Уничтожения предместий требовала оборона крепости, на что и было дано приказание Военному Губернатору, но он медлил исполнением сей меры до последней крайности и привел ее в действие, когда неприятели были от города ближе 10 верст и он получил от своего доверенного офицера условленный знак к зажжению. По ошибке или недоразумению поступил офицер, неизвестно, ибо вскоре был он убит на вылазке.
Тотчас после пожара составлена в Риге Комиссия для вспоможения погоревших. Многие из них были без приюта, одежды и пропитания. В течение шестинедельных действий Коммиссии явилось с просьбами о вспоможении 1319 семейств, состоявших из 3924 человек. Им давали безденежно хлеб из казенных магазинов, одежду и лекарства, отводили квартиры, назначали пенсии, отпуская деньги для начатия прежних промыслов или выезда из города, потому что некоторым из погорелых помещики предлагали жительство в своих деревнях. Открыта была подписка для пожертвований. Хотя она далеко не равнялась с претерпенными потерями, но по крайней мере покрыла первые нужды. При закрытии заседаний Комиссия напечатала отчет, с следующей таблицей ущерба, нанесенного от пожара, причем должно заметить, что таблица сия не полна, ибо многие из зажиточных дворян и купцов не подали объявлений о своих потерях [164] :
Хотя сожжение предместья должно было убедить неприятеля в твердой решительности Эссена защищаться до крайности, однако 16 Июля Прусский Генерал Граверт требовал сдачи Риги следующим письмом к Военному Губернатору:«Вам столько же, как и мне, известно, что действия, обращенные на Витебск и реку Днепр, принудили Российскую армию, под личным предводительством Его Величества Императора состоящую, отступить из укрепленного лагеря при Дриссе, первым последствием сего отступательного движения будет осада Риги; осадная артиллерия, для того назначенная, не замедлит своим приходом. Слабость крепости сколько мне, столько же и вам должна быть известна. Невзирая на самое неустрашимое сопротивление, через несколько дней или много через несколько недель она должна будет сдаться. Этого короткого времени достаточно для довершения погибели богатого, торгового города, уже много потерпевшего от последнего пожара, и довольно значащее число храбрых воинов, предводимых Генералом, всеми уважаемым, пожертвовано будет для бесплодного сопротивления. Мне кажется, обязанность ваша в отношении человечества, вместе с долгом к службе вашему Государю, побуждает избавить Ригу от ужасов осады, которая, как уже сказано, по слабому состоянию крепости, не может быть продолжительна и, следовательно, только ввергнет в нищету тысячи невинных обывателей, не произведя ничего полезного для вашего Монарха. Если вы разделяете мнение мое, единственно на человеколюбии основанное, то я готов прислать офицера, снабженного потребным полномочием для заключения условий, на которых вы согласитесь сдать мне Ригу. Если, напротив того, вы сочтете невозможным принять мое предложение, то, по крайней мере, я изъявил желание облегчить, сколько от меня зависит, бедствия войны и уменьшить число несчастных жертв ее. Впрочем, прошу вас быть уверенным, что требование сдачи нимало не основано на том, чтобы я имел какое-либо сомнение в храбрости вверенных вам войск, тем менее, что при Экау войска сии доказали мне противное. Но чем более внушает мне к ним уважения мужественная оборона, при Экау мне противопоставленная, тем с большим сожалением увижу я пожертвование столь храбрыми людьми для защищения слабых укреплений. В заключение прошу вас, как можно скорее, уведомить меня о решении вашем».
Генерал Эссен отвечал: «Если бы я мог подумать, что Прусский Генерал по собственному побуждению своему в состоянии написать письмо, подобное полученному мною вчерашнего числа от вас, то счел бы ниже моего достоинства отвечать. Французский слог слишком в нем виден, почему и обращаю сии строки в ответ на ваше письмо, в уверенности, что вы служите только орудием деспотического могущества, которому считаете себя обязанным во всей точности повиноваться» [165] .
После бесполезного требования сдачи пруссаки расположились вдоль Миссы, имея передовые посты на левой стороне Двины. Иногда переправлялись они на правый берег для добывания продовольствия и жестоко обращались с жителями [166] . Против фуражиров посылали отряды, которым всегда сопутствовало по нескольку охотников из молодых обывателей Риги. На вылазки Эссен не отваживался, по неопытности, как он говорил, запасных и резервных батальонов и эскадронов, составлявших гарнизон [167] . Император с неудовольствием принял его объяснение и писал ему: «Запасные батальоны никогда составом своим не равенствовали с действующими двумя батальонами: в хороших полках они хороши, в слабых же слабы, как и самые полки. Справедливое замечание, которое можно об них сделать, есть то, что они малочисленны, не имея гренадерских рот. Способность же свою действовать они доказали неоднократно, и при защите Динабурга, и в армии Князя Багратиона, где оных находится шесть 26-й дивизии, а равно и в корпусе Графа Витгенштейна, где их 12, и все действовали наравне с прочими войсками».
20 Июля пришли из Свеаборга в Ригу 67 канонерских лодок. Они поднимались несколько раз вверх по реке, до Шлока и выше, и перестреливались с Пруссаками, но без всякой существенной пользы и последствий, так, что конец Июля и весь Август прошли в совершенном бездействии обеих воевавших сторон. Между тем в самой Риге успокаивались от тревоги, произведенной пожаром, и привыкали к войне. Главную надежду основывали на Графа Витгенштейна, победные громы которого раздавались невдалеке. «Он наш герой, – говорит один очевидец, – так именуют его уста всех, и в наших сердцах сооружает он себе вечный памятник» [168] .
Происшествия в занятых неприятелем губерниях
Занятие неприятелем Митавы. – Управление в Курляндии. – Убытки ее. – Состояние Литовских губерний. – Введенные неприятелем управления. – Стеснение действий их. – Грабежи. – Изнурение края. – Состояние Белорусских губерний.
На другой день после бывшего при Экау, 7 Июля, дела, которое заставило Левиза отступить к Риге, часть Прусских войск обратилась к Митаве. Гражданский Губернатор Сиверс оставался в городе до последней возможности и выехал оттуда, когда неприятель был почти в виду. Перед выездом велел он напечатать два объявления: в одном благодарил жителей за верность, оказанную ими законному Монарху, а в другом, написанном к Пруссакам, изъявлял надежду, что они по человечеству будут щадить город. В 5 часов пополудни, 8 Июля, Пруссаки, под начальством Полковника Раумера, вступили в Митаву. Военный Комиссар их объявил жителям о покровительстве Макдональда, если исправно будут доставлять потребные для войск припасы. 22 Июля учреждено, по повелению Наполеона, управление для Курляндии, составленное из городских обывателей, и явились два Француза, Шамбодуен и Монтиньи, пожалованные Наполеоном в Интенданты, или Губернаторы, Курляндии. Они размежевали ее для удобнейшего управления на две части: верхнюю и нижнюю. Первая составлена была из уездов Митавского и Зельбургского, другая из уездов Гольдингенского, Тукумского и Пильтенского.
Во все продолжение войны так называвшееся Управление, учрежденное неприятелем, сохраняло в Курляндии возможный в смутных обстоятельствах порядок и тишину и успело удержать в повиновении крестьян, поджигаемых буйной вольницей соседней Литвы. Из Польши, долгое время тесно соединенной с Курляндией, подсылаемы были приглашения – какого рода, догадаться нетрудно. Ухищрения Ляхов остались тщетными. Тягость нашествия тем более была чувствительна для Курляндцев, что уже несколько лет перед войной много терпели они от прекращения торговли, неурожаев, повальных болезней, скотского падежа, беспрестанного прохода войск. По вступлении неприятеля одно требование следовало за другим. Предметами их были: хлеб, лошади, лазаретные вещи, 50 000 тулупов, 60 000 локтей сукна, денежная контрибуция: все вместе составило до 15 миллионов рублей. В этот счет не входит еще то, чего требовали лично для себя различные военные начальники, а также истребленное неприятельскими бродягами: сожженные ими дома, мельницы, леса, потоптанные луга и пашни, наконец бесчисленное множество подвод, наряжаемых в рабочую пору и тем лишавших земледелие рук в самое нужное для сельского хозяйства время. За недостатком наличных денег, вносили контрибуцию серебром дельным, которое Французы и Пруссаки складывали в большие бочки, уколачивая в них толстыми ступами. Курляндцы платили, терпели разорение и молчали. В продолжение пятимесячного отчуждения своего от России, даже и тогда, когда видимый успех сопровождал орудие Наполеона, жители не обнаружили охлаждения к России. Оставленные нашими войсками, они ничем другим не могли доказать своих чувств к законному Монарху, кроме беспрекословного перенесения всех тягостей войны. Никто не присягнул неприятелю, не вступил в его армию; в церквах, во время богослужения, несмотря на угрозы Французов, поминали Государя и Императорскую Фамилию. Словом сказать, жители Курляндии не оказывали никакой приверженности к неприятелю, и вступавшие в отправление поручаемых от него должностей делали то поневоле, устрашенные угрозами и насилием [169] .
Но когда в Курляндии тяжко и смиренно переносили иго неприятельское, в Литовских губерниях была нарушена верноподданническая присяга и господствовало совершенное безначалие. Один город за другим приступал к Варшавской конфедерации. Обряд сей обыкновенно совершался при колокольном звоне, пальбе из пушек и ружей, пиршествах, молебствиях за Наполеона. Для воспламенения общего мнения печатали в Вильне, под руководством Французского Министра Иностранных Дел, Маре, самые напыщенные известия об успехах неприятельских войск. «Динабургская крепость, – говорили витии, – пала перед победителями, как стены Иерихона. Двина, укрепленные берега коей казались неприступными, течет ныне посреди Французских орлов, как Вилия и Неман. В один месяц совершил Наполеон подвиги, на которые нашим Королям и Князьям нужны были многие столетия» [170] . В прозе и стихах, в одах, речах, драматических представлениях гремели против Русских. Но возгласы о мнимых победах Наполеона, предречения о падении России, иллюминации, празднества не могли загладить бедствий, тяготивших области, занятые неприятелем.
Литовские губернии состояли под главным начальством Наполеонова Генерал-Адъютанта Гогендорпа; Белорусскими управлял Генерал Шарпантье. В губернских городах учреждены были верховные правления, власть коих распространялась на уезды, где находились комиссии, в заведывании подпрефектов. Главное назначение губернских и уездных управлений состояло не в утверждении порядка, не в охранении безопасности лиц и собственности, но в доставлении продовольствия для войск и госпиталей. На вопрос, сделанный Маршалу Даву в Могилеве чиновниками новоучрежденного управления, в чем должна заключаться их должность, какое установить судопроизводство, какими законами руковод-ствоваться, отвечал он: «Господа! Наполеон требует от вас трех вещей: хлеба, хлеба и хлеба!» Губернские управления делали раскладки на имения, сколько с каждого надлежало взимать припасов, подвод, скота, холста, вина, денег, а уездные имели обязанности наблюдать за приведением раскладок в исполнение. Уголовное судопроизводство шло обыкновенным чередом, но гражданское было приостановлено. Рассмотрение тяжебных дел допускалось не иначе как с разрешения верховного управления в Вильне. Начальниками в каждом губернском городе были генералы, заведывавшие всеми воинскими командами. Они обходились с членами правительственных мест надменно, сажали их под караул, рвали протоколы заседаний, самовольно брали деньги из городских и уездных сумм. Примеру их подражали толпы комиссариатских и провиантских чиновников, находившихся при войсках. Это был во Французской армии особенный род людей, отличавшихся безнравственностью, возросших среди ужасов Революции и привыкших при многолетних войнах республиканских генералов и Наполеона истощать все средства к своему обогащению.
Действия военных и гражданских начальников стеснялись невозможностью ввести порядочное управление в стране, наводненной шайками грабителей, отставших от армии. К ним самовольно присоединялись крестьяне и шляхта, покинувшие сельские работы, отчего возрастал недостаток в продовольствии, ощущаемый неприятелями с самого их вступления в Россию. Зерновой хлеб оставался неперемолотым, ибо большая часть мельниц была истреблена; хлеб, стоявший на корню, был потоптан и не убран с полей. Усиленные марши, лишения всякого рода, палящий зной произвели болезни, особенно кровавые поносы. Госпитали были устроены небрежно, несоразмерно с числом больных, не имели необходимых лекарств, пищи, вещей и прислуги, для которой употребляли Русских пленных. Число солдат, оставшихся позади Наполеоновой армии, было невероятно велико [171] . Для поимки их отряжали маршевые батальоны, и приказано было помещикам ловить бродяг, обезоруживать их и представлять в города. «Среди наших успехов, – говорит один Французский писатель, – являлось необыкновенное зрелище: наши безоружные солдаты были водимы за караулом Литовских крестьян» [172] . Вскоре грабеж сделался единственным средством добывать пропитание: разбивали погреба, лавки, расхищали рынки. Приносимые жителями жалобы подпрефектам, военным начальствам и самому верховному правительству в Вильне оставались почти всегда неудовлетворенными. Французские власти обыкновенно оправдывали свое бездействие неопределительностью жалоб. Грабежи часто сопровождались убийствами, насилиями. Нужны были команды для обуздания разбоев и преследования мародеров. По дорогам валялись конское падалище и человеческие трупы. Опасность на больших дорогах принуждала проезжающих дожидаться в каком-нибудь месте военных команд и под прикрытием их продолжать путь караваном, как в степях Африканских. Причины, подвигнувшие Наполеона упустить из вида меры к отвращению беспорядков в таком крае, который вовсе не походил на его прежние театры войн, состояли в том, что он не принимал в соображение возможности неудач; уверенный в скором и счастливом окончании борьбы с Россией, он мало заботился о происходившем в тылу армии. Все внимание его устремлено было к одной цели: дать Русской армии генеральное сражение и победить ее.
С восторгом приветствовали появление Наполеона на правом берегу Немана, не сомневаясь в быстрых, решительных победах его, но радость была кратковременна и уступила место охлаждению при виде повсеместного опустошения, производимого мнимыми избавителями. Помещикам твердили о будущем благоденствии, блистательных надеждах и – требовали от них всякого рода пожертвований и поставок, которые брали под квитанции и без квитанций, поступая с занятым краем как с неприятельской землей. Наряды подвод превосходили всякую меру. Из дел Гродненской губернии видно, что требовалось иногда вдруг до 10 000 подвод; иные назначались на неделю, на 10 дней, даже на месяц. При переходе через Гродно 3-го полка Литовской гвардии, состоявшего только из 444 человек, употреблена была 121 подвода, за которые ничего не платили, почитая наряд сей прямой обязанностью жителей. Случалось, что в целом уезде нельзя было найти 15 подвод.
Легко вообразить, сколько от подобных отягощений терпели земледельцы! С одной стороны, разоряемые мародерами, с другой – увлекаемые слухами о вольности, они покинули свои дома, поля и обратились к грабежу. Здесь также причины, объясняющие безуспешность в исполнении повеления Наполеонова о формировании в Литве регулярных войск. В течение 4 месяцев не получили полки окончательного образования и почти не приняли участия в войне, ибо только в Ноябре небольшая часть их была выведена в поход и при первом нападении нашем разбежалась или сдалась в плен. В наборе людей не было большого затруднения, но в обмундировании, вооружении и лошадях встречались непреоборимые препятствия. Добровольные приношения деньгами и припасами составляли самую ничтожную сумму; иначе и не могло быть в областях, преданных на произвол безначалия.
Верховное мятежническое правительство в Вильне призывало к бунту и Белоруссию. При нашествии неприятеля большая часть помещиков Витебской губернии последовала за Русской армией; остались в домах обремененные семействами, лишенные средств для дальней дороги. В занятых Французами уездах помещики уклонялись от возлагаемых на них должностей; требования неприятельских начальств исполняли медленно, и то по принуждению жандармов; иные из жителей доставляли даже Графу Витгенштейну сведения о неприятеле. Положено было собрать помещиков Витебской губернии для раскладки рекрутской повинности, составления жандармов и народной стражи, но как почти никого не явилось в собрание, то меры сии остались без исполнения. Фуражиры забирали хлеб и скот не по назначению начальства, а где попадалось. По удалении помещиков крестьяне присоединялись к мародерам и вместе с ними выжгли значительное число домов в городах, целые деревни и господские строения. Лепельский уезд, весь занятый неприятелем, подвергся наибольшему разорению; в нем происходили постоянные грабежи и убийства. Полунагие жители принуждены были искать убежища в лесах, среди болот и кустарников, но и там не находили спасения от мародеров, которые забирали имущество, подстреливали людей, – чего не могли уносить из домов, рубили и жгли. Французские начальники давали иногда помещикам залоги, но и те нередко были убиваемы своими мародерами. Главный начальник Белоруссии, Шарпантье, объявил повеление Наполеона присягнуть ему, присоединиться к Варшавской конфедерации и выставить людей для военной службы, однако никто не присягал и рекрутов не давал. Помещики Полоцкого уезда не только не согласились присоединиться к конфедерации, но, невзирая на настоятельные предложения неприятельских генералов, решительно от того отказались. Хотя, по случаю двухнедельного пребывания Наполеона в Витебске, строго взыскивали с солдат за грабеж, но при всем том, как в самом городе, так и в окружных деревнях, жители подвержены были разбою и насилию, а в случае сопротивления – смерти. В Витебске Наполеон иногда разговаривал с жителями, расспрашивал их о местностях, способах края, народонаселении и с вежливостью выслушивал ответы. Прибегавшим к нему во множестве с жалобами на разорение и грабительство войск его говорил, что последствия войны всегда таковы; некоторым давал деньги, по 30, 50, даже по 100 Наполеондоров.Могилевская губерния подвержена была такому же разорению, как Витебская, страдая от гибельных следствий безначалия и буйства. Некоторые помещики удалились внутрь России, другие оставались в городах и селах, иные занимали места в управлениях, другие прятались по лесам, где, находимые мародерами, претерпевали насилия и грабеж. Вынужденные повиноваться воле сильного, жители должны были отдавать хлеб, съестные припасы. Малая часть скота, которую успели загнать в густые леса, подверглась падежу. Неприятель хотел произвести в Могилевской губернии рекрутский набор, но не успел, потому что крестьяне разбежались. Удалось только набрать до 400 шляхтичей и молодых праздношатавшихся людей. Этот сброд, названный Народной Гвардией, был обучаем военной службе Французскими офицерами, под главным надзором Могилевского Коменданта. Всякий одевался как хотел или как мог; вменено было только в обязанность носить на шляпе, или фуражке, Французскую кокарду. У немногих были ружья; прочие вооружались пиками. Французы не воспользовались сим скопищем, потому что вся эта сволочь во время бегства неприятелей из России рассеялась сама собой, оставив на жертву своего начальника, заколотого казаками под местечком Княжицами.