– Все, Сонюшка, смотри!
В зеркале не я. То есть я, но какая-то другая. Золотистое платье льнет к телу, шелестит опавшей листвой, атласные розы на лифе и в волосах точно живые. А волосы блестящие, и прическа такая красивая, прямо царская.
– Нравится? – Стэфа вертит меня и так и этак, разглаживает складочки, поправляет розы.
– Нравится.
Хоть бы ему понравилось. Это ж ради него все, ради Андрея Сергеевича.
А вот туфелек у меня подходящих нет.
– Под платьем не видно, Сонюшка. – Стэфа понимает меня без слов, и я благодарна ей за это понимание...
– Глазам не верю. – Мадам оглядывает меня с ног до головы, внимательно, оценивающе. – Софья, откуда платье?
– Это Аннушкино. – Впервые за многие дни папенька смотрит на меня с улыбкой. – Какая ты у меня уже взрослая стала, Сонюшка.
– Премилое платьице. – Лизи обходит меня по кругу, осторожно касается розочек. – Мама, вы мне в следующий раз такое же закажите. Хорошо?
Мадам кивает, а я думаю, что наряд Лизи тоже очень красив. На сей раз платье на ней темно-синее, с накрахмаленным до хрусту кружевом и с такой же кружевной лентой синяя шляпка. У меня шляпки нет, зато розы в волосах и прическа необычная, лучше, чем у мадам и Лизи, вместе взятых. А разбитые ботинки вместо туфелек никто не увидит...
* * *Чтобы отведать телятинки в винном соусе, мне пришлось спуститься вслед за Раей на кухню. Кухня меня не впечатлила: нашпигованное бытовой техникой помещение – только и всего. Я к кухням вообще равнодушна, потому что моя любовь к вкусной еде прямо пропорциональна моей ненависти к готовке.
Плюхнувшись за стол и вытянув перед собой гудящие ноги, я с удовольствием наблюдала, как ловко управляется со всем этим кухонным хозяйством Рая. А когда моего носа достиг дразнящий аромат запеченного мяса, я, вторя подвывающему желудку, застонала от нетерпения.
Мясо оказалось изумительным, как раз таким, каким и должна быть телятина в винном соусе. С одинаковой стремительностью оно таяло во рту и на тарелке. Я как раз подумывала плюнуть на фигуру и попросить добавки, когда в кухню ворвалась Амалия.
– Вот ты где! – заорала она с порога. – Ты что творишь, убогая?!
– И тебе добрый вечер. – Я положила в рот последний кусок мяса и зажмурилась от удовольствия.
– Кто тебе позволил самоуправничать? – Амалия пнула носком туфли мой стул. Ох, не люблю я, когда меня убогой называют. Вот как-то с детства у меня аллергия на это скотское словечко. Сколько волос я из-за него повыдергивала, сколько морд порасцарапывала – сразу и не упомнишь.
– Амалия, успокойтесь! – бросилась на мою защиту верная Рая.
– Успокойтесь?! – Амалия тряхнула кудрями. – А с какой стати мне успокаиваться?! – Она еще раз пнула мой стул. – Эй ты, тля недорезанная, кто тебе сказал, что ты имеешь право увольнять моего водителя?
Тля недорезанная – это серьезно, раньше меня так никогда не обзывали. Я промокнула губы салфеткой, аккуратно отодвинула тарелку, чтобы, не дай бог, не разбилась и сказала вежливо:
– Рая, спасибо, все было очень вкусно.
– На здоровье, Евочка, – в голосе Раи не слышалось оптимизма. – Может, ты к себе в комнату поднимешься?
– Поднимусь, – пообещала я, – вот как только там приберутся, сразу и поднимусь.
– Эй, я с тобой разговариваю! – Акриловые когти больно впились в мой подбородок. – Какого хрена ты уволила Олега?
Человеколюбие и я – это несовместимые понятия. Я, конечно, стараюсь изо всех сил, но иногда срываюсь. Вот и сейчас... сорвалась.
Хорошо, что у моей мамашки такие длинные кудри. Наматывать их на кулак очень удобно. И хорошо, что обувь она предпочитает такую непрактичную, обычной подсечки оказалось достаточно, чтобы свалить Амалию на пол. А по ходу дернуть за волосы посильнее и врезать по уху половчее. В уличных боях без правил мне в свое время не находилось равных. Не забылись, оказывается, навыки...
Я сидела верхом на визжащей Амалии, методично, один за другим, обламывала ее поганые когти и пыталась навести мосты:
– Во-первых, – первый коготь упал на пол, – не смей называть меня убогой, тлей и прочими нехорошими словами. Во-вторых, – второй коготь последовал за первым, – в своем доме я буду сама решать, кого и когда увольнять. И в-третьих, если ты еще раз повысишь голос на меня или Раю, я сломаю тебе не маникюр, а руки. Ты меня поняла, мамочка?
Она поняла – когда захочу, я могу быть очень убедительной, – испуганно затрясла головой, запричитала что-то невразумительное. Я встала с пола, одернула подол платья, подмигнула застывшей в изумлении Рае и уселась обратно за стол.
Амалия ретировалась быстро, стоило только мне оставить в покое ее волосы, тоже, кстати, наращенные. Может, уползла зализывать раны, но скорее всего строить планы мести. Да, определенно одним врагом у меня в этом доме прибавилось. Ну да мне не привыкать к битвам за место под солнцем.
– Евочка, – Рая присела на соседний стул, посмотрела на меня испуганно, – что с тобой происходит, девочка?
– Рая, – я накрыла своей рукой ее ладонь, – давай раз и навсегда договоримся – прежней Евы нет. Ну, если тебе так будет удобнее, считай меня своей новой хозяйкой. И не смотри на меня так. Я уже большая девочка, понимаю, что творю.
– Понимаешь ли? – спросила она с сомне-нием.
– Понимаю, не волнуйся.
– Амалия этого так не оставит.
– Ни секунды не сомневаюсь.
– Она может быть очень опасной. Евочка, ты не помнишь, но однажды она столкнула тебя с лестницы, а твоему отцу сказала, что ты сама упала. У тебя тогда была трещина ребра, и целую неделю ты по ночам плакала.
Да, определенно не везет мне с родней...
– Ева, ну что ты улыбаешься? Я говорю тебе очень серьезные вещи. С Амалией нужно быль предельно осторожной, – Рая понизила голос до шепота, – она такая... как змея.
– Буду осторожной, – успокоила ее я. – Ты же видела, я научилась отбиваться, – я улыбнулась как можно беззаботнее.
По правде сказать, козни домочадцев волновали меня намного меньше, чем перспективы снова встретиться с призраком своей предшественницы.
– В комнате, наверное, уже навели порядок. Давай я провожу тебя наверх, – предложила Рая.
– Боишься, что заблужусь?
– Ты теперешняя вряд ли заблудишься. – Она невесело улыбнулась. – Просто хочу убедиться, что прислуга все сделала правильно.
Моя новая комната сияла и пахла чистотой. На кровати вместо прежнего белого покрывала лежало ультрамариновое.
– Велела постирать, – объяснила Рая. – Завтра его вернут.
– Это тоже нормальное. – Я погладила прохладный атлас. – Так даже веселее, мне кажется...
Договорить я не смогла, потому что взгляд мой остановился на картине... Немного наивная, немного абстрактная, немного незавершенная, она излучала ровный золотистый свет, такой же, как и человек, ее написавший. От света этого, несмотря на поздний вечер, в комнате было по-летнему тепло и уютно и хотелось смотреть на картину не отрываясь. Да что там смотреть! Хотелось попасть в нее, вот прямо сейчас, не раздумывая.
– Что-то не так, Евочка? – осторожно спросила Рая. – Тебе не нравится? – Взгляд у нее был затравленный, и только на самом дне выцветших глаз светился огонек надежды.
– Мне нравится. – Я подошла к картине вплотную и коснулась пальцами ее шершавой поверхности.
Вблизи Севино «Лето» производило еще более сильное впечатление. Казалось, что под пальцами не холст, а другой мир. Не знаю, как это объяснить, раньше я такого никогда не чувствовала. Раньше я вообще была равнодушна к искусству.
– У него все работы такие? – спросила я шепотом.
– Все, – послышалось за моей спиной. – Они живые, правда, Евочка?
– Живые, – я согласно кивнула, – только немного странные.
– Это особое видение. Понимаешь, Сева воспринимает мир иначе, чем мы.
– Да. Его мир намного красивее нашего. – Я отступила на шаг от картины, сощурила один глаз. Мягкий свет сфокусировался в одной точке, и точка эта засверкала нестерпимо ярко, как полуденное солнце.
– Красивее, – эхом повторила Рая.
– И раньше он никогда не выставлялся? – спросила я, смахивая набежавшую от этого солнечного сияния слезу.
– Нет, но, мне кажется, выставка – его самое заветное желание, и если ты, Евочка...
– Я помогу, – я не дала ей договорить. – Ты знаешь, к кому нужно обратиться по поводу ее организации? – Я посмотрела на экономку.
Она стояла за моей спиной, прижав к груди ладони, и не сводила взгляда с картины своего сына. Странное дело, во взгляде ее не было ни гордости, ни восхищения – только непонятная мне боль. Может, не верит, что я дам денег?
– Рая, не сомневайся, ты же слышала, Щирый расщедрился на двадцать тысяч. Я дам тебе двадцать, а если не хватит, мы что-нибудь придумаем.
– Евочка... – Она вдруг пошатнулась и, наверное, даже упала бы, если б я не схватила ее за плечи. Это у нее из-за переизбытка чувств, что ли? – Евочка, ты не представляешь... – И голос дрожит, значит, от переизбытка чувств. Только этого мне не хватало, первый раз в жизни собралась сделать доброе дело – и такая бурная реакция. Вот сейчас возьму и передумаю.
– Я все представляю, – сказала я как можно суше и официальнее. – И знаешь, Рая, как я себе это представляю?
В ответ она лишь молча мотнула головой.
– Думаю, если все работы Севы такие, – я кивнула на картину, – то за них можно выручить очень неплохие деньги. Понимаешь?
Она не понимала, она смотрела на меня, и губы ее дрожали. Ну что же это такое?!
– Рая, мы продадим Севины картины. – В том, что продадим, я не сомневалась ни секунды, надо будет только поговорить со знающим человеком, выяснить, сколько они реально могут стоить. Еще не хватало продешевить. – Вы вернете мне долг и десять процентов с прибыли. – Да, думаю, десять процентов – это по-честному, принимая во внимание тот факт, что я собираюсь вложить собственные средства в данное предприятие.
– Ты думаешь, мы сможем что-нибудь продать? – Рая пропустила мимо ушей финансовую часть вопроса.
– Я уверена. Продадим и даже заработаем на гениальности твоего Севы. Кстати, у него их много – таких вот картин?
– Таких? – переспросила Рая рассеянно. – Таких, наверное, двадцать или двадцать пять. Может, и больше, я точно не помню.
– Двадцать пять на первый раз вполне достаточно. Давай обсудим это завтра, а? – Я зевнула. – День был такой тяжелый.
– Конечно, Евочка. – Рая попятилась к двери и уже с порога спросила: – Может, тебе нужно что-нибудь?
– Ничего. Только отдых и тишина. Спокойной ночи, Рая.
* * *Я не кривила душой, когда говорила, что мне нужен отдых. Почему-то нынче чувствовала я себя не так бодро, как раньше. Вот ведь парадокс: тело новое, молодое, а я ощущаю себя в нем древней старухой. Сил нет никаких, и спать все время хочется. А может, тело тут ни при чем? Может, дело в коме? Почти месяц провести в бездействии, барахтаться между небом и землей в сером тумане – это ж сколько сил нужно!
Перед тем как свалиться в постель, я решила принять ванну. Не опостылевший в больнице душ, а самую настоящую ванну: горячую, с шапкой ароматной пены.
В ванную комнату я заходила практически без душевного трепета: раз зеркала нет, то и бояться мне нечего. И вообще, наверное, этот призрак только в больнице может жить, ну, поблизости от своей оболочки? То, что оболочка в каком-то смысле у нас с призраком общая, я старалась не думать. Ведь ничего страшного не случится, если сегодня вечером я отдамся исключительно земным радостям, а о странностях и сложностях начну размышлять завтра.
На вешалке в ванной висел ярко-синий, под цвет покрывала, банный халат. Раньше его здесь не было, значит, Рая постаралась. Она вообще очень предусмотрительная, моя экономка. Что бы я без нее делала!
Вода была горячей-горячей, а пена пахла лавандой, как я и люблю. Я лежала с закрытыми глазами в благоухающей ванне и думала, что жизнь налаживается, когда моего затылка коснулись ледяные пальцы...
От прикосновения этого так сильно заломило в висках, что захотелось заорать в голос. Я бы и заорала, но сил не хватило. Их хватило лишь на то, чтобы открыть глаза.
В ванной не было зеркала, но оказалось – моему персональному кошмару не нужны дополнительные средства коммуникации. Злополучный призрак кутался в саван из горячего пара и... приближался.
Вода в ванне тут же остыла и, кажется, подернулась тонкой пленкой льда, а я не могла даже пошевелиться. Еще чуть-чуть – и сама заледенею.
Призрак остановился в полуметре: переливчатое нечто, бестелесное, но все равно реальное. Такое реальное, что паутина ожога на моем запястье задергалась от боли, налившись огнем.
Я зажмурилась – стыдно и бесславно, но по-другому никак, потому что страшно до чертиков. С закрытыми глазами тоже страшно, но есть хотя бы иллюзия защищенности. Щеки коснулось чужое холодное дыхание, паутина на запястье взорвалась болью, я закричала и открыла глаза.
В комнате никого, и вода в ванной горячая, такая, как я люблю, и ледяная корка истаяла. Может, примерещилось? Может, я заснула и увидела кошмар?
Если и заснула, то до сих пор сплю, потому что на запотевшем кафеле замечаю отчетливо и аккуратно выведенные слова: «Помоги мне...»
Помоги... Честное слово, я бы сделала это! Проще помочь, чем каждую секунду ожидать вот таких визитеров. Знать бы только, что именно от меня требуется.
Из ванны я выбиралась как старуха, со стоном и кряхтением. У меня болело все, что только может болеть, даже после выхода из комы я не чувствовала себя настолько плохо. Да что ж это такое?..
Серый туман накрыл внезапно. Раз – и нет больше Евы-Еванжелины, ничего нет...
Я выкарабкивалась долго, блуждала в ошметках серого, натыкалась на кого-то невидимого, искала дверцу. Я помнила, что должна быть дверца, и она наконец нашлась. Маленькая, резная, с затейливой ручкой. Собрать остатки сил, вцепиться в ручку, толкнуть...
Свет был яркий – электрический. Он лился сверху, заставляя глаза слезиться. Я села, потерла ушибленный затылок, осмотрелась. Вокруг все то же самое, за исключением одного – надписи нет, исчезла, расстаяла. Вот и думай – глюк это или что другое. Здравый смысл ратовал за научно объяснимую галлюцинацию, но интуиция вопила об опасности. Интуиции я доверяла больше...
В моей комнате было тихо, лишь едва слышно потрескивали дрова в камине. Камин оказался действующим – вот такое маленькое счастье. Я уселась прямо на ковер и протянула к огню озябшие ладони. Надо думать. Тут хочешь не хочешь, а придется искать выход. Он мне виделся в одном – я должна помочь призраку. Только тогда он оставит меня в покое.
Если я правильно рассуждаю, то выходит, что призраку или неприкаянной душе – уж не знаю, как это назвать, – есть из-за чего злиться. Я получила все, а она ничего. У меня работоспособное тело и перспективы, а у нее тело-ловушка и полный беспросвет. Сказать по правде, очутись я на ее месте, я бы тоже злилась и одними лишь надписями не ограничилась. Хотя, с другой стороны, откуда мне знать, что надписи – это не единственное орудие в ее арсенале! И узнавать совсем не хочется. Значит, нужно поторопиться. На первых порах надо что-то решить с моим старым телом. С ума сойти – с какой легкостью я об этом рассуждаю, как о смене гардероба...
Главное, чтобы за ним, за телом, хорошо присматривали. Это на тот волшебный случай, если я вдруг найду способ в него вернуться. Завтра же съезжу в больницу, продлю договор еще на полгода, чтобы быть совсем уж спокойной. Может, еще каких спецов нанять? Кого-нибудь покруче Валентина Иосифовича. Или круче уже некуда? Надо будет узнать.
В общем, вот такой у меня на завтра план действий. Конечно, неплохо было бы привести и новое тело в надлежащий вид, сводить в косметический салон, в солярий и к стилисту, но это чуть позже. Есть проблемы куда более актуальные, чем немодный цвет волос.
Спать я ложилась с чистой совестью и твердым намерением начать новую жизнь.
– Я со всем разберусь. Обещаю, – бросила я в пустоту, выключила ночник и до самой макушки натянула на голову одеяло.