– Нелогично, – сказал Извольский.
– А?
– Нелогично. Они кинули банк на восемнадцать миллионов. Зачем мараться и просить еще сдачи?
– Не такая уж это сдача, – сказал Черяга. – Они два дня не просили выкупа – попросили, когда был близок конец срока договора. Сегодня они с нас попросят пятьсот штук. Или лимон…
– И отдадут Заславского? – внезапно спросил Неклясов. Ручка выскользнула из его пальцев и покатилась по ковролину.
– Никогда. Зачем? Чтобы он давал показания против Лося? Люди хотят срубить на халяву капусты. Заславского они сразу же закопают, если еще не закопали… В общем, лучше приготовить эти восемнадцать миллионов…
– Зачем? – высоко поднял брови Извольский.
– Ну как зачем? На тот крайний случай, если суд признает гарантию подлинной, я не говорю, что он это сделает, но ведь…
Сляб хищно улыбнулся.
– Ты у меня все-таки следак, Денис, – сказал директор. И пояснил: – «АМК-инвест» ценен тем, что владеет контрольным пакетом комбината. А если он кому-нибудь продаст этот пакет, то ценность «АМК-инвеста» составит ноль целых хрен десятых. В этом случае банк может забирать себе сколько угодно активов «АМК-инвеста». Что и послужит ему уроком – не давать кредитов, не позвонив по телефону.
Денис даже растерялся. Такая простая мысль не приходила ему в голову. Между тем, казалось бы, все было так логично. Если у тебя есть контора «Редькин и Хрен», которая владеет акциями комбината, и этой конторе угрожает опасность, то почему бы ей не передать акции конторе «Редькин и Хрен-плюс»? Ну да, вот поэтому его и зовут Денис Черяга, а не Вячеслав Извольский…
– Погоди, Слава, – уточнил Черяга, – а мы деньги за акции платим или нет? Потому что если мы платим деньги, то они попадают на счета «АМК-инвеста», а если нет, то нам как-нибудь не обжалуют эту сделку?
Извольский засмеялся.
– Не шуми, Денис, все сделаем путем…
И начал рассказывать схему сделки. Схема была запутанная и сложная, Денис понял ее только со второго раза. А поняв, поразился: угроза, которая еще сегодня утром казалась смертельной и непереносимой, не стоила выеденного гроша…
То есть так, во всяком случае, казалось тогда и Денису, и, разумеется, Извольскому.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Русский бизнесмен на рандеву
На следующий день, трясясь в полупустой и щелястой электричке, Ирина не могла не думать о вчерашнем госте. Гость был груб и нахален, эту свою грубость он пытался скрыть и оттого выглядел ужасно неловким. Он страшно напоминал динозавра в цивильном платье. Он был не бандит, ни в коем случае, – но Ирина каким-то чутьем поняла, что он приказывает бандитам.
Ирина никогда не встречалась с такими людьми, но, порывшись в известном ей багаже книжного опыта, очень легко нашла аналог: итальянские тираны XIV–XV вв. Бернабо Висконти, Франческо Сфорца, хитрый и богатый Козимо Медичи, владелец второго по величине банка Флоренции, который просто купил народную любовь и полную власть, после чего второй по величине банк Флоренции стал первым – во Флоренции, Италии и Европе.
Аналогия Ирине понравилась. Было очень забавно думать, что ты знакома с живым Фридрихом Барбароссой, хотя последний, строго говоря, не тиран, а император, но разница только в масштабах – в конце концов, все эти Висконти и Сфорца именно Барбароссе и подражали… Вот только картинки, которые приходили на ум при воспоминании об этом времени, были далеко не забавные.
Фредерико делла Винья разбивает лоб о стены темницы, дабы избежать невыносимых пыток… Бернабо Висконти встречает папских послов на мосту через Эбро. Послы несут бумагу, отлучающую Бернабо от церкви. «Будете ли вы пить или есть?» – ласково спрашивает Бернабо послов, и послы понимают, что пить – это значит, что их скинут с моста в реку, а есть – это значит, что им затолкают бумагу в глотку…
Эццелино да Романо окружает безоружную свиту Фридриха с шестьюстами всадниками и обнажает меч: «Ваше величество, мне кажется, мой меч лучше вашего». Окруженный Фридрих цедит с ледяной вежливостью «несомненно». «Ваше величество, так как мой меч лучше вашего, я хотел бы поднести его вам и навсегда стать вашим вассалом»…
Галантность рука об руку с нечеловеческой жестокостью, разговоры о долге рядом с самой гнусной изменой, череда крови, предательств, пыток и золотые монеты, вывалянные в грязи. «Почему ты заплатил мне за предательство моего господина фальшивым золотом?» «Потому что изменник вроде тебя недостоин настоящего…»
Разбитая «шестерка» дожидалась ее во дворе. Ключи от машины оказались у соседки, та делала удивленные глаза и шептала:
– Ах, Ирина Григорьевна, я так испугалась, представьте, стучатся в дверь и просят передать вам ключи, а сами-то – рожи квадратные, плечи как балка…
– Ничего страшного, – сказала Ирина.
День был сегодня незагруженный. У Ирины была одна пара в два часа дня, после обеда, потом полтора часа перерыв, а потом еще пара, – так уж по-дурацки составили расписание. На кафедре было много народа, хорошенькая Лидочка вертелась перед зеркалом и мазала губки чем-то фиолетовым, степенный Иван Ильич полюбопытстовал:
– Вы что такая грустная, Ирина Григорьевна?
– Так, – сказала Ира, – познакомилась с одним человеком.
– С кем?
– С Каструччо Кастракане, – загадочно сказала Ира и отбыла в аудиторию.
Аудитория была большая, с крошечной кафедрой в центре и вздымающимися амфитеатром трибунами, а студентов было мало, и большая их часть стояла перед дверями аудитории и курила плохие сигареты. Студенты были заочники, собравшиеся на две недели, среди них было много ребят старше Иры, а были совсем молодые, и Ира услышала обрывки диалога. «Ну да, изнасиловали, натурально, она в ментовку побежала». – «Да она на колени им лезла, я ее еще в сторону отвел, говорю, ты чего с хачиками лижешься». – «Да чего с ней спать, она как школьный завтрак – дают бесплатно и всем, а в горло не лезет». – «Ей засадишь…»
– Вот кому бы я засадил, – громко и ни к кому особенно не обращаясь, сказал один из студентов, провожая выразительным взглядом аппетитную попку вчерашней аспирантки.
Ирина услышала и вздрогнула. «Ну, попадись ты мне на экзамене», – подумала она. Серость, серость, дождь за окном и известка с потолка в коридорах, и мать, которую два года назад сбили ночью на тихой улице, и вечно пьяный, давно живший отдельно от них отец, грязные туалеты и грязные мысли, зачем им история, господи боже ты мой, зачем им история, они просто не прошли по конкурсу на экономический, а денег платить за обучение нет…
Ирина, опустив голову, прошла в аудиторию и встала за столом, и первый человек, которого она увидела, был Извольский.
Гендиректор сидел, насмешливо улыбаясь, во втором ряду близ прохода, в аудитории было холодно, Извольский так и не снял плаща, и от этого не очень бросался в глаза среди других студентов-заочников. Ну сидит и сидит – плотный, тридцатилетний – мало ли тут тридцатилетних? Вдобавок плащ у Извольского был почему-то легкий, не по сезону летний. Было непонятно, куда директор подевал свое темно-серое пальто.
Потом в кармашке у Извольского зачирикал телефон, он вытащил его и сказал: «Алло», и тут же, как назло, зачирикал другой телефон, Извольский вытащил и его и так и отошел к стене аудитории, поочередно лаясь сразу с двумя мобильниками. Студенты с недоумением на него оглядывались. Извольский договорил, спрятал телефоны куда-то и снова сел на скамью.
Так уж получилось, что лекция, которая причиталась сегодня с Ирины, была лекция об экономике средневековых итальянских городов.
Великое множество всяческого научного народа считало итальянские коммуны тем самым местом, где зародился современный капитализм. Когда-то, года три назад, когда Ира именно средневековую Флоренцию избрала темой своей диссертации, ей так и казалось. На дворе был 1995 год, кончалась приватизация, над Россией занималась заря капитализма, и Ирине казалось, что сейчас она напишет замечательную работу о волшебной стране, где предприимчивый человек в течение нескольких лет мог стать миллионером.
Но чем больше она работала с источниками, тем больше облик этой страны казался подозрительным. С одной стороны – вроде как будто, к примеру, в Италии и зародились банки. А с другой – никакие это были не банки, потому что все, что они делали, – это получали от папы римского право на сбор десятины где-нибудь во Франции и Англии, а если у налогоплательщиков этой самой десятины не всегда хватало, то банки как раз и ссужали им на оплату налогов те деньги, которые потом должны были собирать. С одной стороны – вроде банки как бы и выдавали кредиты, но выгодней всего им было кредитовать не производство, а правительства. Точнее, правительства все время делали банкам предложения, от которых невозможно было отказаться. Поэтому банки кредитовали правительства, а так как денег у правительств не было, то они в обмен расплачивались с банками привилегиями. Но так как рано или поздно деньги все равно приходилось платить, то тогда правительства, вместо того чтобы расплатиться с кредитом, брали банкира за шею и вешали его повыше.
С одной стороны, вроде бы и появлялись в Италии люди, разбогатевшие своим трудом, но вот чтобы сохранить свое богатство, им приходилось инвестировать его во власть. Как, например, Козимо Медичи, который из второго банкира Флоренции стал ее первым диктатором, после чего его банк опять-таки стал не вторым, первым. Или Джованни Аньоло, пизанский банкир, который попросту купил власть над родным городом у наемников, которых Пиза наняла для собственной охраны.
А когда кому-нибудь все-таки взбредало в голову кредитовать, что называется, «реальный сектор», то тут у него начиналась куча сложностей. Вот если банк хотел давать кредиты правительству – никаких проблем. Правительство соглашалось на любые проценты, поскольку все равно не намеревалось ничего платить. А если банк хотел кредитовать торговца, который собирался купить десять тюков шерсти, то тут сразу оказывалось, что и кредита-то выдать нельзя, поскольку существуют законы о ростовщичестве, которые это самое кредитование напрочь запрещают и считают не финансовой операцией, а смертным грехом.
Причем, что характерно, за смертный грех кредитования торговца шерстью банкир должен был нести наказание не в будущей жизни, а в этой: правительство, всегда жадное до денег, нет-нет да и забирало все золото у ростовщиков в казну.
Поэтому кредитовать торговца шерстью кредитовали, но делали это правой ногой через левое ухо, – например, с помощью «сухого обмена» – cambio secco.
При «сухом обмене» операция кредитования замаскировывалась как операция по обмену валюты, а сама процедура состояла в том, что, к примеру, флорентийский банк, выдавая заемщику флорины, обязывал вернуть эти флорины по тому курсу, который будет через десять дней у флорина в городе Венеции. Курс флорина относительно венецианского дуката, понятное дело, все время колебался, но, как правило, в Венеции он был в целом выше, чем в самой Флоренции. Таким образом, законы статистики обеспечивали заимодавцу прибыль, а колебания курса избавляли его от обвинений в ростовщичестве. Он всегда мог сказать, что ссудил определенную сумму в венецианских дукатах и получил назад ту же сумму в дукатах, а что дукат в первый и второй раз стоил по-разному, так что с этого? Ведь если человек ссудил, к примеру, мешок зерна – то он должен и обратно получить тот же самый мешок зерна. Даже если зерно за это время подорожало.
В общем, кончилось это для Италии ужасно плохо. А именно – деньги во всех этих маленьких городах, в которых банкиры, едва разбогатев, становились либо правительством, либо его жертвой, благополучно истлев, переварили сами себя, и Италия стала игрушкой в руках народившихся национальных государств, бездарные короли и полководцы которых то и дело наносили поражения бывшим банкирам.
Студенты перебрасывались бумажками и перешептывались, их, видимо, не интересовали ни Медичи, ни Аньоло, и только один человек слушал внимательно, не шевелясь и так и не снимая легкого не по-зимнему плаща. Извольский даже подался вперед: его голубые глаза были удивленно раскрыты, и он слушал, как шестилетний ребенок, дивную сказку, явно не все понимая – вряд ли директор был осведомлен о политических различиях в устройстве города Флоренция и герцогства Миланского, – и столь же явно испытывая удовольствие.
Прочирикал звонок, студенты с веселым топотом рванули наружу, и только Извольский остался сидеть в своем втором ряду. Ирина подошла к нему.
– Это специально для меня? – спросил директор. – Или плановая лекция?
– Вам действительно интересно? Не верю.
– Почему? Это стимулирует воображение. Хотя в общем-то грустно, что правительства за шесть сотен лет не поумнели.
– А что, банки до сих пор занимаются «сухим обменом»?
– Ну, у правительств другие заскоки, поэтому и сухой обмен происходит немного по-другому.
– А как именно?
Извольский пристально – очень пристально – глядел на Ирину. Его очень забавляла эта девочка, которая с такой уверенностью судила о вещах, бывших пятьсот лет назад, и так мало знала о жизни.
– Я не банкир. И вообще я не люблю банки.
– Почему?
– Так. У меня один банк требует восемнадцать миллионов, которых он мне не давал.
– Миллионов – чего?
– Ну не рублей же, – усмехнулся Извольский.
Сумма была чудовищная для Ирины, непредставимая. Что в рублях, что в долларах.
– Это вы так говорите, потому что вы не банкир, – сказала Ирина.
– Отчего же? У меня в России два банка. Один в Ахтарске, другой здесь, в Москве, и еще третий сейчас прикупим, тоже областной – он из-за кризиса в полной заднице.
– А зачем вам покупать банк, если он в полной заднице? – чуть покраснев, спросила Ирина.
– Ничего страшного. Мы закон через областное собрание провели, что ежели один банк покупает другой банк, убыточный, то величина налогов, причитающаяся с первого банка в областной бюджет, уменьшается на величину убытков второго банка.
– И много у него убытков?
– А мы побольше нарисуем… Кстати, чего мы здесь сидим? Пойдемте пообедаем.
Ира взглянула на часы. Следующей пары у нее все равно не было, в лекциях как раз намечался полуторачасовой перерыв.
– У нас столовка плохая, – сказала Ира.
Извольского даже перекосило от мысли, что он может пообедать в университетской столовке.
Ресторан, в который ее повез Извольский, находился довольно далеко от университета и был, как показалось Ирине, самым роскошным из всего, что могла предложить Москва. В ресторане были тяжелые, обитые бархатом стены, вышколенные официанты с грацией балерунов и белоснежные скатерти, на которых красовались букеты живых орхидей.
Так получилось, что представление Ирины о ресторанах было составлено в основном по мотивам зарубежных фильмов и рассказов некоторых коллег, совмещавших преподавание истории с активной половой жизнью. В целом Ирина смутно полагала, что это такое отвязное место, где непременно звучит похотливая музыка, красивые стриптизерки с силиконовыми грудями садятся на колени мужчинам, а каждый вечер имеет обыкновение заканчиваться стрельбой из различных видов автоматического оружия.
Но почему-то в этом конкретном ресторане не было ни стриптизерок, ни музыки, а устроить стрельбу в нем было затруднительно ввиду арки металлоискателя на входе.
Их провели в отдельный кабинет, отделенный портьерами от основного зала, и Ирина долго, стараясь скрыть свое смущение, листала меню. Слова в меню стояли непонятные, то есть сами-то слова были знакомые, но за сочетаниями, в которые они складывались, не вставало никакого осмысленного для Ирины образа, все равно что читать учебник по ботанике, где только латинские названия и нет картинок. Ирина была голодна, и ей сразу захотелось опробовать кучу блюд, но тут же стало неприятно, что Извольский может подумать, что она пришла сюда поесть. Тогда Ирина решила выбрать что-то подешевле, но тут оказалось, что в правой колонке нет цен. Ирина зажмурилась и ткнула пальцем наугад.
От спиртного она отказалась категорически, а Извольскому принесли бутылку какого-то вина, и он тут же выпил бокал, видимо не стесняясь тем фактом, что был за рулем.