И последнее: отзывы из разных городов на передачу о нас пишем мы сами. Так что не беспокойтесь…
Наша команда
У нас своя команда. Она в шубе и сапогах, я в болонье и валенках… Дошли с моей родной до дорожки. Она первая на тысячу пятьсот метров в искусственной шубе и сапогах. Я на три тысячи ушел от всех и весь в болонье. Смерч на дистанции.
Меня раззадорить, раздолбать, дать родной пейзаж, любимые трамвайные крики – уйду на шесть кругов с чемоданами в пальто и еще дам двойной ритбергер и наш тройной сидоров с уходом штопором вбок и завершающим криком на дистанции.
Она с сумкой, полной продуктами, обошла Стин Кайзер и Улее Кее Диестру, накормила детей, постирала, подогрела и была такова в течение часа обеда, двигаясь по прямой вперед и назад и одновременно вращаясь по и против часовой стрелки.
Наш человек с этажеркой и бидонами мчался по лыжне, потом случайно попал на лед. На четыре круга впереди всех в ботах под аплодисменты занял очередь в ларек, дождался, пока займут за ним, летя домой за деньгами, вырвался из-за поворота, ухнул вниз, наказал четверых бобслеистов из ФРГ, успел к ларьку и обратно с полным чайником по сильно пересеченной местности, через кабель, канавы, горы песка и вброд между домами, с голландским сыром и докторской колбасой в боковом, с петрушкой в пистончике и двумя пол-литрами, бьющими по ногам, с портфелем сзади и транзистором на шее. Ветром от него был сбит с ног чемпион Европы прославленный Эрхард Келлер – двадцать восемь лет.
Нас за минуту собирается тысяча в определенной точке, в определенное время, к открытию… Пожилые люди преодолевают многие километры при плохой погоде, при сильном встречном ветре, с четырьмя сотнями пустых бутылок в трех огромных наволочках, прогнувшись назад, уверенно обходя представителей восемнадцати стран, в том числе скандинавов, признанных фаворитов, и, не разрушив ни одно горлышко, двойным ритбергером и тройным сидоровым, с прощальным штопором вбок и затухающим криком на дистанции мечут посуду в амбразуру пункта ПППП (приемный пункт пустой посуды), не оставляя никаких надежд соперникам.
Трое наших в понедельник, опоздав на круг, обогнали и сдули пену на девятнадцатилетнего студента из Ванкувера, поставили кружки и уже пылят вдали, теряя очертания и давая план… Приходим к финишу, так и не отдав всего, на что способны, но взяв все, что можно было на дистанции пути, обнаруживая вечную форму, многолетнюю спортивную злость, великолепную агрессивность и уважение к инвентарю.
Высоко прыгаем, потому что хороший толчок получаем. Быстро бегаем, потому что не на результат, а за результатом. Берем максимальный вес, чтоб не прогадать, и – на максимальное расстояние с максимальной скоростью в преддверии автобуса, который тут должен быть, но его нету.
Так и несемся – кадр с кадром, кудря с кудрей, пакет с пакетом. Ухо в ухо, глаз в глаз! Ишь ты! Ну ты! Что ты! Куда там…
Ранняя пташка
А я с утра уже… Ох, люблю я с утра!.. Эрли Бёрд, ранняя пташка, – это я. Как идет! Сначала колом, потом соколом, потом мелкими пташками. С утра ее возьмешь, всю ломоту снимает.
Итальянский коньяк привез наш советский товарищ, «Шпок» называется. Это да! Шпокнули мы по первой – сразу стала голова проясняться. Шпокнули по второй – голова ясная, как стеклышко! Шпокнули по третьей – свет невозможный, яркий. Сам легкий, как ангел. Все соображаешь. Я из своего окна Невско-Печерскую лавру увидел. Первый раз, никогда не видел. Обострилось все. Еще по стакану дали себе – вижу странное здание на горизонте, но не могу черты разглядеть. Добавляю. Всматриваюсь – он! Точно, университет. МГУ. Московский. Из Одессы вижу. Шутка сказать, зрение обострилось до орлиного. Коньячок… «Шпок» называется…
Глядим на университет, шпокаем еще. Прислушался. По-немецки говорю. Ну?.. Сроду ни одной буквы. Ну!.. И все понимают. Ну? А раньше – ни в зуб колесом. Голова ясная, как хрусталик. Все вспомнил, что в жизни было. Ножки легкие, как перышки. Тельце тоненькое, как шнурочек, организм работает, как часы! Вот коньячок! Еще две бутылки осталось. Хочу сегодня Достоевского вызвать и по-гречески думаю заговорить. Вот это коньячок! «Шпок» называется!
Тараканьи бега
Встретились два таракана. Один из них был интеллигентом, а второй просто спросил: «Как вы относитесь к большому спорту?»
– Большой спорт прекрасен. Прекрасно желание побеждать любого, колоть, забивать. И нет большей радости, чем убедиться, что другой сломлен. Я это понимаю, но это не для меня. Шахмат я боюсь, потому что там обязательно унижают другого. Ему доказывают, что он слабее, и просят не раздражаться. Видимо, это прекрасно, но не для меня.
И они поползли дальше, преодолевая водопроводную трубу.
– И, вы знаете, я любуюсь лицами чемпионов, хотя они получаются несколько мрачноваты. По мне, пусть не такие уж чемпионы, пусть подобрее и из дам – повеселее и, простите, поженственнее. Чтоб не такая тяга преодолевать себя и партнера, она же когда-нибудь станет женой.
Они остановились у газовой колонки. Вокруг разливалась приятная теплота.
– Я не против карьеры даже в спорте. Но спорт ради карьеры?.. Простите. Приятно увидеться и поговорить с Мохаммедом Али, но жить под его руководством?!
В это время вспыхнул свет. Они помчались. Один успел нырнуть в щель.
– Куда же вы, а я?..
– Не сочтите предательством, вас опрыскали. Может быть, большой спорт – это плохо. Но элементарная физическая подготовка… Особенно для интеллигенции…
Есть счастье, есть!
Я немножко изменился. Я мало пью. Я много думаю. Я не выдающийся инженер, но меня любят, уважают. И дома у меня все хорошо. Соседи, в общем, хорошо относятся. Меня уважают, и мне приятно. Есть счастье, есть. Я сейчас как-то приучился довольствоваться самым необходимым. Малым. Большое, где оно? У меня никто не спрашивает. Так за всю жизнь ни разу не подошли и не спросили: «А как вы думаете?» Только песня по «Маяку»: нравится или не нравится? Я написал как-то в Молодости, Молодости с большой буквы, написал в Молодости, что не нравится. А они назвали только тех, кому нравится. Я перестал писать. Ну, не нравится – выключу, нравится – включу, и я спокоен. Есть счастье, есть.
Отсижу на работе. Иногда целый день в окно смотрю, а иногда перед собой. Как когда. Ты думаешь, счастье – командовать? Нет, когда Притупилось, я не боюсь этого слова с большой буквы – Притупилось, счастье – это подчиняться. Ну, как подчиняться?.. Делать, чтобы не было неприятностей. Конечно, я растолстел, немного полысел. Одет немодно. В общем, не пью, но и не бегаю по утрам. Вот так если бы осталось, и я бы сказал: «Нет-нет, есть в жизни».
Последний раз: «А вы как думаете?» – меня спросил профессор еще в институте у нас, и от этого сразу стало тревожно. Нет, я, конечно, как-то думаю, но хорошо, что не спрашивают. Я, конечно, смотрю в окно, вижу: дома одинаковые или автобусы переполненные. Ну, меня как-то не спрашивают. Да вот уже и сами об этом говорят. Газеты уже пишут. Кто-то всегда найдется. Обязательно найдется. Кто-то. Вот уже как-то обращают… Я, ты знаешь, даже волнуюсь. Я так давно откровенно ни с кем не говорил.
Знаешь, когда по всему телу разливается покой, от шерстяных носков до кроличьей шапки, по всему телу. И сладко там, внутри, куда я помещаюсь, неподвижны члены, как будто тебя гладят женские пальчики от лба к вискам. Нет, есть, есть оно!.. Какая-то суть, моменты истины – как хорошо сказано. А что ж, когда никто не спрашивает. Действительно, самые острые моменты в жизни переживаем во время чтения детективов. Или знаешь, смотришь картину цветную, музыкальную, красивую. Идешь домой, а внутри оно еще поет какое-то время, чего-то действительно хочется. И кажется, нет ни живота, ни носков. А главное, не желание, а действие, кажется, появилось. Действие. Господи, слепишь снежок, запустишь – и побежал… Задохнешься… А дома тепло, тихо. Пощелкивает, посапывает. И опять счастье подступает медленно от радиатора, от ванной, от нечитанной «Вечерки», от кресла, которое меня обнимает сзади и подкладывает колени, от невключенного телика, который сейчас, и – оно засветится и мне что-то будут показывать. Мне тут что-то написали. Мне там что-то приготовили. Ой, я сейчас все включу. И ты знаешь, у меня опустятся руки, чуть откроется рот, и я буду смотреть подряд.
Понимаешь, я научился великому: все мне приносит радость – малышам спать, а я уже взрослый, детям нельзя – а мне уже можно. Не дай бог мне выйти. Когда в ЖЭК идти, я ночь не сплю.
Я в окно люблю смотреть. Женщин красивых вижу, машины красивые. Увижу пионеров и думаю, думаю. А иногда уже не думаю, хотя сохраняю это выражение.
Однажды проснулся часа в три ночи от жужжания пчелы. Она жужжала над ухом, затихала и опять, опять. Где-то в комнате. Проснулся, и знаешь это что? «Скорая помощь» под окном завязла. Женщина-врач толкает. Жужжали. Долго. Утром не было. Значит, вытащили. Кажется, там кто-то подошел. Нет, понимаешь, настолько уже как-то отвык. Такой сладостный покой вот здесь. Политикой не занимаюсь. Мнений особых не имею. Да и какое? Вернее, не какое мнение, а как его иметь. Кто-то хотел, чтобы я так жил, и я живу. Ну, умер кто-то, жалко. Не умер – хорошо. И я подумал, если бы я лез вперед, пробивал, навязывал свои идеи, я бы кому-то навредил, наступил, оттолкнул. А меня, в общем, все любят. А я ничего. Только утром иногда тревога. Уж очень стали дни похожими. Значит, нужно, чтобы еще притупилось. Как ты не понимаешь? Ведь даже если скажут сообщение по радио как-то другими словами, станет тревожно. И не только мне. И правильно. Слова повторяются. К ним привыкаешь. Значит, все спокойно. Плохие концовки в кино тоже я бы не рекомендовал. Посмотри, как давно хороший человек не умирает. А то будет тревожно.
Только утром. Иногда. И тебя, когда вижу, тревога. Смеешься будто не так как-то. А как? И для чего? Есть, есть, есть счастье в жизни.
Одесский пароход
– В чем дело, зд’явствуйте? Вы хотите войти, зд’явствуйте? Вы хотите ехать, зд’явствуйте?
– Да, да, не беспокойтесь, дайте взойти.
– Хой надо имени Пятницкого позвать, чтобы яди такого п’яздника именно… Можно т’ёнуться именно?
– Да, троньтесь быстро, у меня куча дел.
– Все, все, я капитан, я даю команду, чтоб вы знали. И-и-так! Во-пейвых, спокойно мне, всем стоять! И во-втоих, а ну-ка мне отдать концы, спокойно всем!
– Почему именно вам?
– Тихо! Ша! Чтоб мухи не было мне слышно!
– Вам слышно?
– Тихо! Отдать концы. Я говою именно тебе. Яша, отдать концы!
– Почему именно я?
– Мы идем в мое. Мы отходим от п’ичала.
– Какой отходим? Зачем весь этот маскаяд? Если мы п’ишли, давайте стоять. Мне это н’явится: то стой, то иди.
– Но мы же паяход.
– Паяход-паяход. Как минимум, надо сп’есить у людей.
– Яша, я п’ешу, п’екъяти п’ения.
– А! Эта культу’я, этот капитан.
– Яша, клянусь тебе женой Изи, что следующий ейс ты будешь наблюдать с беега.
– Мне уже ст’яшно. Я уже д’ёжу. Я такой паяход вижу каждый день. Это подвода вонючая. Чеез неделю после нашего отхода запах в пойту не вывет’ивается.
Капитан. Все. П’ения закончили, мы подымаем паюса, мы отходим от п’ичала. (В машину.) Внимание! Атход!
В машине двое:
– Ну что? Будем отходить?
– Кто сказал?
– Он так сказал.
– Что-то я не слышал.
– Я тебе говорю: он так сказал.
– Что-то я не слышал.
– Я тебе говорю: он так сказал.
– Я же был рядом.
– Ну?
– Почему же я не слышал?
– Может, ты отходил.
– Без тебя? Куда я отойду? Мы отойдем вместе.
По радио. В машине! А тепей се’езно! П’иготовиться к большому отходу.
– Так почему же я не слышал, что он сказал?
– А если он сказал мне.
– Только тебе?
– Допустим.
– Ты и отходи. А мы постоим.
– Ну, не балуйся. Я говорю: он сказал. И вообще, если…
По радио. Отдать концы. Отходим от п’ичала.
– Слышал? Отдавай.
– Почему именно я?
– А кто?
– Хочешь поговорить?
– Да.
– Выключи!
Радио. Отдать концы. Я сказал: отходим от п’ичала. Эй, в машине, еб’ятки. Это се’ъёзный язговой!
– Выключи, я сказал.
Радио. Отдать… (щелчок).
– Так что именно он тебе сказал? Я хочу слышать.
– Ты же слышал.
– Может, я хочу именно от тебя слышать. Может, я хочу знать, с кем имею дело. (Щелчок.)
Радио. … Концы! Что такое? Мы отходим или нет? Что случилось? Почему стоим? Я сейчас такое уст’ёю, вам будет мало места на паяходе. Изя! Ёма! Немедленно! Тут же! Хотя… (Щелчок.) А ну (щелчок)… подожди (щелчок)… Стой (щелчок)… Немедленно! Я кому сказал (щелчок)… А я кому… нет! А я…
Я тебе уст’ёю (щелчок)… Нет! Стой!.. Тс-с… ядио… тс-с (щелчок). Ох, я тебе уст’ёю «никогда»… Тс-с (щелчок)… Ты меня?.. Таких штуйманов… Ты когда-нибудь п’екладывал куйс?! Я тебе уст’ёю немедленно, отходим, невзияя на паюсник.
Кто? Ой-ой (щелчок)… Так, внимание. Полный… вп’ёчем… нет… те… лучше… Стоп!.. Хотя… Тс-с (щелчок)… Стоп!.. Это я сомневаюсь? Стоп! Тс… полный стоп! Самый полный стоп! Всё, п’екъяти связь. Я тебе уст’ёю «я на него положил». Я тебе уст’ёю «в г’ёбу я видел этот п’ичал». Я тебе уст’ёю «всю команду в белых тапочках». Ты у меня голый и босый будешь стучать в бойт. И мы тебе из иллюминатоя такое покажем… Всё, отходим. Он дал даёгу… Хотя… Нет-нет. А-а, да-да… полный… нет… нет… Тс-с. Стоп! Я сказал – стоп! Откуда эта подвижность? Почему мы идем? Изя, Ёма! Куда мы идем? Где куйс? Где лоция? Я не вижу ствои… Стоп! Стоп! Полный назад! Ах, вы ешили впеёд. Что вам там видно в машине?! Ну, давай, давай впеёд, хотя я сказал назад, и вы увидите, как я был п’яв. Я Изе уст’ёю. Он голый и босый будет стучать в бойт.
Голос. Капитан?
– Что такое?
– Изя передал…
– Не хочу слушать.
– Там прямо по носу.
– Не хочу слушать. Я его видел в г’ёбу. Я с ним не язговаиваю.
– Он все-таки сказал, что, если мы не возьмем левей буквально два-три градуса, мы сядем…
– Пеедай этому подонку…
– Все! Мое дело сказать, и я сказал. Хотите – верьте, хотите – нет. Сидите на мели, не сидите на мели. У нас в машине куча дел и без вас. Я уже два часа пробую получить с Ромы мои пятнадцать рублей. Идите пробуйте вы. И еще, он передал, если вы немедленно не отвернете, вы врежетесь… во что он сказал… в общем, тут есть один остров.
– Пеедай ему вместе с его ос’ёвом… (удар). Удай! А! Такой паяход. Нам его дали п’ёвеить, какой он мояк – этот паяход. Я думаю, мы это сделали. Эммануил!
– Да.
– Ядиюй в по’йт: песней сидим на месте в ста сояка мет’ях от п’ичала, отнялся задний ход. Штуйман Гойсман списан на беег, куда он сойдет, как только мы подойдем. Стайший штуйман Бенимович еще на беегу уже.
– Это я, ставший штувман Бенимович. Я случайно выскочил. Ну, вы понимаете, мне надо было за бовт. Ну, надо было! Ну, бывает! Ну, это жизнь. Смотвю, мы отходим, мы идем, а я стою. А кавты у меня, ну это жизнь, ну надо было. Я дал отмашку сначала ковмовым, потом носовым платком. Пвиступил к сигнальным огням, сжег всю ковобку, мол, стоп, мол, мол, я на бевегу, ну мне надо было. Ну, это же жизнь. Так эти пвидувки вазвили такой ход, какой они выжали из этой пвипадочной машины. Тогда я снял штаны и показал им все, на что способен, и они сели под гвом аплодисментов. Без специалиста не выпайся… Эй, на… «Азохенвее»! Это я, Бенимович, это я квичу и издеваюсь над вами – будем вызывать спасатель? А? Там, где Гвойсману с головой, новмальному штувману по… Капитан, это я, Бенимович, квичу и издеваюсь. Как вода? Эй, в машине, пустите машины вваздвай.
Эй, в машине!
В машине. Что в машине? Я всю жизнь в машине. Я никогда не знаю, куда мы идем. У меня такое впечатление, что на мостике все курвы. Хорошо. Они наверху. Они командуют. Я выполню любой приказ мгновенно, но пусть они мне сначала докажут. Ты, командир, докажи, что ты умней, и все, и мы уже идем.
Капитан. Ничего. Вначале они мне поломали, тепей я им все пееломал. Вот вы пассажий, вы скажите – это экипажь? Нет, я интеесуюсь, это экипажь? Это головоезы. Они все едут в язные стоёны.
Пассажир. Всё! Я пассажиг. Вы это знаете, и я это не скгываю. Это не пагаход. Это не кгуиз. Из кухни нет выхода пгодукции. Они обгазовали замкнутый цикл и всё глотают без выхода блюд. Все спгашивают, что я ищу. Когда я сел сюда, я искал покоя. Но я уже не ищу покоя – я ищу кингстон. Я хочу видеть шеф-повага, заполненного водой по гоглышко, и надавить на его дикий живот. Вместо чувства отдыха, вместо чувства кгасоты, вместо чувства могского путешествия я испытываю чувство голода. У меня должны быть свои удовольствия, и я их получу. В машине я договогился за четыгнадцать гублей – они подвезут нас пгямо к дому, чтоб не искать такси. Ночью был дикий ггохот. Они сказали, что один дизель сошел с фундамента, но это их не беспокоит, и кто-то у нас укгал винт на стоянке. Поэтому нас заносит, но они сказали, что уже сами уггали винт у кгейсега, но очень большой, и нас опять заносит. Но все это мелочи. Главное, что мы не можем отойти, вот что меня беспокоит. Полкгуиза пгошло, а мы не отошли: они все вгемя пгинимают пгодукты. Тут такая скука, что я изменил любовнице с женой.