А тетушка моя и слушать не хотела. Хоть и глубоко верующая, но говорила: «Я тебя взяла из детдома не для того, чтобы в монастырь отпустить. Меня похоронишь, потом куда хочешь иди – хочешь замуж, хочешь в монастырь, это уже да будет воля Божия».
«С Богом гряди!»Ходила я в Никольский храм, в котором находился чудотворный образ святителя, я там всегда акафисты помогала петь – вроде у меня голосенок прорезался и слух. Батюшки меня уже знали, и матушки-алтарницы тоже знали, что у меня желание в монастырь уйти. И я всех просила помолиться, чтобы как-то смягчилось сердце моей тетушки. Однажды матушка-алтарница сказала мне, что надо бы у владыки взять благословение. Лениградским владыкой тогда был будущий патриарх Алексий I (Симанский). Она меня к владыке и привела, потому что он тогда в Никольском соборе жил. Владыка Алексий расспросил меня и дал свое благословение на монастырскую жизнь. Я и его попросила помолиться, чтобы Господь смягчил моей тете Мотеньке сердце, потому что она никак не хотела отпускать. «Да будет воля Божия», – сказал владыка и благословил меня съездить к старцу высокой духовной жизни, который в Вырицах живет. Ничего я про него не знала, стала расспрашивать, где эти Вырицы находятся. И осенью 1948-го я поехала к преподобному Серафиму Вырицкому[39]. Он уже был старенький, в 1949-м скончался.
День выдался хороший. Я приехала в Вырицу, нашла его дом, около которого человек 20 сидели – женщины, старушки. Они что-то писали, не могу понять, что. Расспросила их, говорят, что не принимает старец, приходит его келейница, матушка Серафима, забирает наши записочки, он там читает и потом отвечает. Присела я на пенечек, и тут матушка Серафима вышла из домика, где батюшка жил. Ко мне подходит: «Девочка, а ты что?» Я говорю: «Хотела тоже к батюшке. У меня очень серьезный такой вопрос, разговор. Хочу знать волю Божию». – «Не знаю, как батюшка, сможет или нет, все пишут записочки», – ответила келейница и пошла в домик. Вскоре опять пришла, меня за руку взяла и говорит, что батюшка меня примет. Тогда все поднялись, чуть не плачут – некоторые со вчерашнего дня ждали: как бы к батюшке тоже пройти? Но она сказала, что батюшка не может, он слабенький очень.
Когда келейница привела меня к старцу Серафиму, он лежал на кроватке, голова чуть приподнята, слабенький. Как вошла, я сразу перекрестилась, на коленки встала около его кровати. И расплакалась, не могу ничего говорить. Он меня благословил, гладит по головке: «Ну, что ты, что ты, а как тебя звать?» Я сказала. «А зачем ты пришла, что ты хочешь?» Я и боюсь про монастырь сказать. Господи, кто я такая? Какие в монастырях подвижники жили, слышала же в проповедях, и читала, как подвизались, как Господу они угодили. А я думаю, кто я такая? Он меня стал спрашивать, с кем я живу, где, сколько мне лет. Все это ему говорю. Потом опять замолчала. «Ну, что еще скажешь?» – спросил он. «Я, батюшка… как я хочу в монастырь. Помолитесь, батюшка, с которой тетушкой я живу, она никак не благословляет меня». Он меня крестит по головке, благословляет и говорит: «С Богом гряди. Господь тебя избрал, воля Божия есть. Так Господу угодно, и Матери Божией. С Богом гряди. Вот, посмотри, оглянись», – и ручкой показывает на другую стену. Я поворачиваюсь, вижу небольшую фотографию, какая-то горка, собор. Он и говорит: «Вот твой монастырь». Это была Пюхтица, прозорливо предрек мне святой старчик. Я ему еще про свою двоюродную сестру сказала, Ниночку, сироту, что она тоже очень хочет в монастырь. «Бог благословит, – сказал батюшка Серафим. – И Ниночка, и ты, с Богом грядите. А тетушка твоя пусть ко мне приедет, я с ней поговорю». В великой радости вернулась я домой, а тетушка Мотя – ни в какую: «Ни к какому батюшке я не поеду, и тебя не пушу».
Через некоторое время пришла я на акафист, опять и пою, и плачу. Матушка-алтарница после акафиста ко мне подходит и говорит, что приехала из Пюхтиц, из монастыря, матушка игуменья Рафаила и остановилась у них на ночку. «Вот, – говорит, – и ты тоже приходи на чаек, сделай земной поклон и попроси смиренно, чтобы она тебя взяла в монастырь». Так я и сделала. Матушка Рафаила расспросила, где, как, с кем я живу. Я ей сказала, что у меня сильное желание идти в монастырь вместе с сестричкой двоюродной Ниной. А Нина сначала не очень верующая была. И вот трагически погибла ее мама, тетя Дуня, Нина стала духовные книжки читать, к вере пришла, и наша тетя Мотя тоже ее к себе взяла, вместе у нее воспитывались. Матушка Рафаила сказала: «Приезжайте. Сестер сейчас мало, работы много. Сестры и косят, и дрова пилят, и сами сеют, и со скотным двором управляются, коровушки есть. Сами хлеб пекут. Надо помогать обители, а самое главное, надо подвизаться. Все здесь временно, все здесь пройдет…»
Я уже понимала, что здесь, на земле, все временно – после проповедей наших духовных батюшек. Конечно, эти проповеди слышали много людей. Но почему-то меня это сильно задело. Видимо, действительно было призвание. Господь так вел, призывая к монашеской жизни. Я жила одним желанием отдать себя Богу в услужение, хотя вокруг была совершенно другая жизнь, советская. Но она меня как бы и не касалась, на уме было только одно – в храм. Какой сегодня праздник? Где будет всенощная, кто на литургии служит… Меня тянуло в храм, очень тянуло.
Про то, что творилось в стране – про лагеря, где людей массами уничтожали именно за веру, были разговоры. К моей тете Моте приходили ее подружки. Одна сидит, плачет, другая плачет, потому что кого-то взяли, кого-то на Соловки отправили или даже расстреляли. Но это уходило на второй план сознания, с 15 лет я стремилась в монастырь, и все.
После приглашения матушки Рафаилы я написала заявление в архиве, чтобы мне дали расчет с выездом из Ленинграда. А тетя Мотя моя пошла и сказала там, чтобы меня не увольняли, потому что я в монастырь хочу уйти. Собрались в архиве все сотрудники, меня вызвали и начали стыдить, что это я задумала? Я слушала, слушала, а потом напустила на себя чуть ли не юродство, мол, не понимаю, о чем вы говорите, я никогда не слышала о монастыре, что это: институт, больница или что-то еще, сколько там надо учиться, какая профессия будет. Убедила их как-то, что недоразумение произошло, и я уезжаю совсем по другой причине. Тогда директор приказал привести тетю Мотю, чтобы она расписалась, что я не в монастырь еду. Тетя Мотя – ни в какую, не хотела ставить эту подпись. И вот опять явная воля Божия была: согласилась старшая мамина сестра, тетя Ира, которая была не против моего желания. «Вот нас семеро, сказала она, – и ни одна не пошли Богу служить. А вы хоть с Ниночкой пойдете за нас Богу молиться в монастырь». И на мое счастье, директор на три дня уехал куда-то в командировку. И мы с тетей Ирой завтра же пошли в архив, и она расписалась за тетю Мотю. Меня отпустили. Потом, когда я уже была в монастыре, конечно, все узналось, но было уже поздно.
В то время, когда тетя Мотя еще сильно противилась моему желанию, я второй раз к отцу Серафиму поехала. Меня матушка Серафима снова пропустила к преподобному старцу. Он опять меня благословил: «С Богом гряди!» и снова просил передать тетушке Матрене, чтобы к нему приехала. Она все-таки поехала и от старца вернулась совершенно другая – плакала все время. По его святым молитвам тетушка изменила решение и благословила нас на монастырскую жизнь. Когда мы с Ниной уже были в монастыре, тетя Мотя приезжала в Пюхтицу и немножко там пожила. Ей очень все понравилось. Вернувшись в Ленинград, она в скором времени скончалась. Лидочка, другая моя сестра, ее там похоронила.
Еще до прославления преподобного Серафима Вырицкого люди мне его фотографии дарили. И я к нему часто обращалась: «Батюшка, помолись за меня», и чувствовала его молитвенную поддержку.
«Есть в далекой земле небольшой монастырь, посвященный Владычице Деве…»Патриарх ПименВ 1949 году я приехала в Пюхтицу[40], и игуменья мать Рафаила назначила меня своей келейницей. В годы первого моего жительства в монастыре Бог сподобил близко видеть будущего патриарха Пимена. Тогда он был архимандритом, наместником Псково-Печерского монастыря и нашим благочинным. Он часто приезжал в Пюхтицу – это было недалеко, совершал постриги. Все сестры с большой любовью вспоминали его, потому что он проявлял особую любовь и заботу о Пюхтицком монастыре. Отец Пимен запомнился как необыкновенно талантливый человек – очень духовный, и регентом был, и певчим хорошим, прекрасные проповеди говорил, стихи даже писал. А нас, сестер, приглашал в Печоры – обязательно посылал свою машину. Говорил: «Приглашаю посетить нашу святую обитель, чтобы сестры несколько деньков пожили, посетили все святые места, поклонились в пещерах преподобным и чтобы службу попели у нас». И такие мы были счастливые, довольные и благодарные ему. Мы брали чудотворную Пюхтицкую «У источника» икону и ехали с певчими. Певчих было совсем мало, я тоже пела на клиросе, потом меня управлять хором благословили, дали мне череды. В Псково-Печерском монастыре, конечно, исповедовались, причащались. Какие там старчики были – преподобный Симеон (Желнин), молодой Иоанн (Крестьянкин), другие, со всеми познакомились.
Жизнь сестер в Пюхтице не была легкой. Трудников тогда не было вообще, сестер мало, рук рабочих не хватало, приходилось работать везде. У нас был скотный двор, лошадки, коровки, огороды, вручную пилили, кололи, косили. В хлебной стояла огромная квашня, втроем месили. Также и в просфорной. Руки, как от мороза краснели – так много приходилось раскатывать тесто.
Матушка Рафаила благословила мне петь на клиросе и управлять воскресной службой, чередуясь с тогдашним регентом старенькой матушкой Ангелиной. Дело было зимой. Вскоре заболела одна сестра, которая готовила. Вот матушка благословила меня готовить, пока сестра поправится. А варили в большом котле, который дровами топился. И варить надо, и матушка Ангелина на клиросе ждет. Смотрю, у меня котел не кипит. Я к экономке: «Мать Анна, благословите несколько полешек взять, расшевелить, чтобы у меня котел закипел. Мать Ангелина просит, чтобы на клирос хоть к Херувимской подойти, у нее сил нет». А топили очень экономно, на тряпке приносили иголки с елки и совочком подбрасывали, дров-то мало было на заготовке. И вот подброшу я несколько поленьев, гляжу: в котле пошли пузырьки. Ага, котел закипел. Тогда фартук снимаю и пока сестры еще не пришли, иду попеть на клирос. Потом снова к котлу. Вот так было тяжело.
Помимо всех других послушаний, надо было запасти дров в хлебную, в просфорную, в храм, в игуменский, в богадельню, в священнический дом. Сестры и на себе дрова таскали. Из леса идем, и каждая по силе несет шабашку – как мы называли дровишки. Если меня благословляли сегодня на лошадке работать и возить дрова из леса, то я свою шабашку клала на козлы. До обеда два рейса в лес, после обеда два раза в лес ездили и вывозили дровишки.
Да еще от уполномоченного было распоряжение – сдать государству норму – столько-то кубометров дров ежегодно. И вот исполню я с утра свои келейные обязанности, а матушка Рафаила говорит: «Валя, иди помоги, рук не хватает у сестер, а скоро снег начнет таять, и Великий пост грядет, надо побыстрее норму эту сдать». И бежала я в лес – в скромной своей одежонке. Сосны валили сами, потом все сучки обрубали, распиливали, клали на телегу и в монастырь вывозили. А если толстенная сосна попадалась, с одной стороны сестры стояли с кольями, с другой – сани, наклоняем, чтобы можно было подпиленное дерево повалить на сани. Тяжесть неимоверная. И вывозили эти кубометры только по снегу, пока зима была.
Однажды пришла из леса, вижу, что у игуменского стоит легковая машина. Гостей вроде не ждали. Я черным ходом пробежала, а матушка игуменья говорит: «Валя, быстренько переодевайся. Приехал отец наместник из Печер, надо сейчас обед подавать. Помогай мать Ефреме на стол накрывать». Мать Ефрема была старшей келейницей, тоже в игуменском жила. Я быстро переоделась, вся раскрасневшаяся с мороза подхожу к отцу Пимену под благословение, а он говорит: «Что это сестричка Валентина такая красненькая?» А матушка игуменья отвечает: «Отец архимандрит, помолитесь. Валя – моя келейница, и в игуменском послушание ответственное: надо и снег расчистить, и воды, дров принести, лампы заправить керосином, печки истопить. Да она еще и поет, и хором управляет. А я ее сегодня в лес послала, потому что уполномоченный приказал столько-то кубов напилить и сдать государству. Вот мне приходится даже свою келейницу посылать в лес». Отец Пимен очень удивился, услышав про норму кубов для государства. Пообедали, и он сказал, что отъедет, но вернется ночевать. Игуменьи сказал: «Матушка, Матерь Божия не оставит обитель. Завтра, Бог даст, молебен отслужим».
Он действительно вернулся: оказалось, что он ездил в Таллин – тогда еще Ревель называли, встретился с уполномоченным, рассказал, какие сестры несут труды, и стал его просить, чтобы сняли эту норму… Тут нашу благочинную позвали, сказали, чтобы она утром никаких послушаний не назначала, всем – на литургию. И вот когда уже молебен пропели Матери Божией, отец Пимен, который имел необыкновенный дар слова, сказал: «Сестры, хочу вас порадовать, милость Божия да будет с вами! Царица Небесная Сама здесь Хозяйка. Благодарите Царицу Небесную, уполномоченный снял с вас нормы по дровам». Сестры кто на колени встал, кто плачет, кто прямо дар речи потерял. «Спаси вас Господи!» – наперебой говорят. А он: «Сестры, благодарите не меня, Царицу Небесную благодарите». – «Батюшка, да это по вашему ходатайству. Спаси вас, Господи, за вашу заботу, за то, что вы так понимаете наш тяжелый труд, и как отец заботитесь о нас, похлопотали перед уполномоченным». Он опять: «Благодарите Царицу Небесную». Вот такое было чудо.
Как-то отец Пимен снова приехал в Пюхтицу. И на общей трапезе вдруг начал читать свои прекрасные стихи. Особенно запомнилось: «Есть в далекой земле небольшой монастырь, посвященный Владычице Деве…» – про Пюхтицу. И так это длинное стихотворение на сердце легло, что откуда-то и напев появился. Когда Эстонским владыкой стал уже наш Алексий (будущий Патриарх Алексий II) и в Пюхтицу приезжали зарубежные группы, тогда на общей трапезе или празднике меня игуменья благословляла петь: «Есть в далекой земле». Я регентовала, и певчие всегда пели эти стихи. А у иностранцев – в группах и верующие были, и неверующие – слезы выступали на глазах, такой трогательный был напев.
Вильнюс. Монастырь святой Марии МагдалиныТри года я уже жила в Пюхтицком монастыре. И вот как-то приехала к нам девушка, тоже Валентина, из Луги. Рассказала она про себя, что в монастырь хочет уйти. Перед Пюхтицей Валя в Вильнюсе была, у нее там жила родная сестра, Люба. Зашла она в Вильнюсе в мужской Духов монастырь, приложилась к нетленным мощам виленских мучеников. Потом узнала, что в местечке Новый свет существует женский монастырь в честь Марии Магдалины, и пошла туда, стала проситься, чтобы взяли. И матушка игуменья Нина так обрадовалась, сказала ей: «Валя, приходи». Потому что было ей уже 80 с лишним лет, а приходилось самой и на клиросе петь, и отчеты сдавать, и за ящиком стоять. Сестер было мало, помощников нет, а Валя счетоводом на почте работала и пела на клиросе. Валя пришла домой, и радостная Любе рассказала, что матушка игуменья ее берет в монастырь, а вечером в Лугу уехала к родителям. И вот Люба, которая не хотела, чтобы сестра ушла в монастырь, через некоторое время послала в Лугу письмо и написала от себя, что матушка Нина якобы Валю не берет, не нужны ей такие. Валя и поверила, сильно переживала. Но и это было промыслительно. Валя поскорбела, а потом узнала, что есть Пюхтица, приехала к нам и осталась – матушка Рафаила ее приняла.
Прошло года три, и в 1955 году нас игуменья благословила поехать в отпуск в Вильнюс. Зашли мы к матушке Нине, которой уже 86 лет было, а она так удивилась: «Валя, я тебя жду, жду. Услышала от прихожан, что ты в Пюхтице… Что случилось, почему ты не пришла ко мне?» Валя сама не понимает, в чем дело. Тут-то и выяснилось про Любино письмо… Валя спрашивает: «Матушка, а сейчас вы бы меня взяли в монастырь к себе?» Она отвечает: «Взяла бы». Мы с Валей так сдружились, просто духом соединились, вместе пели на клиросе и на послушаниях вместе. Я первое сопрано пела, а она второе, нашу череду очень любили. Стала я плакать: «Матушка, а меня возьмете?», а уже была в иночестве. Тогда в Таллине был владыка Роман, он мне при постриге дал имя Георгия, в честь Георгия Победоносца. Матушка Нина говорит: «Сестра Георгия, скажут, что игуменья Нина переманивает сестер. Надо знать волю Божию. Я взяла бы, конечно, у меня певчих нет». Когда мы вернулись в Пюхтицу, Валя стала собираться. А я пошла к матушке-игуменьи, уже Ангелина была, Рафаила скончалась. И она меня отпустила: «Ну, поезжай».