Янош, тем временем, поднялся со своего кресла, прошествовал к окну, сделав знак следовать за собой. Мы сели друг напротив друга на двух покрытых коврами скамьях, и здесь, при свете дня, я впервые смог рассмотреть лицо человека, от которого зависела и моя прошлая, и моя будущая жизнь. Белые волосы, потемневшая в многочисленных походах кожа, крепкая, мускулистая фигура, и молодые, очень живые, проницательные глаза. Он был стар, но все еще полон сил и честолюбивых планов, он обладал большой властью над людьми, и мне было очень трудно не покориться ему… Или я уже стал игрушкой Хуньяди, и то, что я здесь находился, – стало самой страшной, роковой ошибкой моей жизни?
– Итак, Ладислаус, ты хочешь взойти на валашский трон с моей помощью. Я солдат, я привык говорить без дипломатических ухищрений. Поэтому спрашиваю прямо: что я получу взамен за оказанную мною поддержку?
– Валахия станет верным вассалом Венгерского королевства и будет защищать ее границы.
– На словах неплохо, но мне нужны гарантии более надежные, нежели честное слово и ясный взгляд. Я хочу видеть на троне Валахии человека, всецело преданного мне и моей семье. Человека, который не предаст и не переметнется на сторону врага. Почему я должен тебе верить? Твой отец многократно обманывал меня, предавал, переходя на сторону султана. Ты должен ненавидеть меня из-за тех разногласий, что возникли между нашими семьями. Однажды ты уже пытался захватить власть в княжестве с помощью Порты, – скажи, почему я должен тратить свое время, разговаривая с тобой? Чем ты лучше других претендентов на престол? Докажи свое превосходство.
– У меня нет таких гарантий, милостивый государь, и я не знаю, каким путем мне следует доказывать свою преданность венгерской короне. Мне не достает мудрости, чтобы ответить на этот вопрос, и я прошу твое высочество подсказать на него ответ.
Он смотрел мне в лицо долго, не мигая, и я опустил глаза, зная, что так должен поступить.
– В Валахии не любят католиков, Ладислаус. А у нас не доверяют приверженцам православной веры. Можно предположить, что исповедующий католичество князь Валахии скорее найдет поддержку здесь, нежели на своей земле. При таком положении дел, он станет верным вассалом Венгрии, которая всегда защитит единоверца в трудной ситуации. Что ты думаешь по поводу такого предложения, Ладислаус? Это понадежнее пустых слов.
Я понимал, что Хуньяди ждет ответа немедленно. «Чтобы поднять божественный меч, нужна сила, чтобы изменить мир к лучшему, нужна власть. Однажды церкви готовы были объединиться перед общей угрозой, и если бы это произошло, град Константина и сейчас оставался бы центром мира…» – так думал один Влад – тот, что умел находить ответы на витиеватые вопросы и лгать, глядя в глаза собеседнику. Вторая половинка души оказалась честнее, сознавая, – уж если человек пришел к убийце отца за помощью, то должен выполнять все его требования.
– Так что же ты медлишь, Влад? Мне хочется услышать ответ на вопрос и понять, зря или нет я потратил на тебя время.
Свет пробивался сквозь цветные стеклышки, разноцветные пятна скользили по волевому лицу Хуньяди. Он улыбался, но эта улыбка только подчеркивала серьезное выражение глаз.
– Я готов отречься от православной веры и перейти в католичество, твое высочество.
– Правильный ответ, молодой человек. Я верю, что твой меч сослужит мне хорошую службу. Поступим так – при первой же возможности я представлю тебя королю как моего кандидата на валашский престол, потом мы найдем способ сместить князя Владислава. А пока тебе надо определиться на службу. Должность, которую прежде занимал твой отец, как раз по тебе. С этого дня, Влад, ты – командующий пограничными войсками в Трансильвании. Скоро придет время жестоких битв, и я верю, что смогу положиться на тебя.
Формальные слова благодарности и странное облегчение, – как если бы человек, отчаянно цеплявшийся за скалу, разжал пальцы и после мучительной боли ощутил свободу полета… Надолго ли? Аудиенция была окончена, Хуньяди направился к выходу из зала, но на пороге резко остановился:
– Ты ведь еще не успел жениться, Ладислаус?
Отрицание слишком легко сорвалось с губ. Похоже, я с самого начала ждал этого вопроса и знал каким будет ответ.
– Нет? Отлично. Когда станешь католиком, тебе окажется значительно проще породниться с моей семьей. У меня есть кое-какие планы на этот счет. Да, по правде говоря, хочется повеселиться на свадьбе, тряхнуть стариной. Удачный брак – залог хорошей карьеры. Тебе везет, счастливчик, не так ли?
– Да, твое высочество. Я так счастлив, что не нахожу слов благодарности. Она переполняет мое сердце.
– Что ж, готовься к свадьбе. Все решится к осени… – он помрачнел. – Если, конечно, мы до нее доживем.
Вскоре я покинул Корвинешть и с письмом о своем назначении поспешил в Сигишоару. Меня не терзали угрызения совести. Душа очерствела, стала твердой, как камень. Конь галопом мчался по дороге, оставляя позади тонувшие в клубах пыли воспоминания. Прошлое было перечеркнуто. Тот, кто шел к власти, должен был уметь предавать, лгать в лицо и отрекаться от того, что было ему дорого. Ради великой цели…
1456 год
Трансильвания, СигишоараСигишоара бурлила, всеобщий восторг охватил ее подобно пожару и, кажется, не было в городе уголка, куда бы не долетела радостная весть. Никто не мог заниматься повседневными делами, все высыпали на улицу, обсуждая с незнакомыми людьми великую победу, у всех на устах было только одно имя, и всякий раз оно отзывалось укором и болью в моей душе.
– Слава Хуньяди! Слава Хуньяди! – доносились со всех сторон радостные крики. – Господь на нашей стороне, он даровал нам спасителя и защитника. Слава Хуньяди!
Проталкиваясь сквозь толпу, я повсюду слышал разговоры о белградской битве, то и дело прерываемые ликующими возгласами. Гул голосов не смолкал, радость не знала предела. Такое событие не могло оставить равнодушным никого, но для меня оно стало и спасением, и приговором. Еще до рассвета гонец из далекой сербской крепости подробно доложил о сложившейся ситуации, и я лучше, чем кто-либо в Сигишоаре представлял, что же произошло в Белграде на самом деле. Янош Хуньяди и монах Капистрано[23] по Божьей милости совершили настоящее чудо, – оставшись без помощи Венгрии и имея в своем распоряжении только небольшую армию, состоящую в основном из крестьян-ополченцев, они сумели разбить под стенами Белграда стотысячное войско султана Мехмеда Завоевателя. Вышедшие на улицу трансильванцы славили своего воеводу, но на мой взгляд, главная заслуга принадлежала не Хуньяди, а старому монаху, сумевшему вселить боевой дух в сердца людей, разжечь святой огонь веры, позволявший совершать невозможное. Босоногий, с непокрытой головой, отец Джованни вел свое войско вперед с поднятым в руке крестом и молитвой на устах. Крестьяне, чьим оружием были только распрямленные косы, шли за ним на смерть, не ведая страха и сомнений.
Серьезную угрозу для Белграда представлял турецкий флот, не позволявший соединиться находившимся на разных берегах армиям Хуньяди и Капистрано. Предвидя возможную атаку крестоносцев, султан распорядился блокировать Дунай, перегородив его связанными между собой кораблями. Эта преграда казалась непреодолимой, но для людей знающих, ради чего они жертвуют собой, нет ничего невозможного. Наспех построив и починив имевшиеся в их распоряжении суденышки, добровольцы из числа ополченцев ринулись в атаку. Когда османы увидели в излучине Дуная жалкий флот противника, то он не вызвал у них ничего, кроме громкого смеха. А легкие галеры, чья скорость была увеличена течением реки, приближались… По обоим берегам их сопровождало войско, – с одной стороны – под предводительством Хуньяди, с другой – отца Джованни.
Удар шедших на таран суденышек был столь силен, что связывавшие турецкие корабли цепи лопнули. Размахивавшие косами ополченцы ринулись в атаку. Началась отчаянная резня. Капистрано с берега сулил героям отпущение грехов и вечное блаженство, Хуньяди, ворвавшийся на сцепленные корабли, яростно истреблял всех, кто вставал на его пути, а с тылу по турецкому флоту ударили вышедшие из крепости галеры, решившие исход сражения в пользу христиан. Дунай стал алым от крови, живые и мертвые сотнями тонули в его неспокойной воде… Турки отступили.
Но эта, доставшаяся большой ценой, победа была только началом великой битвы за Белград. Пришло короткое затишье, а на закате следующего дня султан Мехмед отдал приказ на штурм. Обрушив на защитников крепости лавину огня и камней, он послал на приступ турецкую пехоту. Пренебрегая опасностью и не ведая страха, крестоносцы неколебимо стояли на стенах, исполненные решимости не пропустить врага в крепость. Всю ночь шла кровавая жатва, много раз казалось, что защитникам Белграда пришел конец, но Господь был на их стороне, всякий раз давая силы для продолжения борьбы.
К рассвету во внешней крепости не осталось ни одного живого турка. Утро следующего дня прошло спокойно, попыток нового штурма не было, и осажденные занимались тем, что чинили стены и оружие, ожидая следующей атаки. Затишье продолжалось до тех пор, пока в середине дня горстка храбрецов тайно не покинула крепость, намереваясь напасть на лагерь султана. Заметив, что происходит, отец Джованни возглавил оставшихся в крепости ополченцев, поведя их в бой вслед за маленьким отрядом. Им удалось отбить часть пушек, но дерзкая атака, скорее всего, завершилась бы гибелью, если бы не подоспевший вовремя Хуньяди. Он открыл огонь по врагам из их же орудий, обратив османов в бегство.
Битва продолжилась. Трудно сказать, каким бы оказался ее исход, если бы не серьезное ранение султана Мехмеда, полученное во время одного из штурмов. Известие о нем повергло турецкое войско в смятение, приведя к паническому, беспорядочному бегству. Опасаясь засады, Хуньяди запретил преследовать врагов, приказав оставаться в крепости. Гонец сообщил мне, что в великой битве погибло шестьдесят тысяч турок, а трофеи воеводы Яноша составили более двухсот метательных орудий, всю османскую артиллерию и провиант.
Так была завоевана победа при Белграде. Эту победу невозможно было переоценить. Если бы крепость пала, османы хлынули бы огненным потоком на территорию Венгрии, сметая все на своем пути. Но Бог услышал наши молитвы, даровав силы сокрушить неверных. Чудо произошло. На какое-то время смертельная опасность отступила, христианский мир выстоял.
– Слава Хуньяди! Слава Хуньяди!
От ликующих криков невозможно было укрыться, куда бы я ни шел, везде звучало ненавистное имя. Жара усиливалась, Сигишоара напоминала растревоженный муравейник. Раздраженный и злой, я прервал бесцельную прогулку, вернулся в дом, распорядился, чтобы ко мне никого не пускали, и закрылся в комнате, оставшись один на один со своими размышлениями. Не один…
– Слава Хуньяди! Слава Хуньяди! – на все голоса кричали толпившиеся на площади люди.
Я так живо представлял себе трансильванского воеводу, что мнилось, будто он находится рядом, в паре шагов от меня. Высокий, крепкий мужчина, которого язык не поворачивался назвать стариком, изучающее разглядывал очередного претендента на валашский престол, оценивая, за сколько можно купить его душу. Та памятная встреча в замке Корвинешть была первой из многих, – после этого мы вместе с Хуньяди ездили в Буду, где я был представлен королю как официальный кандидат на трон Валахии. Юный Ласло Постум не мог не согласиться с мнением бывшего регента, и так исчезла последняя преграда на моем пути к власти. Возможно, я бы уже стал князем, если бы не вторжение османов. Известие о приближении султана повергло всех в ужас, королевский двор бежал в Вену, оставив Хуньяди лицом к лицу с грозным врагом. Я, как командир пограничников, должен был стать последним оплотом венгерской обороны и защищать Трансильванию, если турки сломят сопротивление под Белградом и продолжат свой победный путь. У стен Белграда решалась и моя судьба. Победа Хуньяди даровала мне жизнь, но… В этот день казалось – честнее погибнуть в бою, обороняя до последней капли крови обреченный город, исполнить свой долг и умереть с чистой совестью.
– Слава Хуньяди!
Я хотел крушить все, что попадалось на глаза, но вместо этого спокойно расположился за тем самым столом, где когда-то сидел мой отец и слушал доносившиеся из-за окон восторженные вопли. Воевода Янош не менял своих решений, час расплаты приближался. Настало время исполнения обещаний, – очень скоро мне предстояло перейти в католическую веру и породниться с Хуньяди, взяв в жены одну из девушек его клана. Свадьба была намечена на осень, и теперь, после разгрома султана, никакие внешние обстоятельства не могли изменить ход событий.
Влад Дракул учил своих сыновей бороться за власть, не останавливаться ни перед чем. Неписанные правила борьбы позволяли предавать союзников, вести двойную игру, говорить одно, а делать другое, – так создавалось кружево интриг. Но входило ли в искусство политики предательство любимого и любящего человека? Или, может быть, любовь к женщине – слабость, недостойная мужчины? Женщины приходят в нашу жизнь, дарят радость и сыновей, а потом увядают, как срезанные цветы. Может ли сие сиюминутное грешное счастье сравниться с долгом, святой обязанностью продолжать дело отца?
Судьба сложилась так, что я вернулся в дом, где был рожден, занял должность своего отца, но за все время нахождения в Сигишоаре так и не позволил себе предаться воспоминаниям. Все силы отнимала подготовка гарнизона к обороне города и прочие неожиданно возникающие и не терпящие отлагательства вопросы. Теперь все было позади, прямая угроза отступила, а впереди ждала неизвестность. И в этот короткий час затишья перед новыми бурями вернулось прошлое, воскресли те, кто жил здесь когда-то и был счастлив. Переходя из комнаты в комнату, я как будто бы слышал отзвуки любимых голосов – смех маленького Раду, тихое пение Анны, неспешные беседы отца и старшего брата… Взгляд скользил по фрескам большого зала, тем самым, что когда-то показывал мне Мирча… Раньше они казались яркими, изображенные на них фигуры – живыми, а теперь образы потускнели, словно покрылись тонким слоем пепла. Мирча… А как бы на моем месте поступил он? Мы почти не говорили с братом о женщинах и любви, тогда я был слишком мал для этого, но он бы, наверняка, смог дать верный совет. Или Мирча не стал бы разговаривать с подлецом?
Когда я уезжал к Хуньяди, моя возлюбленная стояла у дома с ребенком на руках. Тогда она представилась мне Божьей матерью, так была она чиста и невинна, но такая в ней таилась сила. Лидия сказала, что будет молиться и ждать меня, в этот момент я думал, будто готов отдать за нее жизнь, но, едва покинув Молдову, перестал вспоминать о любимой женщине. А ведь Лидия наверняка сдержала свое обещание, возможно и сейчас, в эти минуты, молилась о моем благополучии. Может быть, я был жив только ее молитвами и любовью…
Устав метаться по огромному дому, я вновь вернулся к себе, сел у стены, наблюдая как смеркается за окном. Мир погружался во мрак ночи, черные тени наполняли комнату. Дав свое согласие Хуньяди, я уже предал Лидию, но вынужденная отсрочка решительных действий давала ложное успокоение. Все было слишком далеко и неопределенно, все еще могло измениться… До сего дня… Ах, если бы можно было уехать из Трансильвании, вернуться к Лидии, обвенчаться с ней, жить в счастье и любви! Если бы…
– Господин…
Предрассветные сумерки наполняли комнату. Кажется, я задремал и проспал несколько часов, даже не заметив этого. Сонный слуга стоял надо мной, ожидая дальнейших распоряжений.
– Я же велел меня не беспокоить.
– Господин, гонец из Белграда. Он говорит, что это очень срочно.
– Из Белграда? – сердце застучало быстрее. – Зови его сюда!
Вошедший в комнату человек был измучен дорогой и едва не валился с ног от усталости. Но известие, которое он привез, стоило и загнанных лошадей, и бессонных ночей.
– Хуньяди при смерти, – произнес молодой серб Драгомир, по моему приказу тайно следивший за всем, что происходило у стен Белграда. Судьба не так давно свела меня с этим парнем, скитавшемся по свету в поисках господина, которому он мог бы предложить свой меч и жизнь, но, несмотря на краткое знакомство, я склонен был доверять ему. Драгомир отличался удивительным бесстрашием, мне же всегда импонировали храбрецы, ведь, в отличие от трусов, их нельзя было запугать, а, следовательно, склонить к предательству. Залпом выпив кружку воды и немного отдышавшись, гонец пояснил: