По правде сказать, эти обормоты своим поведением совершенно не заслуживали никаких титулов, но политика класса требовала более тонкого понимания, и я решился наступить на горло собственной песне. Веселило то, что, к моему удовольствию, я мог надавать тумаков самым отъявленным бандитам без каких-либо последствий. Наоборот, они даже начали злобно рычать друг на друга, желая первыми приобщиться к моим ритуальным подзатыльникам. Очередь из человек пятнадцати мальчишек нашего класса выстроилась вслед за хулиганами, и все они мечтали пройти торжественный обряд посвящения в рыцари. Ребята галдели, толкались и требовали ускорить процесс. Я объяснил им в доходчивой форме, что не соблюденный по всем правилам обряд не может иметь силы, и кто с этим не согласен, тот может навсегда оставаться простолюдином и не морочить мне и другим мозги. Слова нашли понимание, и галдеж прекратился. Очередь стала более дисциплинированной, на лицах появилось торжественно-смиренное выражение. Мой сосед по парте — новоиспеченный рыцарь, гордо стоял за моей спиной и высокомерно рассматривал толпу наших последователей.
— Сын мой, сэр рыцарь, наказываю тебе достать свой меч из ножен и повторять слова и действия за своим сюзереном. — я решил ускорить процесс посвящения и поручил новоиспеченному рыцарю ассистировать мне, на что он безропотно согласился под одобрение очереди. Еще бы, никому не хотелось оставаться простолюдинами и терпеть издевательства и презрение со стороны рыцарей. Переменка уже скоро должна была закончиться.
Слово в слово повторяя за мной все, что я говорю и делаю, он вполне справился с моим поручением, и мы успели удовлетворить большинство желающих. К моему огромному удовольствию и изумлению, уже на следующем уроке я отметил перемену, которая произошла с большинством из моих одноклассников. Даже самые хулиганистые ребята преобразились от осознания своего нового статуса. В их лицах появились одухотворение и достоинство, их души, находящиеся еще под сильным влиянием недавних торжественных минут, ярко сияли и светились, и сияние это распространялось по классу. Даже учительница почувствовала что-то необычное в поведении класса, похвалила нас за собранность и дисциплину и радостно заулыбалась.
Но все же иногда мое воображение играло со мной злые шутки, и об одной такой истории обязательно нужно рассказать. Страна моего детства, как я уже говорил, — страна дефицита. Я мечтал о фигурках рыцарей, викингов, ковбоев и индейцев, с которыми можно было бы играть, строить города и вести их на войны и штурмы крепостей. Но в магазине нельзя было достать таких солдатиков, и приходилось мне выкручиваться из создавшейся ситуации подручными средствами.
На толстой фанерной доске размером пятьдесят на пятьдесят сантиметров я основал средневековый город с центральной площадью, кафедральным собором, улицами и, конечно же, домами и дворцами, расположенными на специально выделенных для этого участках. В качестве строительных материалов использовались бумага, картон, пластилин и клей «Момент», исполнявший функции цемента. А жителями моего средневекового города стали простые однокопеечные советские монетки, которые устраивали меня своим размером и доступностью. В зависимости от года выпуска монеток они награждались дворянскими титулами. Все было справедливо: чем более старым был род, тем более высоким титулом он обладал. Исключение делалось только лишь для монет, выпущенных в год моего рождения. После некоторых сомнений я наградил своих моне-ток-сверстников королевским происхождением и выбрал из их числа короля. Свое решение я считал вполне логичным, полагая, что только при таком раскладе в жизни города могут быть покой и гармония. Титулы у меня получили все рода, но большинство из них все же оставались обычными дворянами-шевалье.
Я оборачивал своих аристократов и их свиты в специальную тонкую разноцветную фольгу, которая доставалась им в зависимости от титулов. Моим достался золотой цвет, тут уже сомнений быть не должно — все же королевский род. Жизнь в городе кипела: на специальном ристалище устраивались рыцарские турниры, а все дворяне собирались для игр в кости на золото и серебро, которое я изготавливал все из той же фольги. Я играл в кости честно, а если проигрывал, то сборщики налогов пополняли королевскую казну за счет выигравших. Так что в накладе я не оставался. Также у меня в королевстве существовала и душевая подать. Все справедливо. Устраивались гвардейские парады, процветала торговля, и проводились религиозные праздники. В целом все жители моего королевства были довольны мудрым правлением своего короля.
Но логика жизни подсказывала, что безмятежная жизнь — это только лишь надводная часть айсберга, и в головах злоумышленников все же зреют коварные замыслы. Так оно и было. Какой-нибудь барон или виконт с приспешниками периодически поднимал мятеж против королевской власти, желая свергнуть своего сюзерена и захватить трон. Реакция была незамедлительной и жесткой. Королевские войска с армией своих преданных вассалов наголову громили мятежников благодаря численному превосходству и умелым тактическим действиям. Битвы протекали на поверхности большого письменного стола, в них участвовало до трехсот человек, что составляло практически полное население королевства. Мои воины окружали немногочисленных солдат мятежной армии, громили самых отъявленных головорезов, разоружали их и захватывали в плен главаря, которого тут же под конвоем отводили в центральную городскую тюрьму для предстоящего суда. Суд, возглавляемый королем, приговаривал заключенного к смертной казни, которая проходила на центральной площади у кафедрального собора.
Физически казнить металлическую монетку было невозможно, но технология была отработана: с приговоренного прилюдно срывались дворянские одежды, я делал его бумажный образ и вешал его на виселице, сделанной из спичек, ниток и пластилина. Но однажды мне захотелось чего-то более эффектного и кровожадного. Мятеж поднял граф, и в назидание подданным нужно было продемонстрировать жесткость и неотвратимость наказания. Я вспомнил казнь Яна Гуса и суды инквизиции и решил поджечь своего висельника к удовольствию зевак, присутствующих на площади. Решено — сделано. Аристократы и народ единодушно приветствовали оглашение приговора, который сделал сам король. Почтенная публика взирала за происходящим с трибун, простолюдины и солдаты толпились на площади с трех сторон, окружая место казни. Наступила торжественная тишина. За дело принялся палач. Чиркнувшая спичка эффектно вспыхнула и быстро взялась за тело осужденного мятежника, далее пошла нитка, на которой он висел, и уже через несколько секунд вся виселица эффектно пылала. Это не входило в мои планы, но зрелище было незабываемым и очень меня заворожило. Я вместе с толпой зевак хранил молчание и наблюдал за происходящим. К моему ужасу, огонь начал перекидываться на стены собора и принялся пожирать сначала его, а потом и другие здания моего города одно за другим. Я, конечно, был в курсе, что пожары в средневековье часто случались, но был к этому совершенно не готов. Мной овладела паника, и я не знал, что делать. Казалось, что происходящее абсолютно нереально, что я смотрю какой-то фильм, а между тем нужно было мгновенно действовать.
Ситуация в любой момент угрожала выйти из-под контроля и стать необратимой. Я бросился на кухню за водой, но, вернувшись, с ужасом заметил, что горящий пластилин лавой распространяется по пространству, где еще совсем недавно стояли дворцы, дома и улицы. Клей тоже сыграл злую шутку и лишь ускорил и без того стремительное уничтожение моего города. Это была катастрофа и трагедия. Не мешкая, я обрушил на остатки некогда процветающей цивилизации трехлитровую банку воды. В следующее мгновение автоматная очередь из расплавленного пластилина с грохотом пронзила мои щиколотки, обои и мебель в комнате. На зеленом паласе в нескольких местах появились горящие очаги из пластелиново-клеевой смеси.
Мои знания о борьбе с огнем ограничивались фильмом о приключениях Холмса и Ватсона, где Ватсон самоотверженно тушил пламя в квартире на Бейкер-стрит с помощью своих ног и каких-то тряпок. Лес рубят — щепки летят. Я бросился стремительно затаптывать и забивать тряпкой горящие пластилиновые пятна на моем ковре, и уже через пару минут опасность распространения огня была остановлена. С облегчением я перевел дух и плюхнулся на диван. Стихия была побеждена, но урон был устрашающ. Палас был испорчен, настроение и обои тоже. Удивительно, но я чувствовал себя почти героем. Да, моего города не существовало, империя рухнула, но я победил. Жаль только, что моя победа и подвиг не были оценены родителями. Их сын предотвратил наступление конца света, а в качестве поощрения получил лишь только отцовский подзатыльник и нравоучения. Случившееся же я расценил как знак сверху. Никогда, даже в играх, нельзя покушаться на человеческую жизнь, и с тех пор казни и телесные наказания моим указом были отменены навсегда.
Архитектор из Москвы
1В нашей семье дядя Юра занимал совершенно особое место. Большинство во главе с дедом его любили, я его буквально обожал. Потомственный москвич из семьи творческой интеллигенции, берущей свои корни от духовенства, он очень отличался от всех нас свободой мысли, духа и поступков. Человек открытый и порывистый, дядя Юра врывался в нашу размеренную ленинградскую устоявшуюся жизнь как свежий радостный ветер. Одежда, манера общения, реакция на происходящее, излишняя эмоциональность — все было другим. Даже наш чопорный и церемонный дед в его присутствии, казалось, становился более веселым и открытым человеком. Папа тоже всегда с нетерпением ждал приезда своего московского родственника, который по совместительству являлся его лучшим другом.
Вторая же часть семьи под предводительством бабушки признавала его смутьяном, грубияном, самодуром, неряхой, плохо воспитанным человеком и еще бог знает чем. Но так как дяде Юре оказывал покровительство не кто-нибудь, а сам дед, бабушка предпочитала особо не распространяться насчет своего зятя. Она обсуждала его «незавидные» качества «за глаза» в обществе дочери, ищущей понимание и защиту от хамского поведения мужа, своей сестры — бабушки Ани, во всем с ней соглашающейся, и иногда Таньки, вечно витающей в облаках и желающей быстрее отвязаться от назойливых взрослых.
Никогда я не встречал таких одухотворенных людей, каким был дядя Юра. Он постоянно находил в окружающем мире элементы красоты и приходил в восторг от увиденного. Переживая счастливые мгновения эстетического экстаза, он пытался поделиться своим счастьем с теми, кто был рядом. Он пел оды красоте в разных ее проявлениях и эмоционально требовал того же от своего окружения. И вот здесь происходил водораздел: многие считали его странным, праздным, сумасшедшим, лунатиком, оторванным от жизни и прочее. Ничего они в нем не понимали! Самое смешное, что его не понимала его же собственная жена — моя тетя Аля, которая вечно придиралась к своему мужу по мелочам, в основном имеющим отношение к бытовым вопросам, и прерывала полет его души и мысли. Реагировал он болезненно и ожесточенно.
— Да что ж это такое??? Что ты ко мне со своими пустяками вечно лезешь, никакого проходу нет!!!
А тебе лишь бы в облаках летать, вон пепел на брюки упал, а тебе вечно пустяки.
— Да как ты вообще можешь обращать внимание на это, посмотри, какой закат на заливе. Это же просто невероятно!!! Он порывисто вскакивал, с досадой отходил от жены, но уже через несколько секунд его глаза снова начинали излучать счастье и радость. Опершись о сосну, он складывал руки в рамку, наводил ее на впечатливший его пейзаж и жадно поглощал созданную картину.
— Нет, ну вы посмотрите, какая красота, ведь это же чудо! Этого не может быть! Сделайте руки, вот так, и наведите туда, — он подбежал к нам и начал требовать, чтобы все мы следовали его примеру.
— Юра, вечно ты со своей ерундой цепляешься к людям. Как ты не можешь понять, что им это неинтересно! Пойдемте лучше домой, дедушка не любит, когда к чаю приходят не вовремя.
— Да ну тебя, вместе с твоим чаем!!! Это же надо такую глупость сморозить! Неинтересно!!! Да это самое прекрасное в жизни. Вечно ты все портишь! — Дядя Юра в отчаянии и с негодованием вглядывался в свою супругу и порывистым жестом дал понять, что она безнадежна.
— А ты грубиян, каких нет. Да еще ругаешься при детях. Вот, Танечка, расскажи потом бабушке про выходки твоего папы!
— Да что ж такое! Когда же кончится это безобразие!
Но «безобразие» не кончалось, а фирменная фраза «да что ж такое!» то и дело звучала в окрестностях нашей Зеленогорской дачи, когда тетя Аля, бабушка или бабушка Аня пытались ограничить и привести к общему знаменателю необъятную и стихийную натуру Дяди Юры. Справедливости ради нужно сказать, что он очень быстро отходил от негативных эмоций и никогда не держал зла на своих назойливых родственников. Но стоило им только опять оборвать полет его души, вклинившись со своими «земными» упреками и замечаниями, все начиналось снова.
— Мама, ну ты же видишь сама, как он общается, ну хоть ты ему скажи! Тетя Аля постоянно пыталась повлиять на своего мужа через бабушку, которую тот очень уважал и прислушивался к ее житейской мудрости. Но стоило только ей, заняв позицию дочери, начать поучать своего зятя, как он вспыхивал, взрывался и был совершенно неуправляем.
— Да что ж это такое! Мало того что Алька мне проходу не дает, так теперь и мамаша туда же! Что вы все лезете ко мне с вашей ерундой? Прямо бабий батальон какой-то! С оглушительными криками и жестикуляцией он выскакивал из-за стола, сметал стулья и выбегал во двор, оставляя своих учителей жизни с полуоткрытыми ртами и растерянными физиономиями.
— Ну что, мама, как повлиять на такого грубияна? Ничего не помогает. Тетя Аля, казалось, даже отчасти была удовлетворена. После очередного яростного демарша ее супруга она могла рассчитывать на полную солидарность со стороны большинства женщин нашей семьи. Приходилось признавать, что бабушка с ее «житейской мудростью» была беспомощна в деле «перевоспитания» зятя.
— Да, доченька, человек он грубый и сложный, я тебя понимаю.
А сам «грубиян» с сигаретой в зубах и горящими глазами совершенно уже забыл о только что произошедшем конфликте и с восторгом упивался природными красотами вокруг нашей дачи. Даже в самом обыкновенном он как никто другой умел находить красоту и питался от нее энергией радости.
— Санек, я знаю, я чувствую, что ты меня понимаешь! Посмотри, как удивительно ложится свет на эту березу!
Я кивал головой и смотрел на березу новыми глазами. Я никогда старался не спорить с дядей, даже если не мог разделить его восторгов. Тот радостный свет, который шел от него, зачастую был для меня намного прекрасней пейзажей и красот, вызывавших у него восхищение. Подлинная красота была именно в нем, а не в его благовоспитанных и приземленных учителях. Я не мог не любовался им и его живой реакцией на окружающий нас мир. Мы хранили молчание и долго смотрели на березу. Затем он находил что-то еще и указывал на это. Мне было хорошо и радостно с ним.
Танька же, унаследовав от него «витание в облаках», к моему удивлению, далеко не всегда разделяла радостную картину мира своего отца, но у нее был свой богатый внутренний мир, и дядя Юра знал и любил ее за это.
— Пойдем, выпьем чайку, а потом на залив.
Мы вошли на кухню, где бабушка с тетей Алей за столом продолжали обсуждать «неисправимого грубияна».
— Аля, налей нам, пожалуйста, чая, мы с ребятами прогуляемся до залива. — Дядя Юра, совершенно забыв о недавней ссоре, находился в приподнятом и радостном состоянии духа.
— Мама, ты видишь, он уже все забыл, словно ничего не произошло. А ты, Юра, не кури дома и тем более при детях. Сколько раз можно повторять одно и то же.
Дядя Юра вздрогнул, изменился в лице, изобразил страдальческую гримасу и, не потушив сигарету, выбежал обратно на улицу, не проронив ни слова.
Претензии же тети Али не знали конца. Иногда мне даже казалось, что к мужу она относится не иначе как к непутевому ребенку, который без контроля с ее стороны обязательно вляпается в какие-нибудь неприятные истории. Зачем она это делала, я так и не смог понять, ведь даже мне — ребенку— было очевидно, что дядя Юра «неисправим» и совершенно не поддается ее воспитательным методам. Зато конфликты постоянно возникали между супругами, и благовоспитанная жена вновь и вновь находила формальные поводы для придирок, подливая масла в огонь.
— Юра, почему ты оставил бритву на улице? Зачем ты разбил кружку? Почему ты так много куришь? Что за грязную корягу ты приволок с залива на дачу? Говори тише, здесь не привыкли к такой манере общения!
Совершенно без злобы и задних мыслей тетя Аля с удивительной изобретательностью и настойчивостью находила новые поводы для придирок и в спокойной, сдержанной манере излагала их мужу. Реакция его была более чем предсказуемой: «Да что ж такое, когда это закончится?» Дядя Юра любил, чтобы его не трогали, а к нападкам своей жены относился, вероятно, как к жужжанию назойливой мухи, которую бог сотворил непонятно для чего. Но поскольку действие высших сил не всегда поддается человеческому разуму, ничего не оставалось другого, как смириться, отмахнуться от нее на время и выкинуть неприятности из головы.