своих хирургических ножей спиртом, потом маслом, как того требовали старые традиции. Он даже не повернулся к Кэлу.
– Отец Джема был солдатом в армии светлорда Амарама, – осторожно прибавил Кэл.
Светлорд Амарам! Благородный светлоглазый генерал, который оберегал Северный Алеткар. Кэл так сильно хотел поглядеть на настоящего светлоглазого, а не на старого зануду Уистиоу. На такого воина, о котором все постоянно рассказывают разные истории.
– Я знаю про отца Джема, – ответил Лирин. – Я уже трижды оперировал его увечную ногу. Подарок, оставшийся со славных солдатских времен.
– Алеткару нужны солдаты, отец. Или ты хочешь, чтобы на наши границы посягнули тайленцы?
– Тайлена – островное королевство, – спокойно сказал Лирин. – У нас с ним нет общей границы.
– Ну так они могут напасть с моря!
– Тайленцы в основном ремесленники и торговцы. Каждый, с кем мне доводилось встречаться, пытался меня надуть, но это вряд ли можно сравнить с попыткой завоевания.
Все мальчишки любили травить байки о далеких краях. Кэл все время забывал, что его отец – единственный в городе обладатель второго нана – в юности побывал в самом Харбранте.
– Все равно нам приходится с кем-то сражаться, – проворчал Кэл, надраивая пол.
– Да, – проговорил его отец, помедлив. – Король Гавилар все время находит, с кем бы подраться. С этим не поспоришь.
– Значит, нам нужны солдаты, как я и сказал.
– Лекари нужны больше. – Лирин со вздохом отвернулся от своего шкафа. – Сын, ты чуть не плачешь каждый раз, когда к нам кого-то приносят; ты от волнения скрипишь зубами даже во время простых процедур. С чего ты взял, будто сумеешь причинить кому-то боль?
– Я стану сильней.
– Глупости. Кто вложил эти идеи в твою голову? Отчего ты возжелал учиться лупить других мальчиков палкой?
– Ради чести, отец, – пылко возразил Кэл. – Вестники свидетели, ну разве кто-то рассказывает истории о лекарях?
– Те, чьи жизни мы спасаем, – ровным голосом произнес Лирин, глядя Кэлу в глаза. – Вот кто рассказывает истории о лекарях.
Кэл покраснел и съежился, а потом вновь принялся драить пол.
– Сын, в этом мире есть два вида людей, – сурово продолжил его отец. – Те, кто спасает жизни, и те, кто их отнимает.
– А как быть с теми, кто защищает и оберегает? С теми, кто спасает одни жизни, забирая другие?
Лекарь фыркнул:
– Это все равно что пытаться остановить бурю, дуя изо всех сил. Нелепо. Ты не можешь защищать, убивая.
Кэл продолжал драить пол.
Наконец отец вздохнул, подошел к нему и, опустившись рядом на колени, стал помогать.
– Каковы свойства зимосора?
– Горький вкус, – тотчас же ответил Кэл, – оттого он безопаснее в хранении, потому что такое не съешь случайно. Растереть в порошок, смешать с маслом, использовать одну ложку на десять брусков веса человека, которого хочешь усыпить. Погружает в глубокий сон примерно на пять часов.
– А как определить, что у кого-то крученая оспа?
– Нервное возбуждение, – ответил Кэл, – жажда, проблемы со сном и припухлости в подмышках.
– Ты очень способный, сын, – мягко проговорил Лирин. – У меня ушли годы, чтобы выучить то, что ты усвоил за месяцы. Я откладывал деньги. Когда тебе исполнится шестнадцать, хочу послать тебя в Харбрант обучаться у настоящих лекарей.
Кэл чуть не подпрыгнул. Харбрант? Это же совсем другое королевство! Отец бывал там как курьер, но не обучался лекарскому делу. Он постигал эту науку у старого Вата в Шорсбруне, единственном ближайшем поселении, которое заслуживало называться городом.
– Этим даром тебя наделили сами Вестники. – Лирин положил руку на плечо Кэлу. – Ты можешь стать лекарем в десять раз лучше меня. Не мечтай о маленьких радостях, как другие. Наши деды много трудились, чтобы купить нам второй нан, полное гражданство и право путешествовать. Не трать это на убийства.
Кэл поколебался, но потом кивнул.
11 Капельки
Великая буря в конце концов утихла. Наступили сумерки того дня, когда умер мальчишка, а Сил покинула его. Каладин надел сандалии – те самые, что снял с человека с обветренным лицом в первый день в мостовом расчете, – и встал. Прошел через забитую казарму.
Вместо постели каждому мостовику полагалось лишь одно тонкое одеяло. Они сами решали, использовать его в качестве подстилки или укутаться ради тепла, замерзнуть или проснуться с болью во всем теле. Других вариантов у мостовиков не было, хотя некоторые все же умудрились придумать и третий способ применения одеял: обворачивали ими голову, словно не желая видеть, слышать и обонять. Будто прячась от всего мира.
Мир все равно их разыщет. Он был хорош в таких играх.
Снаружи лил дождь и дул сильный ветер. Вспышки освещали западный горизонт, где еще бушевала буря. До конца урагана оставался еще примерно час, кое-кто осмелился выйти на улицу: наступил момент, когда это стало безопасно. Молнии миновали, ветер сделался сносным.
Каладин шел по погруженному в сумерки лесному складу, сутулясь из-за ветра. Повсюду лежали ветки, точно кости в логове белоспинника. К грубым стенам казарм налипли листья. Каладин шлепал по лужам, и от ледяной воды его ноги онемели. Хорошо; они болели после дневной вылазки с мостом.
Дождь вымочил его насквозь, капли стекали по волосам, по лицу, по неряшливой бороде. Он ненавидел эту бороду, в особенности из-за того, что из-за усов уголки рта все время зудели. Бороды как щенки рубигончих. Мальчишки мечтали о них, не понимая, сколько с ними проблем.
– Что, лорденыш, решил прогуляться?
Каладин оглянулся и увидел Газа. Тот скорчился поблизости в проеме между двумя казармами. С чего это он вышел во время дождя?
А-а. Газ прицепил к подветренной стене одной из казарм металлическую корзинку, из которой вырывался мягкий мерцающий свет. Он оставил сферы снаружи на время Великой бури, а теперь пришел пораньше, чтобы их забрать.
Это было рискованно. Даже хорошо закрепленную корзину могло сорвать порывом ветра. Кое-кто верил, будто с бурей приходят тени Сияющих отступников и крадут сферы. Возможно, так оно и есть на самом деле. Но за время в армии Каладин не один раз сталкивался с тем, что люди получали ранения, когда тайком обыскивали округу в разгар бури, желая заполучить чужие сферы. Несомненно, суеверие родилось благодаря более осмотрительным ворам.
Были и безопасные способы зарядить сферы. Менялы обменивали тусклые на заряженные, или им можно было заплатить, чтобы зарядить сферы в одном из тайных охраняемых гнезд.
– Что ты делаешь? – требовательно спросил Газ. Одноглазый коротышка прижал свою корзину к груди. – Если ты украл чьи-то сферы, я велю тебя подвесить.
Каладин отвернулся от него.
– Забери тебя буря! Все равно велю подвесить! Не думай, что можешь сбежать; часовые на постах. Ты…
– Я иду к Ущелью Чести, – негромко проговорил Каладин. За шумом ветра его голос едва можно было различить.
Газ заткнулся. Ущелье Чести. Он опустил свою металлическую корзину, явно не собираясь мешать. К тем, кто отправлялся этой дорогой, испытывали что-то вроде почтения.
Каладин пошел дальше через склад.
– Лорденыш, – позвал Газ, – оставь сандалии и жилет. Не хочу никого посылать за ними вниз.
Каладин сбросил в лужу кожаный жилет, потом там же оставил сандалии. Теперь на нем были только грязная рубашка да жесткие коричневые брюки – и то и другое раньше принадлежало мертвецу.
Каладин направился сквозь бурю к восточной части лесного склада. С запада доносились низкие раскаты грома. Дорога к Расколотым равнинам теперь была ему хорошо знакома. Он десятки раз тут бегал с мостовыми расчетами. Битвы случались не каждый день – возможно, раз в два-три дня, – и не каждой мостовой команде доводилось выходить на все подряд. Но многие вылазки были такими изматывающими, такими ужасными, что перерывы между ними мостовики проводили в оцепенении, почти без чувств.
Любые решения давались с трудом. То же самое происходило с людьми, испытавшими шок от битвы. Каладину такие ощущения были хорошо знакомы. И решение пойти к ущелью оказалось не из легких.
Но кровоточащие глаза того мальчика преследовали его. Нельзя допустить, чтобы такое повторилось. Ему не хватит сил это вынести.
Каладин добрался до подножия холма, и дождь с ветром хлестали его по лицу, словно толкая обратно в лагерь. Он упрямо шел вперед, к ближайшей расщелине – Ущелью Чести, как его называли мостовики, потому что там они могли сделать единственный выбор, что им еще оставался. Избрать «почетный» уход. Умереть.
Расщелины на Расколотых равнинах выглядели неестественно. Эта была узкой в самом начале, но к востоку очень быстро расширялась и через десять футов становилась такой широкой, что вряд ли можно перепрыгнуть. Здесь висели, прикрепленные к выступам в скале, шесть веревочных лестниц с деревянными перекладинами, по которым мостовики спускались на дно, чтобы обыскивать тела, упавшие в пропасть во время вылазок.
Каладин глянул на равнины. Из-за темноты и дождя почти ничего не видно. Здесь все какое-то неестественное. Эту землю изувечили. И теперь она ломала людей, которые сюда пришли. Каладин миновал лестницы, направляясь чуть дальше по краю расщелины. Там он сел, свесив ноги и глядя на струи дождя, на капли, улетающие во тьму.
Рядом с ним кремлецы посмелее выбрались из нор и суетливо грызли растения, что поглощали дождевую воду. Лирин однажды объяснил, что дожди во время Великих бурь приносят много питательных веществ. Бурестражи в Холинаре и Веденаре доказали, что растения, которые поливают дождевой водой, собранной во время Великих бурь, растут лучше, чем политые водой из озера или реки. Отчего ученые испытывают такую радость, открывая вещи, известные бесчисленным поколениям крестьян?
Каладин смотрел, как капли воды стремятся к забвению на дне провала. Маленькие прыгуны-самоубийцы. Тысячи тысяч. Миллионы миллионов. Кто знает, что ждет их во тьме? Этого нельзя увидеть, познать, пока не присоединишься к ним. Пока не прыгнешь в пустоту и не позволишь ветру увлечь тебя вниз…
– Отец, ты был прав, – прошептал Каладин. – Нельзя остановить бурю, пытаясь дуть сильнее. Нельзя спасать людей, убивая. Нам бы всем стоило стать лекарями. Всем до единого…
Он заговаривался. Но, странное дело, его разум казался чище, чем на протяжении многих недель. Возможно, все дело в ясной перспективе. Многие всю свою жизнь задаются вопросами о будущем. Что ж, его будущее теперь пусто. И он обратился мыслями в прошлое, думая об отце, о Тьене, о принятых решениях.
Когда-то жизнь казалась простой. До того, как он потерял брата, до того, как в армии Амарама его предали. Вернулся бы Каладин в те невинные дни, если бы смог? Предпочел бы он притворяться, что все просто?
Нет. Ему не суждено падать беззаботно, как тем каплям. Он заполучил множество шрамов. Ударялся о стены, раня лицо и руки. Убивал невинных, сам того не желая. Шел рядом с теми, чьи сердца были подобны черным углям, и восхищался ими. Карабкался на вершины, спотыкался и падал.
И вот куда он попал. Вот где все закончится. И ведь столько всего понял, но почему-то совсем не поумнел. Каладин встал на самом краю пропасти и почувствовал, как разочарование отца нависает над ним, словно грозовые тучи над головой.
Он занес ногу над пустотой.
– Каладин!
Юноша застыл, услышав тихий, но пронзительный голос. В воздухе возникла полупрозрачная фигурка и ринулась к нему сквозь слабеющий дождь. Она то ныряла, то вновь поднималась, как будто несла что-то тяжелое. Каладин отдернул ногу и протянул руку. Сил без церемоний приземлилась на его ладонь – она была в облике небоугря, который сжимал в пасти что-то темное.
Потом обратилась в знакомую ему молодую женщину в развевающемся на ветру платье. Она держала узкий темно-зеленый лист, чей кончик разделялся натрое. Черногибник.
– Что случилось? – спросил Каладин.
Девушка-спрен выглядела обессиленной.
– Эта штука такая тяжелая! – Она подняла лист. – Я принесла его тебе!
Каладин взял листок двумя пальцами. Черногибник. Яд.
– Зачем? – жестко поинтересовался он.
– Я думала… – проговорила Сил, отпрянув. – Ну, ты так берег те листья. Потом потерял, когда пытался помочь другому в клетке с рабами. Я думала, ты обрадуешься, если получишь еще один.
Каладин чуть не расхохотался. Она понятия не имела, что сделала, – притащила лист одного из самых смертоносных растений Рошара, чтобы порадовать его. Это было нелепо. И мило.
– Все пошло не так после того, как ты потерял те листья, – тихонько проговорила Сил. – До того ты боролся.
– Я проиграл.
Она опустилась на колени и сжалась в комочек на его ладони, туманная юбка облепила ее ножки, а капли дождя проходили сквозь тело, заставляя его подрагивать.
– Он тебе не нравится, да? Я улетела так далеко… я почти забыла себя. Но я вернулась. Каладин, я вернулась.
– Почему? – взмолился он. – Почему тебе не все равно?
– Потому что, – ответила она, склонив голову набок. – Я ведь следила за тобой, знаешь. Еще в той армии. Ты всегда находил молодых и неопытных новобранцев и защищал их, даже если самому приходилось рисковать. Я помню. Очень смутно, но помню.
– Я их подвел. Теперь все мертвы.
– Не будь тебя, они погибли бы куда быстрее. Ты сделал так, что в армии у них появилась семья. Я помню их благодарность. Она-то меня и привлекла. Ты им помог.
– Нет. – Каладин сжал в пальцах черногибник. – Все, к чему я прикасаюсь, вянет и умирает.
Он стоял на самом краю, покачиваясь. Где-то далеко гремел гром.
– Эти люди в мостовом расчете, – прошептала Сил. – Ты бы мог им помочь.
– Слишком поздно. – Он закрыл глаза, вспоминая мертвого парнишку, которого видел днем. – Уже слишком поздно. Я потерпел неудачу. Они мертвы. Они умрут, и с этим ничего не поделаешь.
– Может, стоит еще раз попытаться? – Ее голос был тихим, но каким-то образом звучал громче бури. – Хуже ведь не будет.
Юноша замер.
– Каладин, в этот раз ты не проиграешь. Ты сам сказал. Они все равно умрут.
Он подумал о Тьене, о его мертвых глазах, глядящих в небо.
– Я не понимаю бóльшую часть твоих слов, – продолжала Сил. – У меня все в голове путается. Но по-моему, если ты так боишься причинить людям боль, тебе не стоит переживать за мостовиков. Разве ты можешь им чем-то навредить?
– Я…
– Каладин, еще один раз, – прошептала девушка-спрен. – Пожалуйста.
Еще один раз…
Люди, ютящиеся в бараках, не имеющие ничего, кроме единственного одеяла. Они боятся бури. Боятся друг друга. Боятся того, что принесет следующий день.
Еще один раз…
Он подумал о том, как плакал из-за смерти мальчишки, которого даже не узнал. Которому даже не попытался помочь.
Еще один раз.
Каладин открыл глаза. Он замерз и промок, но где-то внутри его вспыхнул огонек решимости, похожий на теплое пламя свечи. Пальцы сжались, раскрошив лист черногибника, и высыпал крошки в провал. Юноша опустил руку, на ладони которой сидела Сил.
Она взмыла в воздух, взволнованная:
– Каладин?
Он зашагал прочь от ущелья, шлепая босыми ногами по лужам, небрежно ступая по лозам камнепочек. Склон холма покрывали плоские растения, похожие на пластины сланца, соединенные попарно и отороченные пышной кружевной бахромой из красных и зеленых листьев, что раскрылись навстречу дождю, точно книги. Спрены жизни – зеленые огоньки, ярче Сил, но маленькие, как споры, – танцевали вокруг растений, увиливая от дождевых капель.
Каладин шел вперед, вода струилась мимо него речушками. На вершине холма он повернул ко двору, где лежали мосты. Там по-прежнему никого не было, кроме Газа, который привязывал на место сорванный брезент.
Каладин преодолел бóльшую часть разделявшего их расстояния, прежде чем жилистый сержант его заметил и нахмурился.
– Струсил, лорденыш? Что ж, если думаешь, что я отдам…
Газ поперхнулся, когда Каладин бросился вперед и схватил его за шею. Сержант поднял руку в изумлении, но Каладин отбил ее и повалил его на каменистую, залитую водой землю. Раздался громкий всплеск. Газ вытаращил глаза от потрясения и боли и задергался, когда пальцы Каладина сжались на его горле.
– Газ, мир только что изменился, – проговорил Каладин, наклоняясь поближе. – Я умер в том ущелье, и теперь тебе предстоит иметь дело с моим мстительным призраком.