Здесь однако возникает другое измерение проблемы любви к богу, которое должно быть рассмотрено ради понимания сложности проблемы. Я имею в виду фундаментальное различие в религиозном отношении между Востоком (Китай и Индия) и Западом: это различие может быть выражено в логических понятиях. Со времен Аристотеля западный мир следует логическим принципам аристотелевской философии. Эта логика основывается на законе тождества, который постулирует, что А есть А;
Законе противоречия (А не есть не-А) и законе исключенного третьего (А не может быть одновременно А и не-А, или ни А, ни не-А). Аристотель объяснил это положение весьма точно в следующем высказывании: «Невозможно, чтобы одно и тоже в одно и то же время было и не было присуще одному и тому же в одном и том же отношении (и все другое, что мы могли бы уточнить, пусть будет уточнено во избежание словесных затруднений) – это, конечно, самое достоверное из всех начал.»20
Аксиомы аристотелевской логики так глубоко проникли в наш образ мыслей, что воспринимаются как что-то «естественное» и самоочевидное;
в то время, как, с другой стороны, положение, что Х это А и не-А, кажется бессмысленным. (Конечно, положение это имеет в виду предмет Х в данное время, а не Х настоящего и Х будущего времени, или один аспект X, противопоставленный другому аспекту).
Противоположностью аристотелевской логике является логика, которая может быть названа парадоксальной; которая предполагает, что А и не-А не исключают друг друга как предикаты X. Парадоксальная логика преобладала в китайском и индийском мышлении, в философии Гераклита, а затем снова под именем диалектики появилась в философии Гегеля и Маркса. Основной принцип парадоксальной логики был точно описан Лао-цзы: «Слова, которые совершенно истинны, кажутся парадоксальными"21 и Чжуан-цзы: «То, что одно, – одно. То; что неодно. –тоже одно». Эти формулировки парадоксальной логики положительны:
это есть и этого нет. Другая формулировка отрицательна: это не является ни этим, ни тем. Первую формулировку мы находим в даосизме у Гераклита, и в гегелевской диалектике; последняя формулировка часто встречается в индийской философии.
Хотя более детальное описание различия между аристотелевской и парадоксальной логикой выходило бы за пределы темы данной книги;
я все же приведу несколько примеров, чтобы сделать этот принцип более понятны? Парадоксальная логика в западной мысли имеет свое раннее выражение в философии Гераклита. Он полагал конфликт противоположностей основой всего сущего. «Не понимают они, как Единое, расходящееся с собою, согласуется: противовратное крепление, как у лука и лиры"22. «В потоки те же мы входим и не входим, мы есми и не есми (имена остаются, а воды уходят)23». Одно и то же для Единого дурное и благое"24.
В философии Лао-цзы та же идея выражена в более поэтической форме. Характерный пример даосистского парадоксального мышления содержится в следующем положении: «Тяжелое является основой легкого, покой есть главное в движении"25. Или «Дао постоянно осуществляет недеяние, однако нет ничего, что бы оно не делало"26. Или «Мои слова легко понять и легко осуществить. Но люди не могут понять и не могут осуществлять"27. В даосистской мысли, так же как в индийской и сократовской, высшей точкой, которой может достичь мысль, является знание, что мы ничего не знаем, «Кто, имея знания, делает вид, что не знает, тот выше всех. Кто, не имея знаний, делает вид, что знает, тот болен"28. Единственное следствие этой философии в том, что высший бог не может иметь имени. Высшую реальность, высшее Единое нельзя охватить в словах или в мыслях. Как выразил это Лао-цзы, «Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя"29. Или в другой формулировке «Смотрю на него и не вижу, а поэтому называю его невидимым. Слушаю его и не слышу, поэтому называю его неслышимым. Пытаюсь схватить его и ни достигаю, поэтому называю его мельчайшим. Не надо стремиться узнать об источнике этого, потому что это едино"30. И еще одна формулировка той же идеи «Тот, кто знает, не говорит. Тот, кто говорит, не знает"31.
Брахманская философия сосредотачивала интерес на отношении между многообразием (феноменами) и единством (Брахманом). Но парадоксальную философию Индии или Китая не следует смешивать с дуалистической точкой зрения. Гармония (единство) заключается в конфликте противоположностей, из которых она образована. «Брахманская мысль с самого начала была сосредоточена на парадоксе одновременных антагонизмов – и в то же время – идентичности проявляющихся сил и форм феноменального мира."32 Высшая сила в универсуме, как и в человеке, трансцендентна и понятийной и чувственной сферам. И поэтому она «ни это, ни то». Но, как замечает Циммер, «в этом строго не-дуалистическом понимании нет антагонизма «реального и нереального"33. В своем поиске единства, скрытого в многообразии, брахманские мыслители пришли к заключению, что постижение пары противоположностей отражает природу не вещей, а постигающего разума. Постигающая мысль должна выйти за пределы самой себя, если она стремится к постижению истинной реальности. Противоречение это категория человеческого разума, но не сам по себе элемент реальности. В Риг-Веде этот принцип выражен в такой форме «Я есмь двумя, силой жизни и материей жизни, двумя одновременно». Конечное следствие идеи, что мысль может осуществлять постижение только в противоречиях, находит еще более решительное продолжение в ведантистском образе мышления, который постулирует, что мысль – со всеми ее тончайшими различениями – представляет собой «только более неуловимый горизонт незнания, на самом деле самый неуловимый из всех иллюзорных проявлений майи"34.
Парадоксальная логика имеет важное значение для понятия бога. Так как бог представляет высшую реальность и так как человеческий разум постигает реальность в противоречиях, то о боге не может быть высказано никакого утверждения35. В Веданте идея всеведение и всемогущества бога считается крайней формой незнания. Мы видим здесь связь с безымянностью дао, с безымянным именем бога, открывшего себя Моисею, абсолютным «ничто» Мейстера Экхарта. Человек может знать только отрицание, но ни в коей мере не утверждение высшей реальности. «Итак, не может вообще человек познать, что есть Бог. Одно знает он хорошо: что не есть Бог: «Так, не довольствуясь ничем, разум стремится к обладанию высшим из всех благ"36 По Мейстеру Экхарту, «Божественное единство это отрицание отрицаний, и отрешение отрешений. Каждое творение содержит в себе отрицание: оно отрицает, что оно нечто другое"37. Единственное дальнейшее следствие в том, что для Мейстера Экхарта бог становится «абсолютным ничто», так же как высшая реальность в Кабалле это «En Sof'', бесконечное единое.
Я рассмотрел различие между аристотелевской и парадоксальной логикой, чтобы подготовить почву для важного различения в понятии любви к богу. Учителя парадоксальной логики говорят, что человек может постигать реальность только в противоречиях и никогда не может постичь в мысли высшую реальность – единство, Единое само по себе. Это ведет к тому, что человек не должен искать как высшей цели ответа именно в мышлении. Мысль может привести нас только к знанию, что она не может дать нам окончательного ответа. Мир мысли оказывается в плену парадокса. Единственный способ, которым мир в его высшем смысле может быть охвачен, состоит не в мышлении, а в действии, в переживании единства. Так, парадоксальная логика ведет к выводу, что любовь к богу это не познание бога мыслью, не мысль о собственной любви к богу, а акт переживания единства с ним.
Это ведет к подчеркиванию значения правильного образа жизни. Все в жизни, всякое мелкое и всякое важное действие, посвящены познанию бога, но познанию не посредством правильной мысли, а посредством правильного действия. Это можно ясно видеть в восточных религиях. В брахманизме, так же как в буддизме и даосизме, высшая цель религии не правильная вера, а правильное действие. То же самое мы находим и в иудейской религии. В иудейской традиции вряд ли когда-либо существовал раскол в вере (единственное значительное исключение – расхождение между фарисеями и саддукеями – было расхождением двух противоположных социальных классов). Особое значение в иудейской религии (особенно в начале нашей эры) имел правильный образ жизни, хелах, (Наlаchа – это слово имеет то же значение; что и дао).
В Новое время тот же принцип был выражен Спинозой, Марксом и Фрейдом. В Философии Спинозы центр в тяжести смещен с правильной веры на правильное поведение в жизни. Маркс утверждал тот же принцип, говоря «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы избегать его». Фрейдовская парадоксальная логика привела Его к психоаналитической терапии, все углубляющемуся переживанию человеком самого себя.
С точки зрения парадоксальней логики, суть не в .мысли, а в действии. Эта установка ведет к нескольким другим следствиям. Во-первых, она ведет к терпимости, которую мы находим в индийском и китайском религиозном развитии. Если правильная мысль не является высшей истиной и путем к спасению, то нет причины бороться с другими людьми, чья мысль приходит к иным формулировкам. Эта терпимость прекрасно выражена в истории о нескольких людях, которым, предложили описать в темноте слона. Один, прикоснувшись к его хоботу, сказал, что это животное подобно водяной трубе, другой, прикоснувшись к уху, сказал, что это животное подобно вееру, третий, прикоснувшись к ногам, описал животное как столб.
Во-вторых, парадоксальная точка зрения ведет к подчеркиванию значения изменения человека в большей степени, чем значения развития догматов, с одной стороны, и науки, с другой. С индийской, китайской и мистической точек зрения, религиозная задача человека состоит не в том, чтобы думать правильно, а в том, чтобы правильно действовать и/или воссоединиться с Единым в акте сосредоточенного созерцания.
Противоположность этому составляет главное направление западной мысли. Поскольку она надеялась найти высшую истину в правильной мысли, то акцент был сделан на мышлении, хотя правильное действие тоже было признано важным. В религиозном развитии это вело к формулировке догматов, бесчисленным спорам о догматических формулировках, к нетерпимости к «не-верующему» или еретику. Далее, это вело к подчеркиванию «веры в бога», как основной цели религиозной установки. Это, конечно, не значит, что в западной мысли не было понятия о том, что надо жить правильно. Но все же человек, который верил в бога –даже если он не жил по-божески – чувствовал себя более высоким, чем тот, кто жил по-божески, но не верил в бога.
Сосредоточение внимания на мышлении имеет еще и другое, исторически очень важное, следствие. Идея, что можно найти истину в мысли, ведет не только к догме, но также и к науке. В научной мысли главное, что имеет значение, это правильная мысль, как в аспекте интеллектуальной честности, так и в аспекте применения научной мысли к практике –то есть, в технике.
Короче говоря, парадоксальная мысль ведет к терпимости и усилию в направлении самоизменения. Аристотелевская точка зрения ведет к догме и науке, к католической церкви, и к открытию атомной энергии.
Последствия различия между этими двумя точками зрения на проблему любви к богу уже достаточно полно показаны и необходимо только кратко суммировать их.
В преобладающей на Западе религиозной системе любовь к богу это в сущности то же, что и вера в бога, в божественное существование, божественную справедливость, божественную любовь. Любовь к богу это в сущности мысленный опыт. В восточных религиях и в мистицизме любовь к богу это напряженное чувственное переживание единства, нераздельно соединенное с выражением этой любви в каждом жизненном действии. Наиболее радикальная формулировка этой цели дана Мейстером Экхартом: «Если бы я превратился в бога и он сделал меня единым с собой, то если б я жил по-божески, не было бы между нами различия. . . Некоторые люди воображают, что они увидят бога так, как если бы он стоял здесь, а они там, но так не может быть. Бог и я: мы одно. Познавая бога, я принимаю его в себя. Любя бога, я проникаю в него"38.
Теперь мы можем вернуться к важной параллели между любовью к собственным родителям и любовью к богу. Ребенок начинает жизнь с привязанности к своей матери, «как основе всякого бытия». Он чувствует беспомощность и необходимость всеобъемлющей любви матери. Затем он обращается к отцу, как к новому центру его привязанности; отец становится руководящим началом мысли и действия; на этой стадии ребенок мотивирован необходимостью достичь отцовской похвалы и избежать его недовольства. На стадии полной зрелости он освобождается от матери и отца как опекающих и направляющих сил; он утверждает в самом себе материнский и отцовский принципы. Он становится своим собственным отцом и матерью; он сам есть отец и мать. В истории рода человеческого мы видим – и можем предвидеть наперед – то же развитие: от первоначальной любви к богу, как беспомощной привязанности к матери-богине, через послушную привязанность к богу-отцу, к зрелой стадии, когда бог перестает быть внешней силой, когда человек вбирает в себя принципы любви и справедливости, когда он становится единым с богом, и наконец, к точке, где он говорит о боге только в поэтическом, символическом смысле.
Из этих размышлений следует, что любовь к богу нельзя отделить от любви к своим родителям. Если человек не освобождается от кровной привязанности к матери, клану, народу, если он сохраняет детскую зависимость от карающего и вознаграждающего отца или какого-либо иного авторитета, он не может развить в себе более зрелую любовь к богу; следовательно, его религия является такой, какой она была на ранней стадии развития, когда бог воспринимался как опекающая всех мать или карающий-вознаграждающий отец.
В современной религии мы находим все стадии, от самого раннего и примитивного развития до высшей стадии. Слово «бог» обозначает как племенного вождя, так и «абсолютное ничто». Таким же образом, и каждый индивид сохраняет в себе, в своем бессознательном, как было показано Фрейдом, все стадии, начиная со стадии беспомощного младенца. Вопрос в том, до какой стадии человек дорос. Одно вполне определенно: природа его любви к богу соответствует природе его любви к человеку, и далее, действительный характер его любви к богу и человеку часто остается бессознательным, будучи скрыт и рационализирован более зрелой мыслью о том, что есть его любовь. Далее, любовь к человеку, хотя непосредственно она вплетена в его отношения со своей семьей, в конечном счете определяется структурой общества, в котором он живет. Если социальная структура основана на подчинении авторитету –явному авторитету, анонимному авторитету рынка и общественного мнения, – его понятие бога по необходимости оказывается инфантильным и далеким от зрелости, зерна которой можно найти в истории монотеистической религии.