Убить Сигрид они пока не посмеют. Могут сообразить, что мышление правильного американца несколько отличается от мышления обычного бывшего советского человека. И немного подправят свою линию поведения. Но почему они захватили Сигрид? Может, он сам спровоцировал этот захват, исчезнув неожиданно рано утром и не появляясь весь день? Но как они могли захватить Сигрид? Она ведь должна была вернуться в отель и не выходить отсюда. Сенатор видел ее днем. Нужно будет ему позвонить. Ах, да. Они же только что расстались, и сенатор отказался от дальнейшего совместного расследования. Черт возьми, как не вовремя.
Он вспомнил про телефон, который ему дал Сарыбин. Нужно быстро проверить, кому принадлежит этот номер. Он взял трубку и набрал номер. Никто не отвечал. Первый гудок, второй, третий. Ничего удивительного, уже двенадцатый час ночи. Но вдруг трубку кто-то снял.
– Слушаю вас, – сказал мужской голос на другом конце, и Дронго повесил трубку. Очень хорошо. Значит, этот телефон установлен либо на квартире, либо в организации, где ночью работают или дежурят. Дежурят? Может, это опять ФСБ? Нужно проверить. Он быстро набрал другой номер. Здесь ответили довольно быстро.
– Слушаю вас.
– Добрый вечер, Владимир Владимирович, – торопливо сказал Дронго.
Это был бывший офицер КГБ, вышедший на пенсию и иногда служивший связным между самим Дронго и разыскивающими его официальными лицами. В тех случаях, когда требовалась помощь аналитика со стороны, не скованного рамками формального соблюдения существующих законов. Подслушать их беседу было почти невозможно. У Владимира Владимировича на телефоне всегда стоял шифратор, позволяющий закодировать любой разговор. Дронго подозревал, что бывший ветеран советской разведки работает не только с ним, но и с другими подобными экспертами.
– Это ты, – сразу узнал его Владимир Владимирович, – куда ты пропал? Давно не звонил.
– Потом расскажу. Мне нужно срочно узнать, кому принадлежит следующий телефон. Вы записываете?
– Конечно. Диктуй.
Дронго продиктовал номер и добавил:
– Только мне нужно очень срочно. И до свидания. Потом все объясню.
Едва он положил трубку, как раздался телефонный звонок.
– Ваш телефон был занят, – сказал незнакомец, – куда вы звонили?
– Никуда. Я просто поднимал трубку, проверяя, работает ли телефон, – быстро ответил Дронго. – Вы уже решили, что будете делать?
– Вы можете поговорить с вашей переводчицей, – холодно сказал незнакомец, чувствуя теперь перевес на своей стороне.
– Чарльз, – раздался в трубке голос Сигрид. Он все-таки дрогнул, предательски выдавая состояние молодой женщины.
– Сигрид, – Дронго старался говорить спокойнее, – что произошло?
– Мне позвонили вечером и предложили увидеться у отеля. Сказали, что это связано с тобой. Я вышла, и меня уже ждали трое мужчин...
Ей, очевидно, не дали договорить. Незнакомец вырвал трубку.
– Вы все поняли? – торжествующе спросил он. – Через пятнадцать минут внизу будет стоять наша машина. Постарайтесь не делать ничего необдуманного, иначе у вашей спутницы будут большие проблемы.
– Понял, – сказал Дронго, доставая из кармана пистолет, – я уже давно все понял.
Он положил трубку. Теперь ему понадобится изоляционная лента. Или пластырь. Он позвонил дежурной.
– Мне срочно нужен лейкопластырь. Либо скотч, только очень срочно.
– Мы можем прислать вам пачку пластырей, возьмем у врача, – сообщила любезная дежурная.
– Очень хорошо. – Он положил трубку.
Теперь нужно продумать одежду. Сделать так, чтобы они нашли какую-нибудь вещь в его кармане. Кажется, у него где-то был неплохой швейцарский складной нож. Он всегда брал его с собой в поездки. Дронго открыл свой чемоданчик и, достав нож, переложил его в карман. Довольно скоро, минут через пять, принесли и пачку лейкопластырей. Он достал свой пистолет и пристроил его на правой ноге, сзади, под брюками, прикрепив лейкопластырем.
Затем снова позвонил Владимиру Владимировичу.
– Вы узнали, чей это номер?
– Узнал, конечно. Это номер квартиры, которая принадлежит Лобаневу Виктору Всеволодовичу.
– И все?
– Нет, не все. Лобанев работает на таможне, в Шереметьево-2. И по ночам часто дежурит. Но в его квартире явно кто-то живет. Там отвечают на звонки.
– Вы ему тоже позвонили?
– Конечно. И сообщил, что телефонная станция проверяет его телефон.
– Спасибо.
– Может, ты что-нибудь объяснишь?
– Завтра утром, – положил трубку Дронго и громко добавил для себя: – Если останусь в живых.
Надев пиджак и плащ, он вышел в коридор, плотно закрыв за собой дверь. Риск, на который он шел, был сознательной платой за расследование, которое он все-таки хотел довести до конца. Но в душе поселился непривычный страх. Он давно приучил себя к мысли не бояться смерти, но страх за Сигрид не покидал его. Перед глазами стояла картина смерти ее матери, и он не хотел, чтобы молодая женщина закончила свою жизнь таким же роковым образом. Кроме того, он не хотел признаваться даже самому себе, что последние слова Сигрид в посольстве, когда она фактически призналась ему в своих чувствах, довольно сильно на него подействовали. И он твердо знал, что скорее умрет сам, но не допустит смерти Сигрид.
Внизу, в холле, было много народу. Несмотря на полночь, здесь находились несколько красивых молодых женщин. Администрация отеля боролась с проституцией всеми доступными мерами, но на блеск самого роскошного отеля Москвы слетались «бабочки», которых невозможно было отвадить. Кроме того, они придавали любому хорошему отелю некоторую пикантность, и если красивые женщины служили дополнительным стимулом и украшением пейзажа, то против этого никто принципиально не возражал. По большому счету молодых женщин, посещавших ночные клубы и респектабельные рестораны в центре города, нельзя было считать «жрицами любви». Среди них попадались и вполне состоятельные «ловцы счастья» или просто любительницы экзотических приключений, которые охотно отдавались невиданным прежде забавам.
Дронго вышел на улицу и встал у подъезда. Затем сделал несколько шагов. Почти сразу рядом с ним остановилась «Тойота» с темными стеклами. Переднее стекло опустилось. На него смотрел молодой рыжий тип с наглыми вытаращенными глазами.
Он резко мотнул головой, приглашая Дронго сесть на заднее сиденье. Дронго открыл дверь и, наклонившись, забрался в машину, которая сразу рванулась с места. Эти ребята не были похожи на утренних наблюдателей. Если прежние своими методами и физиономиями очень смахивали на сотрудников МВД или КГБ, то приехавшие за ним молодые парни напоминали отъевшихся молодых волчат, только что превратившихся из сопляков в матерых волков.
В машине не было сказано ни слова, из чего Дронго понял, что эти двое не говорят на иностранных языках. Водитель просто внимательно посмотрел на пассажира, словно проверяя, кого именно они взяли. Они даже не проверяли карманы Дронго. Им и в голову не могло прийти, что севший в машину человек был одним из лучших специалистов по расследованию самых невероятных преступлений. Они и не подозревали о том, что, выступая в категории «мухи», сошлись на ринге с тяжеловесом.
Глава 20
Самойлов уже послал оригинал пленки на экспертизу, попросив установить, принадлежала ли она действительно заместителю председателя таможенного комитета или была искусно сделанной фальшивкой.
Теперь, слушая пленку в очередной раз, полковник нервничал, понимая, какой бесценный материал случайно попал в их руки.
– Интересно, кто такой Иван Дмитриевич? – рассуждал вслух Самойлов.
– Я проверял, – ответил Юдин, – в руководстве таможенного комитета нет человека с такими инициалами.
– А может, он и не в руководстве. Может, это обычный рядовой сотрудник, которому звонил Леонтьев, – предположил полковник, проверяя сам себя.
– Нет, – возразил Юдин, – это раньше такое могло случиться, в советское время, когда рядовой бармен или аптекарь оказывался главой крупной бандитской организации. Сейчас во главе обычно стоят люди с деньгами или с положением. Они уже давно ничего не боятся. Поэтому человек, которому звонил Леонтьев, обязательно должен быть либо крупным банкиром, либо крупным государственным чиновником.
– Согласен, – кивнул Самойлов, – в таком случае тебе нужно будет проверить всех знакомых Леонтьева, с которыми он общался или мог общаться.
– Я уже разбираюсь с его делом, – напомнил Виктор, – но пока ничего конкретного нет. Я все пытаюсь понять, что общего между его самоубийством, в которое я теперь вообще не верю, и внезапно исчезнувшей фирмой «Монотекс», которую представлял Дьяков?
– Во всяком случае, мы скоро об этом узнаем, – сказал полковник, – наш представитель уже сегодня вылетает в Амстердам. Попытаемся выяснить по старым адресам возможных компаньонов «Монотекса», куда отправлялись грузы и кто стоит за этой фирмой в Москве.
– Вы все-таки послали в Амстердам сотрудника, – понял Юдин, – может, вы и правы. Но это очень большой риск.
– Мы должны наконец понять, что здесь происходит, – Самойлов вздохнул. – Давай лучше поедем, вместе допросим напарника Крутикова. Может, он нам сумеет рассказать немного больше, чем наш раненый. Казак не столь мужественно держался во время захвата и вряд ли будет молчать.
– Его уже допрашивал Уханов, – напомнил Виктор, – но он клянется, что вообще ничего не знает.
– Попробуем на него надавить, – кивнул Самойлов, – но еще лучше использовать милицейский вариант с подсадкой. Такие типы, как Казак, обычно начинают юлить, врать, изворачиваться, лишь бы сохранить себе жизнь, и все валят на напарников. А перед сокамерниками они хотят хорошо выглядеть и начинают хвастаться и выставлять себя чуть ли не героями. Типичный трусливый подонок, которому хочется выглядеть гораздо лучше, чем он есть на самом деле. С такими даже труднее, чем с Крутиковым. Тот просто убийца и сукин сын без всяких претензий. А этот – трусливый убийца. Это самая гнусная разновидность, когда он готов идти на все, чтобы скрыть содеянное и предстать перед своими корешами настоящим суперменом.
– Почему убийцы бывают обычно такими трусливыми? – поморщился Виктор. – Может, из-за того, что у них самих пониженный болевой порог восприятия чужого несчастья? Может, поэтому они столь ценят свою собственную шкуру? У меня был один насильник, который убил и изнасиловал нескольких детей. Мы искали его почти два года. И каждый раз, после каждого найденного трупа, я давал себе слово, когда мы его схватим, я его лично разрежу на мелкие кусочки. Наконец мы его арестовали. Сразу же после ареста он начал умолять меня посадить его в одиночку, хорошо зная, что его ждет в общей камере. С таким мерзавцем не захочет сидеть ни один уважающий себя уголовник.
– И что ты сделал? – с потемневшим лицом спросил полковник. – Куда ты его посадил?
Виктор посмотрел Самойлову в глаза. Почему-то откашлялся. И очень тихо сказал:
– Я отправил его в общую камеру. Он повесился через два дня. Я попросил экспертов сделать мне копии с фотографий его трупа и раздал всем родителям детей, которых он убил.
Самойлов поднялся:
– Поехали к этому Казаку. Уханов обещал, что сумеет что-нибудь придумать.
Уже сидя в машине, полковник задумчиво сказал:
– Знаешь, я не верю в Бога. Нас ведь атеистами воспитывали. Но иногда я думаю, а что, если он все видит? Видит и молчит. Может, он хочет, чтобы мы, люди, сами решали свои проблемы? Поэтому ты сделал правильно, Виктор. Я бы до этого не додумался. Детей ты, конечно, родителям не вернул, но зато такую занозу вытащил из их сердец, что за одно это когда-нибудь попадешь в рай. Если он, конечно, существует.
Виктор засмеялся и больше ничего не сказал. В Лефортово их уже ждал майор Уханов.
– Мы посадили к нему в камеру нашего сотрудника, – сообщил он. – Но их там восемь человек. Вообще-то в камере должны сидеть только двое, но вы ведь знаете, какая в Лефортово скученность. Здесь в некоторых камерах нормы превышены в пять-десять раз.
– Ваш человек вошел в контакт с Казаком?
– Да, тот ему, кажется, доверяет. Они сидят вместе уже вторые сутки. В камере люди сходятся быстрее.
– Как с Маратом? – спросил Юдин.
– Мы уже передали сообщение в прокуратуру, – доложил Уханов, – по нашей картотеке он не проходит. Судимостей не было. Но по агентурным сведениям удалось установить, что это Равиль Карамов, довольно известный в Москве еще несколько лет назад фарцовщик. Потом его подозревали в организации разного рода притонов. Но ничего конкретного доказать не смогли. Фотографии его у нас нет, но вся агентура задействована.[1]
Вошел дежурный, доложив, что доставили заключенного. Уханов разрешил его привести. Конвоир ввел опухшего бандита с заросшей физиономией. Его длинные усы висели над будто срезанным подбородком. Острый нос и маленькие глазки дополняли неприятное впечатление. Арестант глядел на сидевших в кабинете молча, настороженно. Он сразу узнал и Самойлова, и Юдина, принимавших участие в его задержании.
– Здравствуй, Проколов, – поздоровался Уханов, – садись, поговорим.
Казак еще раз посмотрел на сидевших в комнате и сел на привинченный к полу табурет.
– Мы специально приехали, чтобы с вами поговорить, – начал Юдин. – Ваш сообщник Крутиков дал некоторые показания, и мы хотим их проверить.
– Какие показания? – Проколов не смотрел никому в глаза, словно боялся себя выдать. – Я ничего не знаю.
– Несколько дней назад, – не обращая внимания на его слова, начал говорить Юдин, – вы вместе с Крутиковым совершили нападение на автомобиль, в котором ехали сотрудники ФСБ. Вы подтверждаете эти показания?
– Какие сотрудники? – спросил Проколов. – Я не знаю, кто там был.
– Мы провели опознание, – сдерживаясь, напомнил Уханов, – и сотрудник ФСБ опознал в тебе того самого стервеца, который убил двух его товарищей. Не темни, Проколов. Ты ведь говорил мне, что был там, но не знал, в кого стреляешь.
– Да, – кивнул Казак, – и сейчас не знаю.
– Кто был еще в машине? – спросил Юдин. – сколько человек вас было?
– Сами ведь все знаете, – осторожно ответил Проколов, – трое нас было.
– Кто третий? – не отставал Виктор.
– Мужик какой-то, он за рулем сидел, – выдавил Проколов.
– Вы раньше его знали?
– Кого?
– Этого мужика.
– Может, и виделись. Я не помню.
– А как его звали?
– Не знаю, – осторожный взгляд в сторону все время молчавшего Самойлова и наконец еще одно добавление, – кажется, Марат.
– Кажется или точно?
– Может, точно.
– Где вы с ним встречались?
– Не помню. Меня туда Крутиков отвозил.
– А вот он утверждает, что его вы отвозили.
– Врет, – подпрыгнул Проколов, – точно, врет. Я вообще ничего не знал. Мне Крутиков сказал: «Поедем, выгодное дело есть». А когда приехали, меня в автомобиль посадили и автомат дали. А отказываться в таких случаях нельзя. Вы ведь видели, какой он бандит. Товарища убил и меня хотел замочить.
Самойлов по-прежнему молчал, и это все больше нервировало бандита, который не понимал, отчего молчит этот пожилой начальник. В его молчании было нечто зловещее, отчего Проколов нервничал все сильнее.
– Как зовут Марата? – спросил Виктор.
– Не знаю. Мы его называли Марат.
– А где его можно найти?
– Никак не знаю. Я у него только один раз был.
Самойлов вдруг поднялся со своего места и подошел к бандиту.
– Хватит, – сказал он, с презрением глядя на попытавшегося встать Проколова, – ты не в цирке. Там будешь слоном стоять. А нам врать не нужно. Ты все знаешь. Напрасно дурачка из себя строишь.
– Не знаю я ничего, – испуганно прижал руки к груди Казак.
– Какой ты Казак? – с презрением сказал Самойлов. – Я сам настоящий казак и скажу тебе, что такую гниду, как ты, ни в один дом настоящий казак не пустит. Тебя за твои вислые усы Казаком назвали, а на самом деле ты дерьмо.
Проколов снова попытался вскочить, но под взглядом полковника остался на месте.
Тот, высказав все, что хотел, повернулся и вышел. Наступило молчание.
– По-моему, будет лучше, если ты начнешь говорить правду, – невозмутимо заметил Уханов.