Стол, лавки вдоль стены, печь – обычная обстановка крестьянского дома. Очень бедно и пусто, но чисто, пахнет чем-то знакомым, из детства: не то ладаном, не то хлебом, не то сухими травами. Перекрестившись перед зажженной лампадкой, Патрик почувствовал вдруг, как подкашиваются ноги. То ли дорога оказалась неожиданно тяжелой, то ли… просто устал за эти долгие месяцы. Деревянный стол, тяжелый табурет, деревянная чашка (новая, хранившаяся для важных гостей?), деревянная ложка… Удивительно вкусная похлебка. У маленького священника нашлись даже запасные штаны для промокшего насквозь гостя, а сухая сорочка, по счастью, у Патрика была своя. Развешивая у печки мокрую одежду, он представил, как смешно выглядит в рубашке тонкого полотна и грубых крестьянских штанах и засмеялся тихонько, а потом махнул рукой. Сухо – и ладно.
К горячему настою на травах («вам, сударь, сейчас самое то – согреетесь, а то ведь и простыть недолго») отец Теодор подал гостю мед – явно прошлогодний, почти засахарившийся. Потягивая из огромной кружки воду, священник с любопытством посматривал на гостя, но ни о чем не спрашивал.
От тепла и сытости потянуло в сон. Патрик уже представлял, как вот сейчас допьет эту кружку и… нет, третью просить уже не станет, а сразу ляжет спать. Согреется под овчинным хозяйским полушубком – и до утра. Если все будет хорошо, в Леррене он окажется еще до полудня. У де Лерона он прежде не бывал - не приходилось, но найти дом полковника, пожалуй, сумеет без расспросов: спасибо Ретелю-младшему, описал дорогу точно.
Хлопнула входная дверь, и Патрик оглянулся. Отодвинулся сразу к стене, прячась в тень. Бедно одетая женщина ввалилась в избу и замерла у порога, глядя на неожиданного гостя.
- Добрый вечер, Мария, - спокойно сказал отец Теодор, поднимаясь ей навстречу. – Не пугайся, входи. То гость у меня.
Женщина, торопливо перекрестившись, шагнула на середину избы – и разрыдалась.
- Что ты? – отец Теодор взял ее за руку. – Случилось что?
- Случилось… - она подавила рыдания. – Отец Теодор, случилось… Не откажите… с бедой к вам.
- Успокойся-ка… ну-ка… Вы вот что, сударь, - обернулся священник к Патрику, - ложитесь спать. На лавку вас положу, хорошо? вот одеяло. Не ждите меня, я нескоро. А ты пойдем со мной, моя хорошая… поговорим.
Вот и опять, подумал Патрик, когда за крестьянкой и хозяином закрылась дверь, все повторяется. Снова у кого-то беда, а он… сможет ли помочь? Принц невесело усмехнулся. Тогда, год назад, кинулся на помощь не раздумывая. Теперь… трижды подумает, прежде чем ввязываться невесть во что. Дело, по которому он едет, важнее крестьянской беды. А, пропади оно пропадом! Каждый раз, точно на весах, взвешивать чужие судьбы!
Сколько раз за эти месяцы, мотаясь по стране, ощущал он чувство оглушающего бессилия. Сколько раз, видя людские слезы, давал себе слово: в моей стране этого не будет. Да. Вот она, твоя страна – как на ладони. Сколько еще они будут ждать?
Одним глотком Патрик осушил кружку и лег на широкую лавку, закутался в одеяло, сверху накинул полушубок. Пустое. Завтра утром он должен быть в столице.
Он проснулся среди ночи от странного тревожного ощущения и вскинулся, еще не успев понять, что происходит. Только спустя несколько секунд понял, что уже совсем темно, тихо – даже собаки уже угомонились, на столе скудно мерцает лучина, а отец Теодор кладет поклоны перед образами и тихо шепчет молитву.
Патрик долго следил глазами за священником. Казалось, он не молится, а просто разговаривает с Господом, рассказывает о том, как день прошел… неторопливо, обстоятельно, по-деревенски: двух младенцев окрестил сегодня, соборовал умирающего, а еще – утешал и успокаивал, говорил о смирении… Патрик усмехнулся. Да уж. Когда он в последний раз был на исповеди? За эти два года как-то незаметно, водой сквозь пальцы, утекла прежняя чистая, светлая вера в Бога. Иногда ему казалось, что Всевышний вовсе отвернулся от него, от них всех… грех это – разувериться? Грех. Но как изжить его, как избыть отчаяние, как обрести смирение – такое вот, как у этого деревенского батюшки? Исходило от него ровное, спокойное тепло, как вот от этой огромной печи, несуетные, размеренные движения успокаивали. Пожалуй, Патрик понимал теперь эту женщину… Марию, кажется… видно, отец Теодор и в самом деле служил своей пастве не за страх, а за совесть.
Отец Теодор перекрестился и, словно почувствовав взгляд, обернулся, одарил гостя светлой, немного смущенной улыбкой.
- Спите, сударь, - сказал он негромко, поднимаясь с колен. – Завтра до свету подниматься и вам, и мне, а уже поздно.
- Что-то случилось? – помедлив, спросил принц. – Та женщина, с которой вы разговаривали… я могу помочь?
Отец Теодор покачал головой. Впустил в дом собаку, бросил на печь старенькое лоскутное одеяло.
- Нет. То есть да, случилось. Но помочь вы не можете. Да и никто, наверное, не сможет. – Пояснил спокойно: - У Марии мужа забирают, а детей – шестеро. Все надеялась, что обойдется, да не обошлось… попустил Господь…
- Куда забирают? – Патрик приподнялся на локте, уже догадываясь, каков будет ответ.
- Ну как куда, – вздохнул священник, задувая лучину. – В солдаты. Набор же опять идет… королю свежие силы нужны. Прости их, Господи, - опять перекрестился он, - ибо не ведают, что творят. Разве можно забирать крестьян из Леренуа?
Кряхтя, он полез на печь.
- А из других мест, значит, можно? – поддел Патрик.
- Других! – неожиданно горячо откликнулся отец Теодор. – Леренуа кормит почти всю страну, как забирать отсюда рабочие руки? Есть же другие провинции, менее плодородные. Да и вообще… если забирать крестьян в солдаты, кто будет кормить страну?
- Что же вы предлагаете? – с интересом спросил Патрик, вглядываясь в темноту. – Забирать ремесленников из городов?
- Я? – отец Теодор хмыкнул, повозился на печке. – Разве могу я предлагать что-то, потребное для войны? Я могу лишь просить, чтобы Создатель не допустил убийства людьми людей – вот и все. И обещать этим вот женщинам, что их детей минет голодная смерть зимой. И молиться… за них – и за себя.
- И за короля?
Священник тепло усмехнулся.
- Знаю, что вы скажете сейчас, господин ван Эйрек. Дескать, зачем Господь, если Он всемогущ, допускает такое. Верно? Да я и сам… когда минута слабости нахлынет… те же вопросы задаю. А потом понимаю, что все, что Он делает - истинно. Не правильно даже, а – истинно. Если бы Богу угодно было чудеса творить направо и налево, так бы Он и поступил по милосердию Своему. Но только тогда люди перестали бы быть людьми, ибо всякая работа душевная не из покоя проистекает, а из горести. Милость не просто так приходит, а с трудом ежедневным, с постом, да с молитвою.
- Скажите так этой вот женщине, Марии, - резко бросил Патрик. – И ее голодным детям.
Вышло, кажется, слишком зло, но отец Теодор ответил прежним тоном:
- И говорил. И говорить буду. И буду молиться за Его Величество, чтоб даровал Господь ему разум для блага народного. Или вы забыли, сударь, что за властителей наших просим мы ежедневно? А Мария поймет… не сейчас, так завтра… не она первая, - вздохнул он неожиданно горько, - не она последняя.
- Скажите, отец Теодор… - Патрик помедлил. Как давно не приходилось ему беседовать со священниками. Как давно он вообще не был у причастия! Нестерпимо захотелось вдруг рассказать все этому маленькому старичку, попросить благословения… снять со своих плеч эту ношу, прав ли он в том, что делает? – Говорят, что всякая власть от Бога. Это так?
Отец Теодор хмыкнул озадаченно, помолчал.
- Скорее по Божьему попущению, - ответил он, наконец.
- Поясните, – попросил Патрик.
Тот опять подумал.
- Власть Дювалей многим была не по вкусу. Господь попустил перемену власти. Теперь нам пришлось убедиться, что бывает ещё хуже.
- А власть Дювалей… - Патрик закашлялся… – была от Бога?
Отец Теодор покачал головой.
- Идеальная власть – только лишь власть Бога. Но ведь мы не хотим подчиняться Ему. А короли… не стоит требовать от них слишком многого. Они не для того, чтобы на земле был рай... скорее для того, чтобы не было ада.
Он оглушительно чихнул в темноте.
- Спите, сударь. Поздно уже. Завтра поговорим…
Через несколько минут с печки донеслось ровное, негромкое похрапывание.
К утру дождь не только не перестал, но, кажется, полил еще сильнее, к нему прибавился и ветер. Однако, ехать надо – не торчать же в этой деревне, уповая на милость погоды. Хорошо еще, что одежда почти просохла; Патрик переоделся в свое и поблагодарил отца Теодора за штаны. Тот засмеялся:
- На здоровье, господин ван Эйрек. Они у меня давно лежат без дела, вот и пригодились…
Еще только начинало светать, но деревня уже проснулась: орали петухи, перекликались снаружи собаки. Отец Теодор так же неторопливо и обстоятельно, как молился накануне, растопил печь.
- Осень, - сказал он, словно извиняясь. – В этом году, видно, дров придется запасти побольше…
Странным образом сочетались в маленьком священнике неторопливость и основательность с почти детской добротой и простодушием. При неярком утреннем свете стало заметно, что он еще совсем не стар, хоть и невысок, но собой недурен, и речь на удивление правильная, не крестьянская. Патрик заподозрил, что этот человек не просто деревенский батюшка, он получил образование.
- Да, - кивнул в ответ на вопрос отец Теодор. – Я учился в столице, в Университете. Давно, правда. И рукоположен был не здесь, а в Леррене. Здесь-то я недавно, года два как. А до того служил в столице… в соборе святого Павла.
Ох. Патрик дернулся, как от удара. Всмотрелся в худое, доброе лицо священника.
- Как же вы так? – спросил почти с сочувствием, чтобы спрятать тревогу.
Отец Теодор смущенно улыбнулся.
- Так уж получилось. Видно, Богу угодно было оградить меня от столичных соблазнов. Что ни делается, все к лучшему.
Повинуясь неожиданному порыву, принц шагнул к священнику, опустился на одно колено.
- Благословите, отец Теодор, - попросил он тихо.
Священник осенил его размашистым крестом, положил на голову ладонь.
- Господь благословит, сын мой. Вижу, тянет тебя к земле тяжкая дума да сомнения грызут. А ты молись и надейся на Отца нашего… Он не оставит.
- Прав ли я в том, что делаю? – прошептал Патрик, не поднимая головы. – Как узнать?
- А ты и не узнаешь, пока не исполнится, - ответил отец Теодор. – Если доброе дело затеял, значит, во благо пойдет, Господь управит.
- А если нет?
Отец Теодор неожиданно серьезно и по-доброму взглянул на гостя:
- Молись, сын мой, и действуй. А там уж как будет…
* * *
Дом полковника де Лерона ничем не выделялся среди других таких же домов дворян средней руки: не вычурно богатый, но и не бедный, окруженный тенистым садом, на тихой улочке, где не носились сломя голову верховые и экипажи. Патрик, пустив коня шагом, с любопытством осматривался вокруг: прежде у де Лерона бывать ему не приходилось. Хорошее место. Если б ему пришлось выбирать себе дом, наверное, здесь он и хотел бы поселиться: подальше от шумного центра, но не на окраине, в тени каштанов, защищающих от яркого солнца летнего Леренуа. Впрочем, сентябрь в этом году теплом не балует...
Из дома напротив выскользнула служанка; локоны спрятаны под чепец, корзинка в руке – на рынок, поди, побежала. Худенькая фигурка и наклон головы знакомой болью толкнулись в сердце, и Патрик, торопливо соскочив с коня, бросился наперерез девушке. Но она подняла удивленный взгляд… славное круглое лицо, две рыжие прядки выбились на висках… нет, не она. Опять не она.
Он понимал, конечно, что искать Вету теперь бессмысленно и безнадежно. Прав был Лестин – если жива она, значит, сумеет позаботиться о себе. Да и как искать? Песчинка в нескончаемом людском потоке страны, разве можно увидеть ее, разглядеть в толпе? У родственников девушка так и не объявилась, иначе отец-граф знал бы, что она жива. А расспрашивать в монастырях и управах маленьких городов в провинциях не только бесполезно – сколько лет для этого понадобится, но и неизбежно вызовет подозрение.
И все же Патрик продолжал надеяться. Несколько раз в церкви ставил свечи за здравие. На улицах, на площадях, на рынках всматривался, вглядывался в лица до рези в глазах… Где она сейчас? Жива ли?
- Что вам угодно, сударь? – звонкий голосок вывел его из оцепенения, и принц, отступив, покачал головой. Сердце колотилось, как сумасшедшее.
У него есть дело. В первый раз он не застал полковника дома, придя утром - может, теперь повезет больше.
Невозмутимый, вышколенный слуга поклонился, пропуская гостя:
- Господин де Лерон дома. Извольте обождать.
В просторном холле полутемно и прохладно. Тихо. А ведь у полковника, сколько мог он помнить, большая семья... в имении за городом? Но это и хорошо: никто не помешает. Успокойся, сейчас тебе как никогда нужно быть сдержанным и точным. В этом добротном доме старинной постройки основательность и неторопливость чувствуется во всем: в расторопности и спокойствии слуг, в том, как вкусно тянет запахом свежего хлеба, в том даже, как вышел откуда-то сбоку большой темно-рыжий сеттер и вопросительно посмотрел на гостя.
- Иди сюда, - тихо позвал Патрик, присел на корточки и протянул руку.
Пес деликатно обнюхал раскрытую ладонь, шевельнул хвостом. Но погладить себя не позволил и прошествовал по коридору туда, где падал на пол прямоугольник света из раскрытой двери.
- Проси, - послышался из-за той же двери знакомый голос.
Слуга вновь возник в коридоре.
- Пожалуйте в гостиную.
Сбросив шляпу и перчатки и перчатки, Патрик пригладил волосы. Ну, Господи благослови...
Войдя в гостиную, он вытянулся по-военному, негромко, но четко сказал:
- Людвиг ван Эйрек, с рекомендательным письмом от графа Ретеля. Добрый вечер, господин полковник.
- Добрый... вечер.
Когда вошел посетитель, полковник как раз закрывал полированный ящик темного дерева, в каких обычно держат пистолеты. Рядом с ящиком на небольшом круглом столике валялись испачканные куски замши, щетки, стояла открытая банка с полировочной пастой, не оставляющие сомнений в том занятии, от которого полковника оторвал визитер. Поэтому де Лерон начал говорить, еще не взглянув на посетителя… и тон его изменился прямо посреди приветствия - когда полковник рассмотрел лицо "молодого человека, горящего желанием поступить в гвардию".
Патрик коротко склонил голову в приветствии.
- Рад видеть вас в добром здравии, господин полковник, - сказал он по-прежнему негромко.
Полковник овладел собой быстро.
- Я рад, что и вы в добром здравии, господин ван Эйрек, - сказал он, вставая. - До меня доходили слухи о вашем, хм, нездоровье. Счастлив видеть, что вы снова... в строю.
Патрик коротко улыбнулся.
- Благодарю, - ответил он. – Надеюсь, что и дальше смогу служить Леране, сколь хватит сил… и смею надеяться, с вашей помощью.
- Прошу вас, садитесь, - полковник взял с камина колокольчик и энергично тряхнул его, вызывая слугу.
Патрик с удовольствием опустился в кресло. Пока бесшумный слуга быстро и ловко расставлял на столике вино, бокалы тонкого стекла и вазу с фруктами, оба молчали. Откуда-то из-за двери слышно было, как ругала кого-то из слуг кухарка, разносился по всему дому вкусный запах жареных грибов.
Потом Патрик вопросительно посмотрел на хозяина.
Полковник мельком, но выразительно взглянул на дверь и заговорил деловым тоном высокопоставленного офицера, к которому пришел посетитель, дабы обсудить личные дела и карьеру:
- Итак, полагаю, вы хотели бы знать, кто еще может походатайствовать о вашем зачислении в гвардию?
Что имелось в виду под "зачислением в гвардию" оба понимали без слов.
- Да, господин полковник, - крайне почтительным тоном младшего откликнулся Патрик. – Я был бы вам очень признателен, если бы вы похлопотали о моем… деле. Смею надеяться, память о моем отце, вашем старом друге позволит вам отнестись к моей просьбе с пониманием. Гвардия будет мне поддержкой и опорой, я мечтал об этом с детства.