Отец откашливается.
— Да, — произносит он, — это весьма любопытные предположения. И в стандартной ситуации они бы, возможно, оправдались. Но ты забываешь одну немаловажную деталь.
Я встречаюсь с ним взглядом.
— Она не такая, как все, — говорит он. — И она не единственная в своем роде.
У меня учащается пульс. Я часто моргаю.
— Ах, ну конечно же, ты догадывался, да? Вывел это для себя, так? — смеется он. — Представляется даже статистически невозможным, что она единственная ошибка, совершенная нашим миром. Ты знал это, но не хотел в это поверить. И я прибыл сюда, чтобы сказать тебе — так оно и есть.
Он смотрит на меня, чуть наклонив голову. Улыбается широкой, располагающей улыбкой.
— Таких, как она, много. И они перетянули ее на свою сторону.
— Нет, — выдыхаю я.
— Они внедрились в твои войска. Тайно действовали среди вас. И вот теперь они украли твою игрушку и сбежали с ней. Одному богу ведомо, как они станут манипулировать ею в своих целях.
— Откуда у тебя такая уверенность? — спрашиваю я. — Откуда ты знаешь, что им удалось забрать ее с собой? Кент уже еле дышал, когда…
— Прислушайся к моим словам, сынок. Я говорю тебе, что они не такие, как все. Они не играют по твоим правилам и не следуют привычной тебе логике. Ты не представляешь, на какие «странности» они способны. — Пауза. — Более того, мне давно известно, что в этом районе у них есть целая подпольная группа. Однако все эти годы они никак себя не проявляли. Они не препятствовали моим методам, и я счел за лучшее предоставить им вымереть самим по себе, если они не станут сеять среди гражданских излишнюю панику. Ты, конечно же, понимаешь меня, — говорит он. — В конце концов, ты ведь с трудом справлялся всего лишь с одной из них. Им чрезвычайно трудно противостоять.
— Так ты знал? — Я резко вскакиваю, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. — Все это время ты знал об их существовании и ничего не делал? Ты молчал?
— В этом не было необходимости.
— А теперь? — спрашиваю я.
— А теперь такая необходимость возникла.
— Невероятно! — Я всплескиваю руками. — И ты скрывал от меня всю эту информацию! Зная все мои планы относительно ее… зная, каких трудов мне стоило доставить ее сюда…
— Успокойся, — произносит он. Он потягивается, затем закидывает ногу на ногу. — Мы найдем их. Пустошь, о которой говорит Делалье, — это место, где машина исчезла с экранов радаров? Там и начнем искать. Скорее всего они прячутся под землей. Мы должны найти вход и тихо уничтожить их внутри логова. Затем мы примерно накажем вожаков и самых отъявленных, а остальных заберем, чтобы в наших людях в зародыше задавить всякую мысль о неповиновении и бунте.
Он подается вперед.
— Гражданские все слышат и все знают. И именно теперь их охватила очередная волна оптимизма. Они воодушевились тем, что кто-то смог сбежать и при этом тебя ранили. Поэтому им кажется, что мы ослабли и с нами легко справиться. Мы должны искоренить подобные мысли, восстановив прежнее положение вещей. Страх расставит все по своим местам.
— Но они же ищут, — возражаю я. — Мои люди. Каждый день они прочесывают весь район и ничего не находят. Почему мы должны быть уверены в том, что хоть что-то обнаружим?
— Потому, — отвечает он, — что поиски возглавишь лично ты. Каждую ночь. После наступления комендантского часа, когда все гражданские спят. Дневное патрулирование прекратить, это лишит гражданских повода для болтовни. Действуй осторожно, сынок. Не раскрывай своих ходов. Я останусь на базе и буду координировать твои действия через своих подчиненных. Если мне понадобится что-то надиктовать, я возьму Делалье. А тем временем ты обязательно найдешь их, чтобы я мог нейтрализовать их как можно скорее. Партия слишком затянулась, — подытоживает он, — так что пора покончить с благодушием.
Глава 18
Мне жаль. Мне очень жаль. Мне очень-жаль-очень-жаль-очень-жаль-очень жаль. Мне очень-жаль-очень-жаль-очень жаль. Мне очень жаль. Мне очень жаль. Мне очень-жаль-очень-жаль-очень-жаль-очень-жаль-очень-жаль. Мне очень жаль. Мне очень-жаль-очень-жаль-очень-жаль-очень-жаль. Мне очень жаль. Мне очень-жаль-очень-жаль-очень-жаль. Мне очень жаль, очень жаль, пожалуйста, прости меня.
Это была ужасная случайность.
Прости меня.
Пожалуйста, прости меня.
Я стараюсь, чтобы окружающие знали обо мне как можно меньше. Еще меньше я рассказываю о себе сам. Есть кое-что, о чем я никогда никому не говорю.
Я люблю подолгу принимать ванну.
Сколько себя помню, я всегда был одержим чистотой. Я так глубоко увяз в кровавом месиве, что компенсирую это, как мне кажется, своим почти что маниакальным стремлением к чистоте. Я часто принимаю душ. Чищу зубы три раза в день. Подстригаюсь раз в неделю. Тру руки щеткой перед сном и после него. У меня нездоровая привычка носить только свежевыстиранную одежду. И всегда, когда я испытываю эмоциональные перегрузки, единственное, чем я могу успокоить нервы, — это всласть поплавать в ванне.
Именно этим я сейчас и занимаюсь.
Врачи научили меня накладывать на раненую руку водонепроницаемую повязку из пластика, так что я могу «нырять», сколько мне вздумается. Я погружаюсь в воду, задержав дыхание, и выдыхаю через нос. Я слышу, как булькают крохотные пузырьки воздуха.
Теплая вода дарит мне чувство невесомости. Она смывает с меня все заботы, словно понимает, что мне нужно сбросить это бремя. Закрыть глаза и расслабиться.
Я чуть-чуть всплываю.
Я не открываю глаз, из-под воды торчат лишь мой нос и губы. Я дышу ровно и неглубоко, стараясь сбросить напряжение. Уже так поздно, что я не знаю, который час. Я только чувствую, что температура значительно понизилась и прохладный воздух щекочет мне нос. Какое странное ощущение, когда почти все тело погружено в ласковую теплую воду, а носу и рту холодно.
Я снова погружаюсь в воду.
Как бы хорошо пожить здесь, думаю я. Где мне неведомо земное притяжение. Где я свободен от бремени и не стянут путами обыденной жизни. Здесь у меня другое тело, другая оболочка, и руки друзей поднимают меня ввысь. Сколько раз мне хотелось заснуть, укрывшись этим одеялом.
Я погружаюсь чуть глубже.
Всего за неделю моя жизнь перевернулась вверх дном.
Мои цели не те, что прежде. Сосредоточиться — об этом не может быть и речи. Все мои помыслы обращены к одному человеку, и впервые в жизни я сам не свой. Ее слова врезались мне в мозг, словно клеймо каленым железом. Она неотступно стоит у меня перед глазами, и я навязчиво пытаюсь представить себе все, через что ей пришлось пройти. Я нашел ее дневник, и это окончательно подкосило меня. Мои чувства к ней стремительно вышли из-под контроля. Мне никогда так отчаянно не хотелось увидеть ее и поговорить с ней.
Я хочу, чтобы она знала, что теперь я понял все, чего не понимал прежде. Что мы с ней — почти близнецы; у нас столько общего, что я и вообразить себе не мог.
Но теперь она далеко. Она сбежала с какими-то чуждыми ей людьми, которые ее совсем не знают и не станут заботиться о ней так, как это сделал бы я. За несколько мгновений она перенеслась в совершенно другой мир, и я очень переживаю за нее. Человек вроде нее и с ее прошлым отнюдь не сразу приспосабливается к новой жизни. И теперь должно произойти одно из двух: либо она полностью замкнется в себе, либо она взорвется.
Я рывком встаю, хватая ртом воздух.
Убираю падающие на глаза волосы. Прислоняюсь к мозаичной стене, позволив прохладному воздуху успокоить меня, привести мои мысли в порядок.
Мне необходимо найти ее прежде, чем она сломается.
Раньше я никогда не горел желанием помогать своему отцу, никогда не соглашался с его доводами и методами. Но теперь я готов пойти на все, лишь бы вернуть ее.
И я жду не дождусь возможности свернуть Кенту шею.
Предатель. Ублюдок. Идиот, возомнивший, что ему досталась хорошенькая девушка. Он и понятия не имеет, кто она на самом деле. И как она себя проявит.
И если он думает, что хоть немного подходит ей, он куда больший идиот, нежели я предполагал.
Глава 19
— А где кофе? — спрашиваю я, оглядывая стол.
Делалье роняет вилку, она с грохотом падает на тарелку. Он смотрит на меня выпученными глазами:
— Как вы сказали, сэр?
— Я хочу попробовать, — отвечаю я, левой рукой намазывая масло на тост. Бросаю на него беглый взгляд. — Вы ведь всегда говорите о кофе. Так что я подумал…
Не говоря ни слова, Делалье буквально подпрыгивает со стула. Мчится к двери.
Я беззвучно хохочу, глядя в свою тарелку.
Делалье сам вкатывает сервировочный столик с чаем и кофе и располагает его рядом с моим стулом. У него трясутся руки, когда он наливает темную жидкость в чайную чашку, ставит ее на блюдце, потом на стол и пододвигает ко мне.
Я жду, пока он наконец не усядется, и делаю маленький глоток. Это какой-то странный, нестерпимо горький напиток. Совсем не то, что я ожидал. Я мельком смотрю на него, удивленный тем, что такой человек, как Делалье, начинает день с такого крепкого напитка с отвратительным вкусом. Кажется, я начинаю его за это уважать.
— Не так уж и ужасно, — замечаю я.
Он расплывается в такой широкой и довольной улыбке, что я сомневаюсь, правильно ли он меня расслышал. Он весь светится, когда говорит:
— Я обычно добавляю сливки и сахар. Гораздо вкуснее и…
— Сахар. — Я ставлю чашку на блюдце. Сжимаю губы, скрывая улыбку. — Кладете сахар. Конечно же. Так намного вкуснее.
— Не хотите ли попробовать, сэр?
Я жестом останавливаю его и отрицательно качаю головой.
— Отзовите поисковые партии, лейтенант. Мы прекращаем дневное патрулирование и переходим на ночное, после наступления комендантского часа. Вы остаетесь на базе, — говорю я ему, — где Верховный будет отдавать приказы через своих подчиненных. Выполняйте все его распоряжения по мере их поступления. Я сам поведу группу. — Я делаю паузу. Смотрю ему в глаза. — Никаких утечек быть не должно. Ничего, что могло бы дать гражданским повод для ненужных разговоров. Вам ясно?
— Так точно, сэр, — отвечает он, забыв о кофе. — Я тотчас же отдам приказ.
— Хорошо.
Он встает.
Я киваю.
Он уходит.
С тех пор как она исчезла, я впервые чувствую какую-то надежду. Мы найдем ее. Теперь, обладая новыми сведениями и выставив целую армию против жалкой шайки бунтовщиков, кажется невозможным, что мы потерпим неудачу.
Я делаю глубокий вдох. Затем отпиваю еще глоток этого кофе.
И с удивлением обнаруживаю, насколько мне нравится его горький вкус.
Глава 20
Он уже ждет меня, когда я возвращаюсь в свои апартаменты.
— Приказ отдан, — говорю я, не глядя в его сторону. — Сегодня вечером мы выступаем. — Секунду я раздумываю. — А теперь прошу меня извинить, у меня еще масса дел.
— Каково это, — спрашивает он, — чувствовать себя калекой? — Он улыбается. — Как ты сам себе не противен, когда знаешь, что тебя подстрелил твой же подчиненный?
Я останавливаюсь у двери, ведущей в кабинет.
— Что тебе нужно?
— Что же, — произносит он, — ты такого нашел в этой девчонке?
У меня мурашки по спине бегут.
— Она ведь для тебя нечто большее, чем просто эксперимент, так ведь?
Я медленно поворачиваюсь к нему. Он стоит посреди комнаты, засунув руки в карманы, и улыбается какой-то презрительно-гадливой улыбкой.
— Ты это о чем?
— Полюбуйся на себя, — отвечает он. — Я еще даже имени ее не произнес, а ты уже весь раскис. — Он сокрушенно качает головой, не переставая изучать меня. — Побледнел, сжал здоровую руку в кулак. Задыхаешься и весь напрягся. — Пауза. — Ты выдал себя, сынок. Ты считаешь себя очень умным, — продолжает он, — однако забываешь, кто научил тебя владеть собой.
Меня бросает то в жар, то в холод. Я пытаюсь разжать кулак, но не могу. Я хочу сказать ему, что он ошибается, но вдруг чувствую, что меня качает, и жалею, что как следует не позавтракал. И тут же жалею, что вообще завтракал.
— У меня работа, — выдавливаю я из себя.
— Скажи мне, — не унимается он, — что тебе наплевать, если она погибнет вместе с остальными.
— Что-что? — нервно срывается с моих губ.
Мой отец опускает взгляд. Нервно сжимает и разжимает руки.
— Ты меня так часто разочаровывал, — произносит он обманчиво мягким тоном. — Прошу тебя, пусть на сей раз этого не случится.
На какое-то мгновение мне кажется, словно я существую вне своего тела, как будто я смотрю на себя со стороны. Я вижу свое лицо, раненую руку, ноги, которые вдруг перестают меня держать. По лицу моему идут трещины, потом по рукам, по груди, по ногам.
Я представляю себе, что это значит — разваливаться на части.
Я не отдаю себе отчета, что он назвал меня по имени, пока он дважды не повторяет его.
— Что тебе от меня нужно? — спрашиваю я, поражаясь своему спокойному тону. — Ты без разрешения входишь ко мне, стоишь здесь и предъявляешь мне обвинения, в которые у меня нет времени вникать. Я исполняю твои распоряжения и приказы. Вечером мы выступаем, и мы найдем их логово. Ты сможешь разделаться с ними, когда тебе будет угодно.
— А как же твоя девчонка? — интересуется он. — Твоя Джульетта?
При упоминании ее имени я вздрагиваю. Пульс у меня так частит, что становится почти нитевидным.
— Что ты почувствуешь, если я трижды прострелю ей голову? — Он пристально смотрит мне прямо в глаза. — Разочарование, поскольку ты лишился любимого проекта? Или скорбь, потому что ты потерял любимую?
Время словно замедляется, окутывая меня вязкой пеленой.
— Будет печально, — отвечаю я, стараясь не обращать внимания на дрожь, от которой у меня подгибаются колени, — потерять то, на что я потратил так много времени.
Он улыбается.
— Приятно слышать, что ты трезво смотришь на вещи, — одобрительно кивает он. — И любому проекту, в конце концов, легко отыскать замену. Я уверен, что мы найдем более практичное и рациональное применение твоему времени.
Я медленно закрываю и открываю глаза. Одну половину груди словно судорогой свело.
— Разумеется, — слышу я свой голос.
— Я знал, что ты меня поймешь. — Он хлопает меня по раненому плечу, отчего у меня чуть не подгибаются колени. — Ты прекрасно поработал, сынок. Однако она отняла у нас массу времени и ресурсов, а в результате оказалась совершенно бесполезной. Таким образом, мы избавимся сразу от нескольких неблагоприятных факторов. Отнесем ее к сопутствующим потерям.
Он одаривает меня лучезарной улыбкой, прежде чем поворачивается и направляется к двери.
Я прислоняюсь к стене.
И медленно сползаю на пол.
Глава 21
Почаще сглатывай слезы, и начнет казаться, что в горле у тебя кислота.
Как же ужасно, когда сидишь тихо, так тихо так тихо, потому что не хочешь, чтобы видели, как ты плачешь не хочешь плакать, но губы все дрожат, а слезы вот-вот брызнут из глаз пожалуйста-молю-тебя-пожалуйста-прости-меня-пожалуйста-сжалься, может, на этот раз все будет по-другому, но все всегда одно и то же. Не к кому бежать за утешением. Некому довериться.
Зажги по мне свечу, шепчу я в пустоту.
Кто-то.
Кто-нибудь.
Если ты есть.
Скажи мне, что чувствуешь ее пламя.
Пять дней патрулирования — и ровным счетом ничего. Каждый вечер я веду группу, мы идем по безмолвной, скованной зимним холодом местности. Мы ищем скрытые проходы, замаскированные люки — любые знаки того, что под ногами у нас другой мир.
И каждую ночь возвращаемся на базу ни с чем.
Безрезультатные рейды последних нескольких дней, их ни к чему не приводящая напряженность наваливаются на меня, притупляя мои чувства, и повергают меня в какое-то оцепенение, которое я не в силах превозмочь. Каждый день я просыпаюсь и начинаю искать решение проблем, которые сам себе создал, но не могу найти.