Я дрался на Т-34 - Драбкин Артем Владимирович 8 стр.


Полагался танкистам и заработок, а за подбитые танки платили премии. Но деньги на фронте были ни к чему. О том, как с ними поступали, рассказывает лейтенант Ярошевский Владимир Иванович: «У кого были родственники, те выписывали аттестаты и раздавали родным. У меня Родина была оккупирована, я их просто сдавал в фонд обороны.

То есть деньги тоже не получал. Даже за подбитые танки. Мне некуда их девать было».

Война реализовала мечту многих мальчишек сесть за штурвал самолета или рычаги танка, но ее кровавые будни стерли все иллюзии, оказавшись совершенно не такими, как им это рисовалось. Дороги войны давались им ценой огромных усилий и жертв. Смерть товарищей, ранения, грязь и усталость стали частью боевой работы, которую так охарактеризовал В. П. Брюхов: «Только молодые это могли выдержать. Я говорю, войну выиграла молодежь».

Артем Драбкин

БОДНАРЬ АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ

Господи, спаси меня!

Если это произойдет,

я всегда буду верить в Тебя.

И вот 7 августа мы очутились у деревни Крестцы. К этому времени в батальоне осталось три танка: «тридцатьчетверки» комбата и лейтенанта Долгушина, моего товарища по Ульяновскому училищу, и один Т-60, а остальные танки были повреждены или уничтожены. Потери мы несли очень большие, в основном от противотанковой артиллерии, потому что танков немцы в массовом порядке не применяли. Правда, когда я догонял свой батальон на Т-60, я видел восемь подбитых пэтээровцами танков Т-И или T-IIII. Главное, не похоже на немцев, чтобы так по-дурному нарвались: танки стояли в линеечку на открытом участке с интервалом пятьдесят метров.

На войне существовал такой закон: бригада получает боевую задачу до последнего танка, и, только когда последний танк сожжен, она выводится из боя и отправляется на переформирование в тыл, получать новые танки. Командир батальона меня вызвал и сказал: «Сынок, мне уже командовать нечем, я не пойду. Это твоя участь. Вот тебе две „тридцатьчетверки“ — мой танк, танк лейтенанта Долгушина — и Т-60. Постарайся ночью ворваться в деревню и удержаться там, а утром уже подойдет пехота». Вот и вся задача. Впереди речушка, через нее мост. Как правило, мосты немцы минировали. А в речушке болото такое, что если полезешь — увязнешь, а значит, не выполнишь задачу. И я решил рискнуть — пустить через мост, фактически на смерть, Т-60. Случилось чудо — мост оказался не заминирован, и по нему мы проскочили на другой берег. Подошли к деревушке. Немцы открыли орудийный и пулеметный огонь, мы тоже начали из пулеметов стрелять. Смеркалось, и мне приходилось все время высовываться из люка — ни черта не было видно (я, когда шел в атаку, люк на защелку не закрывал, а подвязывал ремнем, один конец которого цеплял за защелку люка, а другой — к крюку, держащему боеприпасы на башне, в случае, если будут ранены руки, открыть его ударом головы).

Вижу, загорелся танк Долгушина, думаю: «Что же вы не выскакиваете?! Что же не выскакиваете?!» Смотрю — выскочили: «Слава богу!» Я остался с одним Т-60 и Т-34 на окраине деревни. Ночь прошла спокойно. Ранним утром, часов в шесть — еще было прохладно — немцы пошли в контратаку. В первый и последний раз я видел густую цепь немцев, одетых в шинели нараспашку, вооруженных автоматами и карабинами. Я видел их лица — обросшие и, надо полагать, пьяные. Я косил их из пулемета, и мои пули, пробивая их тела насквозь, вырывали клочья шинелей у них на спине. Это было похоже на расстрел.

Назад Дальше